Единственные

Но проблема решилась без помощи Яшки.

На следующий день Рома пошел его искать и в коридоре столкнулся с Региной. Оба пришли не в свою смену и оба очень удивились.

– Я девчонкам кое-что померить принесла, – уклончиво сказала Регина. – А Жанка мне притащила кое-что другое. Не поможешь донести сумку до остановки?

– Помогу, конечно.

Когда Регина выволокла из маленькой корректорской сумку, Рома еле ее поднял.

– Тебе Жанка чугунные гири, что ли, принесла? – удивился он.

– Ох, и не спрашивай, – загадочно ответила Регина.

Отступать было некуда – Рома потащил сумку к трамвайной остановке, занес ее в трамвай и поехал с Региной – потому что не представлял, как она доставит эту жуткую сумку к себе домой.

– Знаешь, мне просто стыдно, что я так тебя навьючила, – сказала Регина. – Давай я тебя хоть чашкой кофе отблагодарю. У нас хороший!

Регинина родня трудилась в сфере торговли, и что такое очередь за растворяшкой – не знала. А Рома любил хороший крепкий кофе; даже, чего греха таить, уважал кофе с коньяком. Это была маленькая роскошь – добавить в чашку примерно столовую ложку коньяка. Регина это знала – все-таки столько проработали вместе. Поэтому сразу выставила на стол бутылку дорогого коньяка – армянского.

– Ты не стесняйся, – сказала она. – У нас армянский всегда дома есть. Это – очень хороший, «Ахтамар».

Название Рома слышал, пробовать – не пробовал.

Кофейное застолье Регина устроила в зале, на журнальном столике, достала из бара красивые рюмки, принесла с кухни горячий кофе в серебряной джезве. Рома чувствовал себя неловко – его поразило богатство обстановки, и на полу, и на стенах были большие ковры, а люстра с хрустальными подвесками вообще казалась уворованной из Эрмитажа. Окна не были даже видны за великолепными шторами с золотыми шнурами. Эти шторы были совершенно не похожи на те, что повесила пару лет назад Ромина мать: те, из добытой непонятно где стеклоткани, задергивались только на ночь, а эти и днем создавали полумрак не полумрак, но что-то вроде…

Печенье Регина подала в хрустальной посудине, такой заковыристой, что Рома даже не знал, как это произведение искусства называется.

– Садись на диван, – предложила Регина. – Так будет удобнее.

Он сел на диван, она подвинула поближе столик и сама разлила кофе в маленькие фарфоровые чашечки, тоже явно дорогие. Налив до половины, она добавила в каждую доверху коньяка. Рома сделал глоток и понял, что попал в рай. Регина, выпив всю чашку, откинулась на спинку дивана.

– Ты не стесняйся, – уже неведомо в который раз повторила она. – А хочешь – я кофе со сливками приготовлю. Или с мороженым. У нас все есть. Сливки берем на базаре. Может, ты проголодался? У нас отбивные телячьи, я могу разогреть! Тебе не нравятся отбивные? Есть еще соте из курятины с грибами, папа очень любит. Хочешь?

Рома и слова-то такого, «соте», не знал.

– Ну, если можно, то отбивную, – попросил он. Регина побежала на кухню и принесла тарелку, а на тарелке, кроме мяса, гарнир из совершенно дефицитного зеленого горошка.

– Ого! – сказал Рома.

– Ты выпей для аппетита, – Регина опять налила ему коньяка, но не в чашку, а в рюмку. – У нас дома так принято.

Чтобы удобнее было наливать, они придвинулась поближе к Роме. Он, не предвидя опасности и с большим удовольствием, выпил рюмку для аппетита.

