Единственный свидетель(Юмористические рассказы)

Если бы можно было застенографировать мысленную речь, которую произнес на этом сугубо секретном совещании директор объединения, нервно шагавший по кабинету из угла в угол, то стенограмма выглядела бы так: «Нда-а!.. Начинается! Все было так хорошо, тихо, мирно и — на тебе!.. Но Федоров-то, Федоров каков!..

Поразительное чутье у человека: заболеть в самый, так сказать, канун. Извольте теперь все расхлебывать самому, без секретаря партийной организации!.. Ну, ничего, не робей, Петр Сергеевич, не робей!.. Не в таких переделках бывали!.. Самое главное — сразу же, заранее определить, кто будет выступать… Конечно, первым кинется Рублев из производственного… Вот уж действительно Цицерон Демосфенович!.. (Желчный смех.) „До каких пор наша табуретка будет хромать на все четыре ноги?! До каких пор наши столы будут оставлять занозы в руках и сердцах массового потребителя?!“ Демагог!.. А чьи столы, позвольте вас спросить, товарищ Рублев, стоят в кабинетах обкома и облисполкома?.. Наши столы стоят!.. И не плохие столы — руководящие товарищи не жалуются!.. (Торжествующий смех.) А если население иногда ругается — так мы не можем, товарищ Рублев, считаться с мнением каждой отдельной домашней хозяйки!.. А в общем, от Рублева надо избавиться!.. (Неопределенное мычание.) Идея!.. Он у нас уедет в командировку!.. Пусть проветрится, а то засиделся, зажирел — вот и лезут в голову всякие мысли!.. Шаронов из планового также, конечно, будет кидаться… встанет, очки на лоб — и понес! „За счет перевыполнения плана по табуреткам мы не выполняем план по столам и шкафам, а в отчетности это не указываем — следовательно, занимаемся очковтирательством…“ Тонкая штучка! (Зубовный скрежет.) Большие неприятности могут из-за него получиться… (Тяжелый вздох.) Разве попробовать объявить ему в приказе благодарность за образцовую работу?.. Правильно!.. После такого приказа ему психологически будет неудобно выступать против меня. Так и сделаем!.. (Вздох облегчения.) А дальше что?.. А дальше остается Семенихина. Девчонка, тля, а туда же… лезет критиковать!.. Редактор стенгазеты!.. Подумаешь, орган печати!.. Наверно, орфографических ошибок больше, чем заметок!.. (Смех.) Впрочем, нужно посмотреть, почитать, а то ведь проходишь мимо и не смотришь на эту чепуху… Семенихину надо вызвать к себе, обласкать… „Молодец, Семенихина, — так держать!.. Но… не удаляйся от руководства, Семенихина, прислушивайся к голосу старших товарищей, они тебе худого не посоветуют!..“ Нда-а!.. Самое главное, чтобы эта троица молчала… А остальные, надеюсь, будут сидеть тихонько, как овечки…»

На этом совещание было прервано, и П. С. Проходкин вызвал к себе секретаршу.

— Журова ко мне!

— Слушаю, Петр Сергеевич!

Через пять минут в кабинет директора вошел Семен Семенович Журов, пожилой, франтовато одетый мужчина, на потертом лице которого было написано: «Что касается меня лично — то я знаю все входы и выходы».

— Садитесь, Семен Семенович, — сказал Проходкин благосклонно.

Семен Семенович Журов сел в кресло и с весьма независимым видом стал рассматривать свои ногти.

— Свежим ветерком повеяло, Семен Семенович, — бодро продолжал директор энского объединения, — фронт критики и самокритики расширяется, брат. Читал газеты?

— Читал, Петр Сергеевич! Крепенько бьют!

— И правильно. А как же иначе?! Вот и нам тоже надо… подготовиться… чтобы организованно актив провести, дружно, по-боевому!.. Ты у нас оратор, как говорится, записной, проверенный… Подготовься как следует, тезисы набросай… Покажи их мне, я тебе тоже… кое-что… подкину. Понимаешь?

— Понимаю, Петр Сергеевич, — сказал Семен Семенович Журов. — Ум — хорошо, а два — лучше.

— Правильно, Семен Семенович! Мы с тобой вдвоем такую развернем самокритику — небу жарко станет. Иди, милый! И попроси, если тебе не трудно, ко мне нашу стенную печать зайти… Ну, эту… Семенихину. Пусть тоже включается.

…Редактора стенгазеты П. С. Проходкин встретил с обворожительной любезностью. Подставил кресло, предложил чаю, наговорил кучу комплиментов.

