Единственные

Он обращался к ней на «ты», а она – когда как; на банкете после премьеры все говорили друг другу «ты», а на репетиции Буревой обычно был «вы».

– Я? Я, это…

Умная мысль была неожиданной, и не такой уж, наверно, умной, но другой не находилось.

– Андрей Андреевич, я за магнитофоном…

– Каким магнитофоном?

– За красным, за «Спутником». Он вообще папин, папа велел вернуть.

– Ясно. Ну, пошли, отдам тебе папин магнитофон.

Илона пыталась понять, чем Буревой так недоволен: просьбой вернуть магнитофон, или ему еще раньше испортили настроение. И она понимала – нужно попросить его вынести «Спутник» и поскорее убираться.

К двери строительной общаги, одной на весь фасад, вела бетонная лестница в четыре ступени. Она было достаточно широкой, чтобы могли подняться два человека, идя рядом и не касаясь перил. Как вышло, что ноги сами в полном молчании одолели эти четыре ступени, – Илона не знала.

Вахтерша куда-то отлучилась, и Буревой без затруднений привел Илону в свою комнатушку. Это была нестандартная комната, не на три или четыре койки, а всего на одну. Может быть, она предназначалась воспитателю – в штате общаги строительного техникума была и такая загадочная должность, хотя как воспитывать парней ночью – никто бы не мог объяснить.

Илона впервые в жизни попала в холостяцкую берлогу.

Буревой жил без холодильника, все припасы стояли на подоконнике, там же – старый утюг, термос, кружки, два маленьких стакана и «Спутник». Желтый обшарпанный шкаф и кровать, застланная синим казенным одеялом, составляли обстановку. На стене над кроватью висела одинокая полка, рядом крепилось бра с самодельным абажуром. Тумбочка у кровати служила столом, на ней стояла стопка разномастных книг и толстых тетрадей, лежали две авторучки, тикал большой красный будильник. Вторым столом был уложенный на низкую табуретку большой чемодан. В углу поверх двух пар обуви валялась серая дорожная сумка.

Все в комнатенке кричало: хозяин тут ненадолго, он не считает нужным обзаводиться бытом, он при малейшей возможности сбежит, оставив только рваные носки и пустые бутылки.

Буревой скинул с плеча сумку на кровать, сел, достал оттуда пакет с пирожками – свой ужин и завтрак, что ли? – коробочку с чайной заваркой, два яблока, пачку дешевого печенья и зеленую бутылку без наклейки.

– Садись, – сказал он. – Угощайся. Это – с картошкой, эти – с капустой. Дай-ка стакашки.

Он вытащил из бутылки пробку и разлил по стаканам мутную жидкость.

– Что это? – испуганно спросила Илона.

– Чача. Семену родня прислала. Не бойся, это не слишком крепко. Хотя чача, наверно, тоже разная бывает. Когда я служил на Дальнем Востоке, у нас был такой Мишико, ему родители на Новый год прислали целый ящик мандаринов. Он чуть не со всей ротой поделился. Мы съели эти мандарины и стали такие тепленькие! Оказалось – в них шприцем чачу загнали. Тут тебе и выпивка, и закуска… Это ерунда, она быстро выветривается и никаких последствий. Мы сегодня за час перед репетицией приняли по чашке, на репетиции были как огурчики. Что ты так смотришь? Это всего лишь чача.

– Да, – сказала Илона.

– За встречу?

– За встречу…

Они чокнулись и выпили.

Комок жара пролетел вниз по пищеводу. И пропал. Просто стало тепло. Илона невольно улыбнулась – как, оказывается, просто пить чачу…

Буревой рассказал еще историю про алкогольные подвиги – как пожилой актер, его наставник, играл в подпитии парторга в производственной пьесе, название которой вспомнить было уже невозможно, произносил патетический монолог у самого края сцены, сделал лишний шаг и свалился в зал. Илона слушала не историю, а голос, удивляясь: вот точно так же говорил Яр, и как же она раньше не замечала сходства голосов? А Яр умел так говорить, что рождалось поразительное и всеобъемлющее доверие.

– Хорошо, наши билетерши повадились, как только свет погасят, пробираться в зал и садиться где-нибудь с краю, поближе к сцене. У нас была тетя Феня, хорошая такая бабушка, театралка просто сумасшедшая. Так она подбежала и помогла ему подняться. А он испугался, растерялся, не знает, что делать. Так она его из зала вывела. У нас сбоку от сцены была дверца – она с ним туда! Там его подхватили, опять на сцену выпихнули. Помреж шипит: валяй монолог с самого начала, сука! И что ты думаешь? Он так оттарабанил этот монолог, что даже мы ахнули!

Илона засмеялась.

Запас смешных театральных баек у Буревого был неиссякаемый. Они рассказывались уже не в первый раз и приобрели выверенные интонации и точно рассчитанные паузы. Илона слушала и проникалась гордостью: видели бы студийцы, как она сидит в комнате у Буревого, а он ее развлекает.

Он предложил выпить за театр, и она не отказалась. Потом выпили за «Аншлаг». Потом Илона встала, сделала три шага, и ее занесло.

– Это чача, – сказал Буревой. – Она по ногам бьет. Но это скоро проходит. Сядь, посиди. На меня такие дозы уже не действуют.

Он встал, выпил целый стаканчик и показал, как ровненько ходит по щели между половицами. Илона решила, что у нее получится не хуже. Но чача действительно била по ногам. Буревому пришлось ее подхватывать, чтобы не села на пол.

– Дурашка, – усмехнулся он.

Она запрокинула голову. Все было почти так, как с Яром, только без ощущения мужской руки на затылке.

Но рука появилась, твердая и уверенная.

И поцелуй был тот же самый.

– Вот как? – спросил Буревой.

– Да, – ответила она.

Отступать она не могла – перед ней встал во весь рост тот шанс, на который намекал Яр. Буревой тоже не собирался отступать – он выпил именно столько, сколько ему требовалось для ни к чему не обязывающих подвигов. Девчонка была хороша собой и на все готова.

И он сделал то, чего она желала, одновременно с долгим поцелуем.

Ее вскрику он не придал особого значения – все его женщины в постели были голосисты. Но потом он услышал слова:

– Ты мой единственный…

– А ты мой котенок, – ответил он и стал понемногу возвращаться в реальный мир.

Чача, как он и обещал, выветривалась, и легкие радостные мысли сменились тягостными: ой, мама родная, что же я натворил?

Буревой знал, что нравится всем девчонкам и дамам «Аншлага». Именно поэтому он соблюдал дистанцию. Он знал, что бывает, когда режиссер заводит в труппе фаворитку. Проработав полсезона в Риге, он участвовал в спектакле «Ромео и Джульетта», и там артистка, игравшая Кормилицу, была несколько моложе артистки, игравшей Джульетту. Объяснялось это просто – Джульетта была замужем за главрежем. Так что Буревой отлично знал, на что способны актрисы в погоне за ролями, даже если это студия при заводском ДК.