В редакции, как во всяком смешанном коллективе, где довольно много молодежи, сложилась своя иерархия. Корректоршу Асю считали красивой и недоступной, Людка из молодежного отдела, с огромными серыми глазищами и мальчишеской фигуркой, числилась пикантной и, под настроение, доступной, за нее можно было повоевать; Илона же считалась девицей с придурью, леший ее знает, что такая может отчебучить, а началось с того, что она, одичав в педагогическом институте, поначалу шарахалась от редакционных мужчин и их двусмысленных шуточек; Регина стояла на самой нижней ступеньке, потому что уродина. Уродство видели даже не во внешности – вот ведь за крупной, даже тяжеловесной Лидой признавали определенную привлекательность; у Регины была страшно неприятная ухмылка, а когда она принималась язвить, голос делался совершенно отвратительным. Даже если она говорила что-то совсем обычное – собеседник невольно ждал пакости, не в свой адрес, так в чей-нибудь.

Рома волей-неволей эту иерархию признал – вслух ее никто не расписывал, но отношение к редакционным женщинам просто незримо висело в воздухе. Регина до сих пор на него никакого внимания не обращала – ну, бегает какой-то щупленький и лохматый, ну, решил поработать в корректуре, – и под ее обстрел Рома не попадал – не то что Яшка, который как-то обозвал Регину, сделавшую химическую завивку, горгоной Медузой. И вообще для Ромы в редакции была только одна девушка – Илона. Регина же совершенно не соответствовала его понятию и о девушке, и о женщине. Он с ней и обращался соответственно.

Ему и в голову не приходило задуматься, сколько Регине лет и отчего она не замужем. Персона, которая не является девушкой или женщиной, и не должна выходить замуж, это было бы странно – так ответил бы Рома, если бы его, загипнотизировав, подвергли строгому допросу.

Словно бы желая подвинуть поближе к Роме посудину с каким-то темным соусом, Регина протянула руку, приподнялась, нависла над гостем – и поцеловала его прямо в губы. А целоваться она, оказывается, умела.

Она-то умела, а Рома не умел и от такого сюрприза ошалел. Настолько ошалел, что по мере возможности на поцелуй ответил.

Он очень стеснялся предлагать девушкам свои губы и свое тело. В классе он был самым маленьким и самым смешным. Потом, конечно, подрос, но душа осталась прежней.

Регина, не прерывая поцелуя, стала расстегивать на нем рубашку. Это были совершенно новые ощущения – женские пальцы на голой груди, и Рома не сразу опомнился.

Прибавилось еще одно ощущение – которому способствовал не столько рот Регины, сколько «Ахтамар», и Рома понял – сейчас произойдет то, что до сего дня только снилось. Ведь рано или поздно это должно было произойти!

Но с Региной?..

Он высвободился из объятия, посмотрел ей в лицо – и, бормоча какую-то извинительную ахинею, сбежал. Испуг был глобальный – Рома и не подозревал, что можно так испугаться некрасивого и совершенно бессмысленного женского лица. Возбуждение куда-то подевалось, дорогой «Ахтамар» оказался бесполезен…

Регина даже не сразу поняла, что происходит. А когда стало ясно, что Рома убегает, она разревелась самым тупым и пошлым образом.

Она не любила его – да и что там любить! – но она не могла больше быть одна. И быть с кем-то вдвоем она не умела, и слов даже таких, чтобы ими приласкать, не знала – ей казалось, что ее колкости должны показать неравнодушие, этот трюк не срабатывал, а годы шли, а бабьего ума, подсказывающего в нужный момент мурлыканье и воркование, не прибавлялось.

Рома шел по улице и улыбался. Хмель выветрился, ужас растаял, пришло осознание ситуации: как, оказывается, все просто! Все одноклассники прошли через это в школьном подвале, в закоулках темного гардероба после танцев, ну и что? Значит, раньше было – не время, а теперь время настало! И, в порядке неизбежного самооправдания: что-то такое нужно было пережить, чтобы все получилось с Илоной. На ум пришло слово «ликбез», и Рома расхохотался.

Илона же никому не давала о себе знать, и это беспокоило. Но у нее был обратный билет, было точно известно время, когда она вернется. Настал наконец день, когда Рома утром помчался на вокзал.