Единственные

– Ты мой единственный, – еще раз сказала Илона. Это было вроде заклинания – ей казалось, что чем больше повторять, тем надежнее получится. А вот Буревому уже казалось, что он влип.

– Илонка, ты замечательная, – сказал он. – А теперь давай я тебя провожу на трамвай…

Но время было уже не трамвайное. Он посмотрел на часы и вздохнул: двери общаги заперты, выбраться Илонке почти невозможно. Значит, нужно ее тут оставить до семи утра. В семь начинается всякая суета, беготня по коридорам в душевую и обратно, толкотня на кухне, а не желающие стряпать спускаются вниз, где у вахтерши уже разогрет титан, чтобы взять кипятка. Это самое удачное время, чтобы выпроводить подругу. Все так и делают.

Илона лежала, закрыв глаза. Произошло важнейшее событие девичьей жизни, и она пыталась его осмыслить.

Все могло быть гораздо хуже! Если бы не Буревой – она бы осталась в педагогическом институте и сейчас, возможно, лежала бы в постели с законным супругом, курсантом-танкистом, которого выбрала по принципу «лучшее из худшего». И они бы, отдыхая, говорили примерно так, как отец и мать на кухне за ужином: о том, что нужно договориться в столе заказов насчет майонеза и попробовать брать сметану на рынке, хотя она и дороже магазинной. В лучшем случае – на какой фильм сходить в субботу. И потом она бы, напомнив супругу, что выглаженная рубашка висит не на дверной ручке, а в шкафу, заснула бы с чувством выполненного долга. Да еще и неизвестно, где бы они лежали! Может, если курсант уже получил офицерские погоны, в сырой и холодной комнатенке офицерского общежития где-нибудь за Уралом. И главной задачей было бы – найти, чем как следует законопатить окна. И первым утренним делом – одевшись как можно теплее, бежать к молочному магазину занимать очередь.

Даже если выходить замуж по любви – какая любовь выдержит холод, сырость, безденежье, очереди?

Яр был прав, думала Илона, нужно бороться за Буревого, первый шаг сделан, страх преодолен! Нужно бороться за своего единственного.

Вот он лежит рядом и молчит. Думает…

– Андрей!

– А?

– Ты о чем думаешь?

– Да вообще-то ни о чем…

Ответ неприятный, плохой ответ, но за приятные ответы тоже придется побороться.

И первое, что сделать, – перевезти Андрея к себе домой. Дома – удобства, а не грязная душевая в конце коридора, дома холодильник с продуктами – уж она позаботится, чтобы холодильник был всегда полон!

Не спятила бы мать, узнав такую новость!

А в это время мать, лежа в постели, прислушивалась к себе. Телевизор давно пожелал спокойной ночи, а читать она не любила. Что оставалось? Пока не накроет сном, выключить ночник и ждать – вдруг где-то что-то еще заболит? Боль в ногах как раз в темноте оживала. Нужно было искать такую позу, чтобы она притихла.

Дочь не пришла ночевать, но это уже не слишком беспокоило. Не пришла – и бог с ней, тут уж ничего не поделаешь, покатилась вниз – не остановишь. Мать сопротивлялась обстоятельствам, когда еще могла удержать Илону от постыдного падения. Падение, как она полагала, давно состоялось. И что она могла сделать?

Она могла только найти виноватого. Виноват был отец. Он не сумел быть настоящим отцом, в самое сложное время он попросту сбежал. Он оставил дочь, которую следовало всеми средствами удерживать от падения, и оставил жену – в одиночку держать дочь в ежовых рукавицах. И вот теперь забарахлило сердце, начались проблемы с давлением, стали болеть руки и ноги. Во всем этом виноваты муж и дочь.

Если бы был способ их наказать – мать бы, может быть, и наказала. Но реального способа не было, и она утешалась воображаемым. Она представляла себя в больнице, где она ни разу не лежала, почти умирающей, а возле кровати – плачущую дочь и растерянного мужа. Только так они могут осознать, кого теряют, только так. И она, мать, скажет им все – скажет, как они ее измучили, как она устала охранять дочь, как плакала втихомолку, когда ушел муж. Она им скажет, кто они такие – предатели!