— Все хорошеешь, Семенихина, все хорошеешь! Поухаживать бы за тобой, да года не те. Читал я тут недавно твою статейку. Бойкое у тебя перо, Семенихина! Молодец!

Потом П. С. Проходкин перешел на серьезный тон.

— А ведь я перед тобой в долгу, товарищ Семенихина. Мало мы уделяем внимания нашей стенной печати. Не помогаем, не пишем. Хочу исправить свою ошибку. И напишу и помогу! Но ты и сама, главное, не стесняйся, прямо приходи ко мне, приноси статьи, заметки. Вместе поправим, отредактируем за милую душу. А потом поедешь отдыхать… Я тебе путевку подкину… Ишь какая бледненькая…

Зардевшись, как маков цвет, потупившись, редактор стенгазеты загадочно молчала.

…Через два дня Рублев, из производственного отдела, недоумевая, уехал в неожиданную для него командировку, а Шаронов, из планового, с не меньшим удивлением прочитал приказ, в котором ему выражалась благодарность за образцовую работу.

Наконец, пробил час актива.

П. С. Проходкин произнес краткую речь, в которой призвал собравшихся к решительной и смелой самокритике.

Затем попросил слово Семен Семенович Журов. Он быстро проблеял свое выступление. Из него явствовало, что «и на солнце имеются пятна», но что эти пятна, а вернее пятнышки, под испытанным руководством П. С. Проходкина будут вытравлены «с корнем»!

— Кто еще хочет высказаться? — спросил председатель собрания.

Все молчали.

Директор энского деревообделочного объединения уже торжествовал победу, как вдруг поднял руку молодой инженер Семенов, числившийся у Проходкина в «молчальниках».

— По поручению находящегося в командировке товарища Рублева, — сказал Семенов, — я оглашу его письмо к активу: «Уважаемые товарищи! Качество массовой продукции наших предприятий продолжает оставаться низким. Но директора Проходкина это ничуть не беспокоит…»

Письмо было длинное, нелицеприятное, резкое.

Инженер Семенов прибавил и от себя несколько столь же неприятных для уха директора фраз и сел.

И сейчас же слово попросил Шаронов.

— Товарищи! — сказал он, подняв очки на лоб. — Директор объявил мне благодарность за работу… Не знаю, заслужил ли я ее. Но зато твердо знаю, что ни от меня, ни от вас начальник благодарности не дождется. Очковтирательство продолжается, товарищи, и я докажу это цифрами…

Еще хуже вышло с Семенихиной.

Она рассказала про разговор в кабинете директора и закончила так:

— Отдайте вашу путевку, товарищ директор, выступавшему здесь подхалиму Журову. Она ему нужнее. Я боюсь, что после актива его здоровье сильно пошатнется!

После Семенихиной заговорили «молчальники». От директора полетели пух и перья…

…Оставшись в кабинете без свидетелей, П. С. Проходкин вновь созвал секретное совещание с самим собой.

Теперь стенограмма этого заседания выглядела несколько иначе:

«Ох, какого дурака я свалял!.. Называется, подошел психологически к вопросу! Осел я, а не психолог! (Нервный смех.) Засиделись, Петр Сергеевич, зажирели!.. Перестали понимать людей… (Тяжелый вздох.) Теперь, пожалуй, не выкрутишься… А девчонка-то, девчонка как выступила!.. Ох, я осел! Трижды осел!»

Последние слова были произнесены вслух, и это была первая и — увы! — запоздалая «самокритика», сорвавшаяся с уст директора энского деревообделочного объединения.

1950

Передумал!

Бывший председатель колхоза «Луч коммунизма» Степан Егорович Кошельков (после объединения он в правление колхоза не прошел — провалился на общем собрании колхозников) вернулся из районного города, куда он ездил хлопотать по своим делам, в самом лучезарном расположении духа и даже слегка под хмельком.

Жена Кошелькова, Домна Григорьевна, принялась было его бранить, но он обнял ее за мягкие плечи и сказал добродушно:

— Прекрати бомбежку! Выпил я самую малость. В город переезжаем, Григорьевна, вот что!

Лицо у Домны Григорьевны вытянулось, красивые серые глаза посмотрели на мужа настороженно и отчужденно.

— Я у Петра Ивановича был и у Сергея Васильевича — всем в жилетку поплакал, — продолжал рассказывать Кошельков, не замечая перемены в лице жены. — Ну, вошли в положение. «Действительно, говорят, товарищ Кошельков, трудно вам сейчас на колхозной ниве… после вашего… происшествия». Должность обещали: заведующий центральным складом на ватной фабрике. На первое время, — понимаешь? А там я так расти пойду — меня, брат, и не остановишь! Ты что, вроде недовольная?