Единственные
Шрифт:
– Это я вижу. Но я советую тебе согласиться. Ты ведь выпиваешь, Илонка. Я не дам тебе пить, я вытащу тебя из этого болота…
– С чего ты взял, что я в болоте?
– У тебя глаза стали другие. Не такие, как раньше. Помнишь, ты мне сказала, что любишь другого? У тебя тогда глаза горели. А теперь потухли. Думаешь, я не знаю, почему?
– Я и теперь его люблю… – очень тихо сказала Илона. – Он мой первый, понимаешь? Первый и единственный. Уж ты-то должен понять…
– Плохо…
– Плохо…
Илоне действительно было жаль Рому. Варвара Павловна как-то разумно заметила: так, как этот, тебя никто любить не будет. Но насильно мил не будешь, место
После разговора с Ромой она купила бутылку дешевого коньяка, зашла домой переодеться, чтобы ехать к Нюше, да дома и осталась.
Мать возилась в спальне, Илона сидела на кухне и творила обряд. Перед ней были две рюмки, налитые чуть не всклень.
– Твое здоровье, Андрюшенька, мечта моя драгоценная, – говорила она полной рюмке, а другую поднесла к губам. – Как ты там комиссаров изображаешь? Хорошо ли за комсомольский задор нынче платят?
Начитавшись речей Брежнева и всего Политбюро ЦК КПСС, Илона утратила последнее уважение к партии, правительству и комсомолу, оставила лишь некоторую душевную привязанность к профкому, потому что оттуда иногда шли блага, вроде автобусной экскурсии или новогоднего продуктового пакета. Ее даже удивляли редакционные комсомольцы – они еще были энтузиастами.
Буревой в образе рюмки ничего не ответил.
– А меня замуж зовут, слышишь? Может, выйти? А то все одна да одна – между прочим, по твоей милости!
Тут Илона была не совсем права – к ней усердно клеился Мишин кореш Стас. И Нюша внушала, что мужик он ничего, на десять лет постарше, но это даже хорошо – нагулялся, все будет тащить в дом, а не из дома. Но Стас и Миша были не дураки выпить. Как ни вольготно чувствовала себя с ними Илона, а даже в подпитии, даже в основательном подпитии понимала, что это люди не ее круга, они – грузчики на рынке, а она – корректор в городской газете.
Оля, совсем разругавшись с матерью, пошла работать на рынок. По этому случаю она поменяла любовника. Это был солидный человек, по рыночным понятиям – аристократ, завскладом в одном из трех больших павильонов. Вокруг него крутились женщины средних лет, далеко не красавицы, и вдруг появилась молоденькая и еще не слишком попортившая внешность пьянками Оля. На складе были всякие закоулки и подсобки, Оля фактически там поселилась. Туда они с Нюшей постоянно зазывали Илону. И в самом деле – когда собиралась компания, было очень весело, даже песни пели и танцы устраивали. Получалось даже веселее, чем в «Аншлаге» после спектаклей.
Разговор с Буревым затянулся, и Илона уснула прямо на кухне, положив согнутые руки на столик, а голову – на руки. В таком состоянии, да еще с почти пустой бутылкой, ее нашла мать.
Мать подозревала, что с дочкой что-то не так, но больше грешила на ее нравственность, до сих пор, кстати, безупречную, а не на алкоголь, и вот появилось доказательство. В тот же день она позвонила отцу. Что такое алкоголизм – мать знала, у нее один из приятелей, снабженец Васин, потихоньку спился, и ей это было очень обидно.
Отец обещал поговорить с дочерью. Но он не знал, что Илона, оправдываясь перед Ромой, выучилась очень убедительно врать. Ей легко удалось объяснить отцу, что все это – просто затяжной конфликт с матерью и усталость после тяжелой смены. Конфликта с бурными страстями
не было, было молчаливое противостояние под девизом «я – сама по себе, ты – сама по себе». Мать ждала, что дочь признает свою неправоту, а дочери было все равно…К лету матери стало хуже. Лекарства, которые знала и выписывала участковая врачиха, перестали действовать. На работе ей присоветовали другие лекарства и по знакомству достали рецепты. Действительно – они помогли, и она опять весело входила в серое двухэтажное здание своего треста, а навстречу летели голоса:
– Шурочка, привет!
– Здравствуй, Шурочка!
– Шурочка, зайди потом ко мне, я кое-что принесла!
– Доброе утро, Шурочка!
– Шурочка, солнышко!
– Шурочка, у меня такая новость! Я сейчас забегу, расскажу!
– Шурочка, вы очаровательны!
Мать отвечала, улыбалась и была счастлива. Она не замечала перемен. Сама для себя она была тут прежней Шурочкой, и лысый брюзгливый толстяк Анкудинов был прежним, немного полноватым, черноглазым и улыбчивым молодым мужчиной, общим любимцем, и женщины, с которыми она делила скромный кабинетик, были прежними, разве что новые прически мать заметила – были кудряшки, из-за которых приходилось спать в железных бигуди, стали просто короткие стрижки, основательно прошитые сединой.
Там, на работе, шустрые снабженцы приносили ей маленькие шоколадки и говорили комплименты. Там она, задумчиво перебирая содержимое своих картотек, самолично решала судьбу двух тысяч пар брезентовых рукавиц и чувствовала себя не менее значительным управленцем, чем председатель Госплана.
И на этом основании она малость свысока смотрела на соседку тетю Таню. Той было все равно, где работать; как-то нечаянно она оказалась кладовщицей в цеху мебельной фурнитуры, и это ее вполне устраивало, вот только руки каждый вечер после работы приходилось очень старательно мыть. Она вся принадлежала семье, оба внука, Максимка и Артемка, были для нее смыслом жизни, даже немного потеснив Галочку. Иногда тетя Таня забегала к матери перехватить пятерку до зарплаты, потому что семья жила бедновато, иногда мать заходила к соседям попить чая и чувствовала себя неловко – у них были свои, непонятные ей, шутки и намеки, они откровенно были рады друг другу и не скрывали этого. Матери казалось, что такую близость не следует показывать гостям.
Однажды после чаепития она возвращалась домой и услышала внизу голоса. Один был Илонин. Мать спустилась на пару ступенек и обнаружила, что дочь проводил домой невысокий и худощавый молодой человек в очках. Он был похож на начинающего бухгалтера из серьезной конторы, и мать даже удивилась: где дочь подобрала такого приличного молодого человека? Но спрашивать не стала, а тихо порадовалась: может, наконец, выйдет замуж? Особенно ей понравилось, что этот приличный молодой человек даже не сделал попытки войти в квартиру, а только поцеловал Илону в щеку на прощание.
Мать вспомнила былое. Тогда парень с девушкой и по полгода гуляли, прежде чем он осмеливался попросить позволения поцеловать. Ее саму учили быть строгой к парням, внушили, что не нужно потворствовать мужу по части нежностей, и сейчас она видела, что дочь, натворив каких-то загадочных подвигов, образумилась и ведет себя правильно.
И, когда Илона вошла на кухню и выгрузила из авоськи то, чем осчастливил типографский стол заказов, когда сказала матери, что специально для нее взяла ее любимые глазированные сырки, мать затосковала. Она поняла, что приличный молодой человек уведет Илону. И что останется? Дом, в котором нет ни мужа, ни дочери?