Единственная любовь королевы

Вначале, когда баронесса увидела, что самое большее, что доверено Альберту, — это возможность промокать подпись королевы на указах, она обрадовалась; она-то была человеком, которому королева доверяла гораздо большее; время от времени она читала государственные бумаги и высказывала свое мнение; и досточтимая королева слушала так же внимательно, как и в те дни, когда Лецен рассказывала ей всякие истории, пока та причесывалась.

Однако секретарь Альберта Энсон, барон Штокмар и лорд Мельбурн начали все это соединенными усилиями менять.

А теперь еще и последняя капля — назначение его регентом.

От Виктории не укрылась ее озабоченность.

— Милая Дейзи, что с вами? — спросила она. — Вы стали какой-то рассеянной, вы знаете.

— Придется мне, пожалуй, признаться. Вы так все подмечаете. Я всегда говорила, что от вас ничего невозможно утаить. Я чувствую себя выбитой из колеи.

— Но почему?

— Да все из-за этого регентства. Только представить себе!

— Ах, вон оно что, — сказала королева. — Это всего лишь мера предосторожности, вы знаете, на случай…

Лецен отвернулась.

— И кому это только в голову взбрело?

Виктория обняла баронессу и прижала к себе.

— Глупенькая моя Лецен, — сказала она, — то, что они все это затеяли, вовсе не означает, что я умру.

— Мне это не нравится.

— Ах, дорогая Дейзи, мне тоже. Когда я думаю о том, что меня ожидает… и о милой бедной леди Рассел…

— Любовь моя, я же буду рядом с вами. Боюсь, кое-кому не поздоровится, если меня попробуют к вам не подпускать.

— Вот этого вам вовсе не надо бояться. Яникогда бы ничего подобного не позволила.

— Вы меня утешили, мне уже лучше.

— Ах, Дейзи, Дейзи! Вам и думать ни о чем таком не следовало.

— Ничего не могу с собой поделать. Не нравится мне эта мысль, и все.

— Тут ведь дело не столько в будущем ребенке, сколько в том, что в меня стреляли. И это может повториться, а коли так… вдруг не стало бы королевы, и тогда на какое-то время понадобился бы регент.

— Я и мысли такой не держу. Эх, добраться бы мне до того негодяя, который злоумышлял против вас…

— Он сумасшедший, Дейзи. Лорд Мельбурн говорит, его отправят в сумасшедший дом.

— Вот что самое страшное! И потому я хочу всегда быть у вас под рукой: мало ли что!

— Вы и так всегда будете при мне. Только не надо так волноваться, Дейзи. Мне ведь постоянно что-нибудь угрожает. Вспомните, как вы все перепугались, когда мой дядя Камберленд пытался со мной разделаться?

— Еще бы!

— О-о, дядя Камберленд очень злой человек. Я в этом нисколько не сомневаюсь. И даже теперь, когда он король Ганновера, он, вполне возможно, по-прежнему мечтает о том, как бы заграбастать корону Англии. Он, наверное, скрипит зубами, особенно теперь, когда знает, что я ожидаю ребенка. Ах, Лецен, вы не думаете, что именно он… Я хочу сказать, вы не думаете, что этому злодею заплатил мой дядя…

— Он же сумасшедший, — напомнила ей Лецен.

— Ах да. Дядя Камберленд не посмел бы. Хотелось бы мне знать, почему дядья всегда предстают в образе злодеев. Наверное, потому, что после убийства принцев в Тауэре виновным в этом деянии подозревали их дядю, Ричарда Третьего.

— Дядья иногда оказываются в таком положении, что могут получить выгоду от смерти своих племянников или племянниц. Как тот же Ричард Третий или король Ганновера. Но выбудете в безопасности. Я об этом позабочусь.

— В детстве у меня было смутное представление, что мне угрожает опасность, и легко понять, почему. Мне не разрешали оставаться в комнате одной, кто-то все время должен был сопровождать меня, даже когда я спускалась по лестнице.

— Таковы были указания вашей матери. — Лецен вдруг замолчала. Тут ведь тоже произошли перемены. Виктория теперь стала встречаться с матерью гораздо чаще, чем до замужества, и, разумеется, не без влияния принца, у которого были прекрасные отношения с тещей.

— Господи, Дейзи, — сказала королева, — вы плачете?

— О-о, я вспомнила о тех прошлых днях. Я как сейчас вижу: вы занимаетесь, скачете на лошади, играете с куклами. Мне никогда не забыть, как вы сэкономили шесть шиллингов на новую куклу, а потом отдали эти деньги нищему. Вы были очень доброй девочкой.

— Не всегда, Дейзи. Вспомните-ка мои вспышки гнева.

— А это уж у вас такой характер.

Баронесса шмыгнула носом и подошла к комоду.

— У меня тут носовой платок, — пробормотала она, но вместо платка вытащила какой-то листок газеты. Она поспешно сунула его обратно в ящик, что в королеве невольно взыграло любопытство.

— Что это вы там прячете, Дейзи? — спросила она.

Баронесса мгновенно смутилась.

— Да так, ничего…

Но Виктория потянула газету к себе.

На рисунке был изображен — довольно похоже — Альберт, стоявший перед зеркалом и примерявший корону. Внизу была подпись: «регент».

Виктория рассмеялась.

— Какие, однако, прыткие. Как будто стоит мне серьезно заболеть, и он уже станет регентом. А-а, что это? Еще одна карикатура?

Так и есть. На рисунке Альберт целился из пистолета в корону. «Ах, mein [10] дорогая, — гласила подпись, — посмотрим, попаду ли я в тебя с первого выстрела».

10

Mein ( нем.) — моя.

Виктория вдруг разозлилась.

— Да как они смеют! Они что же, намекают на то, что Альберт жаждет моей смерти? Какой вздор! Он не получил бы короны, даже если бы я умерла. Ах, Дейзи, люди могут быть просто ужасными! Ведь ни один здравомыслящий человек не говорит, что Альберт на такое способен.

— Честолюбие заставляет людей вытворять Бог знает что.

— Людей вроде дяди Камберленда, но не Альберта. Альберт такой чистый, Лецен. Никто, кроме меня, не знает, насколько он добродетелен. — Порванные пополам карикатуры разлетелись в стороны по полу. — Они годятся только на то, чтобы их сжечь.