Единственные

Илона заплатила деньги за аборт с обезболиванием, но никто не знал, как на нее подействует наркоз. Вовремя заметили, что у нее дыхание замирает, – и на том спасибо. Потом, когда она к вечеру кое-как отошла и даже перестала мерещиться всякая дрянь вроде дырок в стенах и стульев, превращающихся в газовые плиты, ее поскорее выпроводили из больницы от греха подальше и даже поймали для нее такси.

Но ни одно такси не повезет на третий этаж. Илона вошла в дом, посмотрела на лестницу и поняла, что сейчас умрет. Ноги подкашивались, она вцепилась в перила. При мысли, что придется объясняться с матерью, ей чуть не стало по-настоящему плохо. Она думала, что успеет вернуться, пока мать на работе. А за ночь – прийти в себя настолько, чтобы днем поехать в редакцию.

Оказалось – где-то там, под левой грудью, есть сердце. И оно не то чтобы болело… в нем ощущалась совершенно лишняя тяжесть… Как-то отец принес с работы металлические шарики от подшипников, так если этот тяжелый шарик положить в тряпичный кошелек, который был тогда у маленькой Илонки, то примерно так и получится: угол кошелька с шариком провиснет, а остальное пустое пространство сморщится.

Она понимала: если сесть на ступеньки, то вообще никогда не встанешь. И положение с каждой секундой делалось все безвыходнее. Девчонки из «Аншлага» врали, рассказывая про аборты – дело неприятное, но через несколько часов хоть в пляс пускайся. Зачем врали, зачем друг перед дружкой выхвалялись – кто их разберет…

– Илонка! Ты, что ли?

Это был Толик. Он через свои хитромудрые очки мог смотреть и вдаль, и прямо перед собой вниз, но случалось, что не сразу приспосабливался к обстановке.

– Я, – ответила она. – Мне что-то плохо стало…

– Сейчас!

Толик втащил ее наверх, но не оставил у дверей ее квартиры, а взял к себе, обещая, что теща и жена ей живенько помогут. Илона не сопротивлялась – действительно, умнее всего было посидеть или даже полежать у соседей, пока мать не уснет.

Там, она знала, будут рады помочь и никто дурного слова не скажет.

Толик больше всех суетился, и Илона подумала: повезло же Галке, такой заботливый, и умница, и веселый. Трудно было не поладить с Толиком, Илоне редко встречались такие чистосердечно обаятельные парни. За время знакомства с ним она поняла, как хорошенькая Галочка смогла полюбить это долговязое чучело, и признала право Толика на Галочкину любовь.

А сейчас следовало собраться с силами, поскорее очухаться и прийти на репетицию королевой.

Ночь прошла ужасно, утром Илона, слыша, как мать ходит по квартире, притворилась, будто спит, и в самом деле заснула. Проспав, в редакцию она ехала на такси. Когда до нее дозвонилась Вероника и сказала, что репетиция отменяется, Илона была просто счастлива.

– Значит, теперь – в субботу? – спросила она.

– В субботу, – подтвердила Вероника.

День прошел лучше, чем она рассчитывала. Это была вторая смена – Ася, Тамара и Жанна, и не было Варвары Павловны с ее строгим взглядом. Вот перед Варварой Павловной Илоне было за свой поступок как-то стыдно.

В пятницу Илоне было уже почти хорошо.

А в субботу она непостижимым образом опоздала на репетицию. Вроде бы вышла вовремя, вроде и трамвая ждала не слишком долго, а приехала, когда вся студия уже была в зале.

Сперва Илона не поняла, что стряслось, и ей даже показалось, что в зале пожар. Она шла через вестибюль, когда двери распахнулись и из них, крича и толкаясь, вывалилась почти вся студия.

– Илонка! – крикнула ей Вероника. – Мы к администратору идем!

– А что такое?

– Буревого уволили!

«Аншлаг» даже нашел причину – несколько совместных импровизированных банкетов за кулисами, с распиванием портвейна, о которых доложили начальству уборщицы, подобравшие пустые бутылки.

– Прислали какого-то дедушку! – возмущались студийцы. – Никаких дедушек, пусть вернут Буревого!

Администраторша, к любым сюрпризам привыкшая женщина, тщетно объясняла, что никто Буревого не увольнял. Была суббота, прочее начальство отсутствовало, раньше понедельника правды добиться не могли, и потому вместо репетиции все дружно отправились в пирожковую – есть беляши и плести интриги. В театре в этот вечер не было спектакля с участием Буревого, и где его искать – никто не знал.

Илона вместе со всеми ничего не понимала, но обещала в воскресенье зайти в отдел культуры. Яшка любит такие темы, его хлебом не корми – дай раскопать скандал, а если обижают известный в городе «Аншлаг», так это же для журналиста просто праздник! Можно призвать на помощь и райком комсомола, и горком, можно даже предложить такой материал хоть в «Советскую культуру»! А для Яшки «Советская культура» – это все равно, что для мальчика из провинциальной хоккейной команды сборная СССР. Он с утра побежит к киоску, скупит десять экземпляров, будет их показывать и дарить девчонкам, а парочку засушит в нижнем ящике письменного стола – для грядущих внуков.

Яшка, узнав такую новость, пообещал в понедельник с самого утра, сразу после планерки, сесть на телефон. Илона примчалась на работу раньше всех, чтобы узнать новости и сразу сообщить Веронике.

– Илонка, это пустышка, – сказал Яшка. – Я всех обзвонил – на заводе сказали, что ушел по собственному желанию, привел себе замену, а там ведь все равно, кто руководитель, студия есть – и ладно. Я тогда позвонил в театр, добрался до отдела кадров – так он и из театра увольняется, даже двух недель не отработает.

– Что случилось?.. – без голоса спросила Илона.

Первая нелепая мысль была – он как-то догадался о беременности. Не один Козел Петрович мог сбежать от беременной подруги – наверно, это у них общая беда, хотя вот Толик – не сбежал же! Вторая, более разумная, – что-то стряслось. Илона знала, что у Буревого есть родители, понимала, что уже немолодые. Но вдруг увольняться? И, главное, ни у кого из студийцев не было знакомых в театре…

Кое-как доработав смену, Илона понеслась в общагу.

Окно комнатушки светилось, и она невольно улыбнулась – сейчас все выяснится. Она проскочила мимо вахтерши, не обращая внимания на крик «Стой, куда?!», она ворвалась в комнатушку – и увидела там пожилую тетку в сером халате. Тетка мыла полы. На подоконнике не было ни утюга, ни термоса, но кружки остались. Полка над кроватью опустела. Постельное белье было сдернуто и лежало комом на табуретке, остался один матрас.

– Явилась! – сказала тетка. – Умотал твой хахаль! Беги, догоняй!

– Как – догоняй?..