Эдуард Лимонов
Шрифт:
Пишет цикл тюремных эссе и позднее дает следующее пояснение замыслам: «Гоголь, вы знаете его «Выбранные места из переписки с друзьями», это 1847 год. Вы помните, как отозвался Белинский на этот достаточно наивный и консервативный том. Там есть очень смешные вещи: как должна вести себя жена городничего. Одновременно это очень серьезно. И хотя Белинский сказал: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов». Однако я нахожу причины, по которым написал эту книгу Гоголь, крайне неопределенными. Кто-то говорил, что он хотел получить место учителя у наследника, цесаревича, но это люди говорят, а в результате получилась Библия правых взглядов. Я думаю, что под этой Библией подписались бы сегодня многие правые, и далеко не только крайне правые, в том числе и «Единая Россия». Многие депутаты могли бы под
Писатели Израиля возмущены арестом.
Открытое письмо израильских деятелей культуры Президенту России В. В. Путину.
Уважаемый Г-н Президент!
Поэтов и певчих птиц нельзя сажать в клетку. Мы, израильские писатели и деятели культуры, знакомы с творчеством русского поэта Эдуарда Лимонова, книги которого переведены и на иврит. Нас огорчает, что нашего собрата держат уже полгода в стенах Лефортова, даже не предъявляя обвинения. Эдуард Лимонов и его поэзия – важное культурное явление, и его преследование граничит с вандализмом и порочит светлое имя новой России. Со словом борются словом, а не грубой полицейской силой – к этому выводу давно пришло просвещенное человечество. Мы призываем вас защитить Лимонова от разгула карательных органов, как защищал русский царь вольнодумца Пушкина от напора охранки.
СВОБОДУ ЛИМОНОВУ ЭДИЧКЕ!
«Я подозреваю, что поначалу политикой он стал заниматься из литературных побуждений, – писал Александр Проханов в 2001 году на страницах «Лимонки». – Для того чтобы ощутить новую роль, а затем описать ее в бесчисленных, драгоценных для художника проявлениях. Но, похоже, модель, которая ему позировала и была его полным тождеством, вышла из-под контроля. Молодые и прекрасные люди, уверовавшие в него, оказались выше литературных персонажей. Имитаторы-патриоты, чье оружие – папье-маше, внушали отвращение и открывали широкую вакансию. Власть была настолько живописно-чудовищна и инфернальна, что борьба с ней превращалась в религиозную войну. Предательство было всеобъемлющим, и если ты художник, и если ты русский, и если в тебе есть брезгливость, и если ты блудный сын Советского Союза, вернувшийся к родному порогу в момент, когда этот порог уже переступила нога отцеубийцы, ты не можешь не стать революционером. Не можешь не надеть черную кожанку национал-большевика и не выбросить на башне рижского Тауэра красный флаг революции. Национал-большевистская партия – орден, исповедующий религию бунта, жертвенности, преданность идее, от которой отступились утомленные красным цветом респектабельные клерки, предлагающие народу зеленый арбуз коллаборационизма. В этих условиях, когда гемоглобин революции уступил место хлорофиллу соглашательства, лимон должен был покраснеть… Теперь в тюрьме ты, Лимонов. Эзра Паунд сидел в тюрьме. Достоевский сидел в тюрьме. Шекспир сидел в тюрьме. Радищев сидел в тюрьме. Павел Васильев сидел в тюрьме. Толстой мечтал о тюрьме, а когда догадался, что в ней сидит, совершил неудачный побег».
2001 год Лимонов провожает в кабинете следователя. Служитель закона – в двух метрах от стола, где адвокат Сергей Беляк вместе с подзащитным обсуждают дело. Сергей принес перекусить и бутылку колы, точнее, закрашенное колой виски «Джек Дэниэлс».
– Эдуард, не хотите водички? – спросил адвокат уплетающего бутерброды Лимонова.
– Я колу ненавижу, – возмутился критик аррогантных Штатов.
Адвокатская смекалка не подвела Беляка. Пишет на обратной стороне листа дела: «Попросите глотнуть воды».
– Что-то в горле пересохло, пожалуй, и от колы не откажусь, – невозмутимо замечает политзаключенный.
Работа с адвокатом пошла веселее. Следователь ничего не заметил.
Д. Быков
в феврале 2002 года приехал в Харьков поддержать стареньких родителей и отметить с ними день рождения писателя-сидельца. «Многие убеждены, что именно теперь писатель Лимонов попал в наиболее подходящее для него место, – пишет Быков. – Говорил же он: «Убейте меня! Не может быть старого Лимонова!»Он не нуждается в защите и не просит ее. Но есть на свете два человека, которых арест Лимонова наказал особенно жестоко – и, смею думать, незаслуженно. Это его восьмидесятилетние родители, живущие в Харькове.
