Эдипов Комплекс
Шрифт:
Через месяц он похоронил маму.
.
Глава 8.
Андрей Степанович остался совсем один. Как это часто случается с людьми интеллигентными, у него не оказалось родственников. Собственно говоря, они реально существовали, но для него их, как будто, не было. Так получилось, что на похороны Натальи Аркадьевны приехал издалека ее двоюродный брат, мужчина лет преклонных, в бежевом длинном пальто, и для всех, кроме Андрея, было ясно, что этот человек откуда-то из-за границы, но поскольку похоронами занималась близкая приятельница мамы, то Андрей Степанович толком никого не знал, кто стоял около гроба мамы.
Он
Андрей Степанович впервые на похоронах мамы узнал, что у него есть родственники за границей, но это не произвело на него никакого впечатления – он всегда был в стороне от политики и мало интересовался тем, что занимало умы его соотечественников. В этом он был ретроградом, считая что можно спокойно прожить не вникая во всякие перипетии и передряги потрясающие его страну. И к стране он относился как к данности, раз и навсегда ему предоставленной для его «жизней», и в мыслях он не имел, изменять место своего проживания.
Когда после кладбища Андрей Степанович вернулся в свою опустевшую квартиру, он не раздеваясь сел около двери на кресло, и мысли его плавно потекли в неопределенном направлении. Он посмотрел на длинный коридор, в конце которого была кухня, и почувствовал усталость и апатию и невозможность что-либо делать. Зазвонил телефон. Андрей Степанович смотрел на него и не брал трубку – у него не было желания общаться. Он не знал, как ему теперь жить.
Два последние месяца он ухаживал за мамой как настоящий медбрат – уносил утки, подавал еду, перестилал постель, общался с докторами. Он приглашал всех возможных специалистов, но никто не мог поставить диагноз, а тем временем Наталья Аркадьевна угасала на глазах.
Случилось это так. Однажды, она пришла с работы, легла в постель и больше уже не вставала. Она мало ела, потом вообще перестала есть, силы ее покидали и она не могла встать, а Андрей безропотно исполнял ее малейшие желания, которых было так мало, что он терпеливо ждал, сидя недалеко от ее постели, слушая как она дышит и ожидая, когда же она к нему обратится. Его жизнь превратилась в «ожидание чуда», но он чувствовал – оно не произойдет, и молчаливо исполнял свою роль сиделки. Он был загипнотизирован, он застыл, он ждал, но день ото дня надежды на выздоровление мамы становилось все меньше.
Однажды мама позвала его.
– Андрюша. Сядь ко мне. – Андрей Степанович придвинул стул. – Ты помнишь, как ты приехал из экспедиции, где познакомился…. – она еле выговаривала слова, было впечатление, что ей трудно шевелить губами.
– Да, – ответил тихо Андрей. Наталья Аркадьевна повернула к нему голову.
– Вот тогда ты должен был…– и вдруг Андрей услышал хрип, она задышала чаще, и наступила тишина.
Андрей взял ее руку – она была без жизни. Он положил руку вдоль тела, повернул голову Натальи Наумовны, чтобы она прямо лежала на подушке, и вышел.
«Это все» – промелькнула мысль…
Андрей Степанович полгода был как во сне. Он ходил на работу, приходил домой, общался с людьми, но внутри он как будто окаменел. Он ни с кем не обсуждал случившееся, и если кто-то пытался его утешать, он перебивал
говорившего на полуслове, резко отворачивался и отходил.Лилечка регулярно попадалась ему на глаза, но он, поздоровавшись, быстро проходил мимо – ему никто не был нужен, он переживал свое горе один, и даже не переживал, он старался о нем не думать. Он не мог жить нормально – радоваться, удивляться, огорчаться – все эмоции ушли, спрятались, и только иногда вечером, глядя на небо, Андрей Степанович вспоминал маму, свои прогулки с ней, и слезы наворачивались на глаза, а он стоял и смотрел на небо, как будто можно ее там увидеть.
В один из таких вечеров, когда Андрей Степанович стоял у окна и думал ни о чем и обо всем сразу, он вдруг вспомнил свой сон, где Лилечка была героиней, и он вспоминал, что вчера Лилечка прошла мимо и ему улыбнулась, а он как всегда сухо с ней поздоровался и прошел. Но сейчас он вспомнил ее и ему стало как-то хорошо, он помягчел внутри, и ему захотелось Лилечку увидеть. Он набрал номер ее телефона.
– Але, – услышал он в трубке радостный голос Лилечки.
Андрей Степанович не мог вспомнить ее отчества – он его не знал, и сейчас не знал как быть, и вдруг…
– Лиля, это Андрей Степанович, – он замолчал.
– Я вас узнала.
– Вы не могли бы ко мне приехать? – когда он произнес эти слова, он почувствовал, что давно хотел их сказать.
– Когда? – робко спросила Лилечка.
– Прямо сейчас, – уверенно сказал Андрей Степанович.
Через час Лилечка сидела на диване в квартире Андрея Степановича, который ходил взад и вперед перед ней рассказывая о последних днях Натальи Аркадьевны, рассказывая свои чувства, которые он впервые озвучивал, отчего они превращались из переживания в реальный факт, и от этого боль уходила куда-то, а на ее месте возникала робко, незаметно нежность, неистраченная, неизрасходованная, и Андрей Степанович не знал кому она принадлежит – воспоминанию о маме или реальной женщине перед ним сидящей. Он вспомнил это чувство, которое всю жизнь его сопровождало, и оно всегда было связано с мамой, оно полностью и безоговорочно принадлежало ей, и никакие влюбленности не могли по силе и глубине с ним сравниться.
Сейчас впервые Андрей Степанович осознал, что никого в жизни не любил кроме мамы, и не знал, почему он это все сейчас говорил Лилечке. Лиля сидела какая-то подавленная, она начинала понимать этого странного интересного ей человека, и то что сейчас говорил Андрей Степанович ей было непонятно. Она впервые видела такого мужчину, который так откровенно признавался в своей любви к матери, не простой любви, а другой, сложной и ей неизвестной, любви которая все заслоняла собой, закрывала ему, взрослому человеку, возможность любить и понимать других женщин. Лилечка не знала, что она присутствует при чем-то очень тайном, сакральном, в чем признаются разве что на смертном одре, но она чувствовала, что этому человеку надо ей все это высказать, и она слушала, стараясь угадать тайный смысл его речей, и это у нее как будто получалось.
Но так это выглядело со стороны, что эта женщина, сейчас сидящая перед Андреем Степановичем, все понимает. На самом деле Лилечке было очень неуютно, как будто она чего-то стеснялась. Это было ее собственное чувство к Андрею Степановичу мешавшее ей понимать до конца смысл всего что он говорил. В этот момент она наполовину понимала смысл всего сказанного им, она любила его молча, и разум ее отключался, и она вся была как сжатая пружина, и чем больше говорил Андрей Степанович, тем больше Лилечка зажималась, и когда ей стало совсем невозможно, она вдруг разрыдалась как ребенок, которого отчитывает грозный учитель, а тот не понимает в чем он виноват.