Единственная для невольника

Он шел. Не щадил себя. Носом струилась кровь.

Боролся на последнем издыхании, но не собирался сдаваться. Вены вздулись, проступая на бледной коже. Шрамы казались такими яркими, словно новые раны.

До конца испытания Стьена осталось всего две минуты, и ко мне подошла мадам Потт. Наклонилась так близко, что её горькая туалетная вода щекотала мне ноздри.

— Повторяю в последний раз. Ваш раб не переживет инициацию. Оставьте его. Это уже не вопрос вредности, а жизни и смерти. Он дорог вам? — Она прочитала на моем лице ответ. — Тогда не позвольте ему погибнуть, иначе вместо того, чтобы биться, вы будете скорбеть. Всю свою жизнь.

Тренер не ждала моего ответа; она развернулась и воротилась на арену быстрее, чем я успела что-то пискнуть. Мне показалось, что в словах было нечто большее, чем обычное раздражение. Больше, чем совет.

Неужели какая-то личная боль?..

Чего мы не знаем о холодном тренере, что ежедневно истязает рабов, не щадя их и не ведая пощады к тем, кто сдается?

Я смотрела на Стьена, который весь обратился в чувства. На его обескровленные губы и глаза, в которых исчезло всё человеческое.

Испытание для него закончилось. Он прошел. И теперь я точно знала, как должна поступить.

* * *

После испытаний ослабленные рабы вернулись в бараки, где их обещали подлатать перед инициацией. Маги же дождались конца испытаний, без особого энтузиазма выслушали последние наставления мадам Потт.

Всё равно ничего нового мы не услышали ни от неё, ни от других преподавателей. Прописные истины, которыми кормили нас ежедневно: не бояться, не сдаваться, с гордостью нести бремя боевика.

Инициация свершится завтра. С первыми лучами солнца.

Кому-то не повезло оказаться за бортом из-за собственной неуспеваемости или потери раба. Или, наоборот, повезло остаться в живых?

Другие разошлись по спальням, где занялись последними приготовлениями. Сегодня никто не хотел веселиться, но и уснуть многие не могли, а потому бессмысленно слонялись по коридорам.

С чашкой самодельного снадобья я возвращалась к себе. Руки тряслись от переизбытка переживаний, и приходилось стискивать чашу пальцами, чтобы не расплескать содержимое под ноги.

Гнетущее чувство накрыло меня с головой, и оно усиливалось с каждым моим шагом. Оба моих кандидата смогли выдержать испытания. Только гордости не было, как не было и понимания — что делать дальше?

Зато жгучая паника растекалась по артериям.

Стьен лежал на моей кровати (хвала небесам, что не на лежанке, с него сталось бы). Неестественно бледный и измотанный. Такой родной, такой необходимый. Ставший для меня всем за несколько дней.

Я протянула ему чашу с отваром. Стьен принюхался и задумчиво посмотрел на меня, будто ожидал, что внутри окажется яд.

— Общеукрепляющее средство, — вздохнула, опустив взгляд. — Нам запретили применять целительские чары, потому что после испытаний вы переполнены энергией. Непонятно, что может произойти.

— Ничего страшного, я в порядке. А вот ты какая-то взвинченная. — Стьен коснулся моей ладони. — Что-то случилось, Лис?

— Нет. Просто ты мне нужен живым и здоровым, — ответила и подтолкнула чашу к его губам.

Он помедлил, всматриваясь куда-то мимо меня. А затем всё-таки отпил. Дернулся острый кадык.

— Завтра инициация, — хмыкнул он безрадостно. — Что чувствуешь?

Я отошла к окну и вгляделась в ночной внутренний двор, полный пугающих черных теней. Отупляющее чувство неминуемой катастрофы накрывало с головой.

— Чувствую, что меня перекрутили заживо и собрали из ошметков. — Обернулась к нему, прищурилась, силясь впитать эти черты в память. — Ты не передумал? Пойдешь до конца?

— А ты не предпочтешь вместо меня Севера? — ответил дерзко, стирая с губ остатки снадобья.

Я пересекла разделяющее нас расстояние в два широких шага и, склонившись к Стьену, отрезала:

— Я никогда не предпочту тебе Севера. Запомнил?

— Угу.

Горячие губы накрыли мои, и руки опустились на талию, легонько приобняв. Я зарылась пальцами в его жесткие волосы и думала: вот бы никогда не разрывать этого — последнего — поцелуя. Сладкого и горького до невозможности. Пропахшего надеждой и безысходностью.

Вскоре Стьен уснул.

Сонные травы практически ничем не пахнут, но действуют в течение нескольких минут. Точно так же ничем не пахнет и зелье забытья, которое продается за баснословные деньги и только нелегально. Отец купил его по моей просьбе.

Спрашивал, конечно, на кой мне понадобилось лишать памяти собственного раба. Что ж, я почти не соврала, когда сказала, что Стьен вытерпел достаточно боли. Пускай у него будет шанс на нормальную жизнь.

Отец, подумав, согласился помочь. Все-таки не так часто я просила его о чем-то столь отчаянно.

Моё наваждение спало крепко, безмятежно. Без сновидений. Он расслабился, отпустил кошмары, что преследовали его долгие годы.

Надеюсь, всё получилось.

Меньше всего мне хочется вновь унизить его. А быть брошенной той, ради которой не единожды посмотрел в глаза смерти, — это унизительно. Лучше уж лишиться памяти, чем думать о моем предательстве.

Следующий час я в слезах писала последнее письмо, адресованное отцу. Молила взять Стьена себе и относиться к нему по-человечески. Работу ему дать, никогда не напоминать о постыдном клейме постельного раба. Просила подыскать хорошую девушку из числа рабынь. Говорила, что он стал очень дорог мне, но не объясняла причин.

Если нам суждено встретиться через год — боги позволят мне выжить. Пусть он не вспомнит меня, как и всего того ужаса, что пережил по моей вине. Зато я увижу его вновь.

Если же не суждено…

Что ж, такова воля всевышних.

А когда письмо было дописано, я скрепила его магической печатью и оставила на столе. Коснувшись последним поцелуем холодного лба Стьена, забрала рюкзак с вещами и вышла из спальни, не собираясь туда возвращаться.

Пережду в общих залах. Сегодня многих мучает бессонница.

В бараках тоже никто не спал. Рабы не могли успокоиться после испытаний и слонялись из угла в угол. Их пугала неизвестность сильнее нашего.

Я увидела Севера, который сидел на топчане в дальнем углу, сгорбившись, и подошла к нему со спины.