Не было в мире никого, кто мог бы ее сейчас пожалеть.

Тот орешек в сердце опять возник, и незримый кулачок сжал его несколько раз. Это было не то чтобы больно, а ощутимо. И страшновато. И неприятно.

Ноги болели. И руки болели. И сон не приходил. Мать повернулась на бок, зажгла ночник и достала из тумбочки лекарства. Знакомая докторша выписала ей снотворное, но называла таблетки новым словом – «транквилизатор». Было еще два обезболивающих. Мать приняла оба, приняла транквилизатор, и через полчаса уже спала.

Проснулась она с большим трудом. Разбудила боль, но не сразу – сперва был просто сильный дискомфорт. Прислушалась. В квартире было совсем тихо. Мать села, растерла колени, растерла руки, вышла из спальни, заглянула в дочкин закуток. Дочери не было. Тогда мать стала собираться на работу.

Там не должны были знать, что ее допекает боль. И потому она обновила запас таблеток в сумке. Завтрак был прост – бутерброды с вареной колбасой и чай. Чаем она и запила пару таблеток.

В прихожей раздался знакомый звук – дочь проворачивала ключ в замке.

Дочь вошла и, не заглядывая на кухню, отправилась в ванную. Мать вышла в коридор, чтобы сказать ей все, что должна говорить хорошая мать дочери, не ночевавшей дома. И увидела на табуретке маленький красный магнитофон.

Когда дочь, уже в халатике, вышла из ванной, мать, терпеливо ждавшая в коридоре, сказала ей одно-единственное слово:

– Шлюха!

Впервые в жизни мать выговорила это слово вслух.

– Я выхожу замуж, – ответила дочь и ушла свой уголок.

Мать поняла, что это правда. Дочь выходит замуж за кого попало, лишь бы убраться подальше от родной матери. Сперва сбежал муж-предатель, теперь покидает дочь-предательница. Господи, за что?

Она опять ощутила в сердце маленький твердый орешек. Но время торопило – нужно было спешить на работу.

И там ее ждали ритуальные приветствия:

– Шурочка, привет!

– Здравствуй, Шурочка!

– Шурочка, зайди потом ко мне, я кое-что принесла!

– Доброе утро, Шурочка!

– Шурочка, солнышко!

– Шурочка, у меня такая новость! Я сейчас забегу, расскажу!

– Шурочка, вы очаровательны!

Там она опять будет улыбаться…

Илона не ожидала от матери горячих поздравлений. Мать не уважала бурных страстей и никогда не позволяла себе ничего чрезмерного. Но одно-единственное «поздравляю» сказать дочери она ведь могла? Этот вопрос следовало решать поскорее, если Буревому предстоит жить в их с матерью квартире.

Комнаты были смежные: дальняя, поменьше, – родительская спальня, а проходная, довольно большая, – зал и уголок Илоны, отгороженный книжным шкафом. Ее всегда удивляло, для чего родителям этот шкаф: мать не любила читать, а отец брал книги у каких-то своих приятелей на комбинате, опрятно заворачивал в газеты, потом возвращал. В шкафу стояли романы, изданные в пятидесятые годы, в блеклых картонных обложках без картинок, и обязательные собрания сочинений – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, несколько томов Толстого, несколько томов Маяковского. Такой шкаф даже стыдно показывать Андрею, подумала Илона, нужно прикупить и поставить на видное место хоть что-то современное, желательно пьесы, или хоть из «Библиотеки драматургии».

Вдруг ее чуть ли не холодный пот прошиб: как можно приводить жениха в проходную комнату?! Тетя Таня, когда стало ясно, что дочь и зять приезжают, отдала им дальнюю комнату, а сама поселилась в проходной. Мать на такие подвиги не способна…

Ничего, кроме «шлюха», мать не сказала и ушла. Илона подумала – до смены еще куча времени, употребить его не на что, можно прибраться. Ее белье и кофточки лежали в шкафу, а шкаф стоял в спальне. Она выгребла со своей полки все имущество и ужаснулась: страшное, застиранное! До сих пор она знала, что не придется раздеваться перед мужчиной, и не слишком беспокоилась о своих трусиках, чистые – и ладно.