Они живут на окраине, на улице Ньютона, на пятом этаже пятиэтажного дома без лифта. Передвигаются оба только с палочкой, поэтому выйти на улицу давно не могут. С 1998 года они сына не видели: в последний раз мать приезжала к нему в Москву, когда еще могла выдержать такую поездку. Сам он в Харькове появиться уже не мог: на Украине к создателю НБП свои претензии…
Они выглядят хорошо. Это я пишу не только для Лимонова (в надежде, что он прочтет этот номер «Огонька»), так и есть, все правда. Я пришел к ним в гости с двумя украинскими журналистами. Был накрыт стол – скромный, но не бедный. Раиса Федоровна выглядит явно моложе своих лет, ей идут и брюки и косметика. Грех сказать, но теперь, в старости, она выглядит тоньше и изящнее, чем на «молодых» фотографиях. Вениамин Иванович в молодости очень много смеялся, смеется на всех своих фотографиях. Часто улыбается и сейчас. Мы не услышали от них ни одной жалобы. Эдуард Вениаминович, ваши родители держатся. Мы отметили с ними ваш день рождения – 22 февраля. Кстати, поздравляю вас с 59-летием».
Быков передает беседу в доме Савенко.
«– Эдуардом назвал его я, в честь Багрицкого, которого много тогда читал. А что, хорошее имя и сочетается с отчеством: Эдуард Вениаминович… красиво! Мне не очень, конечно, понравился псевдоним: почему Лимонов? Взял бы девичью фамилию матери – Зыбин… Но вообще ничего страшного, пускай. Мне его книжки нравятся, особенно те, где без мата. Вы думаете, таких мало? Ничего подобного, в поздних он почти не матерится. А в жизни вообще давно обходится без этого дела.
Что он за человек? Не знаю как и сказать… Одно знаю – побольше б таких людей. Характер у него не в мать и не в отца, не знаю, где он такой подобрал. Всегда поперек! Все хают сороковые годы – он пишет: «У нас была великая эпоха». Даже я вспоминаю – ну, весело, конечно, было, молодые были… но ведь мы же тогда только переехали в Харьков из Казани, жилья не было, разместили нас на двух верхних этажах больницы на окраине! Я на столе спал, жена с сыном на полу… Какая великая? Военных же не спрашивают, чего они хотят. Сказали – и езжай. А сказать, чтобы люди сильно лучше были… Мне кажется, сейчас молодые даже добрей. Совсем зеленые – а думают. Те не думали.
Нет, я никогда к арестам отношения не имел и заключенных не охранял. Я радист, с детства приемники собирал у себя дома, потом и в армию был призван связистом. Был во внутренних войсках, на охране особо важных объектов промышленности. Потом, после переподготовки, стал политработником. Никаких неприятностей после его отъезда за границу в семьдесят четвертом у меня не было, все знали, что он давно в Москве и у него своя жизнь… Да я и сам против его отъезда ничего не имел. Я знал, что он там, за границей, ни одного плохого слова про Родину не скажет, не напишет. Он и не сказал. У него ссоры были с эмигрантами из-за того, что он не хотел ругать СССР.
– Вы верите в то, что он якобы расстреливал безоружных пленных в Сербии?
– Никогда в эту чушь не поверю. Он дружил с Караджичем, это я знаю, Караджич тоже поэт. Дружил с Милошевичем. Но чтобы он там расстреливал кого-то…
– Он в Сербию поехал из-за Наташи. Он и писал, и сама я догадываюсь: дело было в ней, мучила она его сильно. Он и поехал на войну. Я не такая мать, чтобы ссориться с девушками Эдика: они все у меня находили понимание, почти все нравились мне. Вот нынешней его девушке, Насте, я на девятнадцатилетие послала ночную рубашку. Эдик писал, что она ее прямо не снимает теперь… Настю я никогда не видела, только звонила ей. Эдик писал, что у нее румянец во всю щеку… Мне нравились и Аня, первая жена его, и Лена. Что говорить, Лена фотомодель, красавица, они были красивой парой, за это их и приглашали по посольствам… Он из-за нее уехал, мне кажется. Ей хотелось раскрыться, хотелось мир увидеть – у нее сестра уже в Бейруте жила, – вот она Эдика и уговорила. А потом бросила. Вот этого я ей никогда не прощу. Вы говорите, любила? Любить – это как мы с мужем. Шестьдесят один год в браке. Можно в Книгу рекордов Гиннесса заносить. А если ты ушла, так и не любила. Да знаю я, что она хотела вернуться, знаю. Когда он стал знаменитым писателем, еще бы не захотеть вернуться…