Эдуард Лимонов

«Дневник неудачника», «Торжество метафизики», «Анатомия Героя», в своих других лучших, на его взгляд, произведениях Эдуард Лимонов стремится разворачивать действие в пяти измерениях. Три пространственных, четвертое – временное, пятое – мистическое. Верит, что существует параллельный нашему мир, и он говорит с нами на выразительном языке знаков, знамений, подаваемых ему. Находясь в заключении, писатель получал послания в свой адрес человека, которого никогда не видел.

«Герой нашего времени – писатель, он возьмет должное и из философии и из религии…

Когда читаешь Эдуарда Лимонова, всегда не важно, что с ним происходит… Больше всего ждешь, что он скажет по поводу того или иного явления или человека, заранее предвкушаешь. Благодаря его рентгеновской честности глазами Лимонова ты видишь мир в чистом виде, сухой остаток… В этом секрет каждого таланта большого – и вашего, – когда человеку есть что сказать, он честный, прямой, отдельный, непродавшийся, сильный, тогда ты способен увидеть его глазами мир как соединение силовых линий, энергий, законов, страстей…

…Вселенная ласкова к философам, писателям-аутсайдерам и втайне куда больше их любит, чем весь остальной сброд, хотя и не показывает этого явно, и лучшие люди вот в тюрьме сидят. Она не говорит им «да», чтобы никто не услышал, но улыбается и кивает головой тихонько эдак. Честный мыслитель имеет точку опоры, космическую истину – свою честность, самоотверженность, готовность излить себя без остатка и врезать то, что обыватель ни за какие коврижки не отдаст, – свое «эго»…

Соль земли – подвижник, йог, мыслитель… Между этими ребятами, в равной пропорции разбросанными по эпохам, странам и континентам, существует незримая космическая связь…» – так писал Лимонову в многостраничных письмах Вадим Пшеничников из шахтерского города Анжеро-Судженска Кемеровской области в начале двадцать первого века. Вадим Пшеничников, народный мудрец, удостоился посвящения в начале книги «Ереси», которая увидит свет в 2008 году.

– Если быть разумным и серьезным, то ничего в жизни не сделаешь. Даже в Москву я не смог бы приехать из Харькова, ведь, разумно рассуждая, без прописки и работы меня ждала в Москве голодная смерть. Но я приехал и не умер… И в Нью-Йорке я должен был бы спиться, умереть под мостом, попасть в тюрьму… А может, мы сами накликиваем свою судьбу и становимся настолько большими, насколько у нас хватает наглости поверить? То есть мы сами определяем свою величину? – предвосхищал писатель свои хождения по мукам в октябре 1983 года в рассказе «В сторону Леопольда».

Свобода. Седой Ересиарх. 2003–2012

Лимонов выходит на условно-досрочное освобождение 30 июня 2003 года. С утра не знал, случится ли оно. Зарядка. Столовая с кашей, вареной килькой и чаем. Пьет чай с хлебом, на кильку, которая воняет кислым мокрым бельем, смотреть не может. Развод на промзону. Писатель как пенсионер туда не ходил. Завхоз отправляет в душ. Из душа срочно требуют выйти. Хозяин приказал, там журналистов понаехало! В отряде, в локалке переодевается. Потом его буквально волокут к зданию администрации. По привычке подносит руку к голове, чтобы положить кепи на пол. Кепи нет. Через узкий коридор под надзором Хозяина, получив на справку печать, покидает земли носорога Егузея. На свободе ожидают журналисты, нацболы, друзья, адвокат Беляк, Быков. По пути в Саратов купается в Волге. В кафе выпивает красного вина, знает в нем толк после Франции. Идет прогуляться перед входом в здание Саратовского УФСБ, попыхивая сигарой. В Москву возвращается поездом. Встречают несколько сотен человек. На Павелецкий вокзал пришли верные Алкснис, Шандыбин. Нацболы скандируют:

– Наше имя – Эдуард Лимонов!

Сразу после обретения воли уже в июле 2003 года Лимонов обращается с открытым письмом к руководству МВД, требует у министра личного приема для рассказа о злоупотреблениях его подчиненных. Объявляет начало борьбы за права заключенных. С той поры жизнь Эдуарда Лимонова проходит в ритме судов и боестолкновений.

– Политика – если идешь по темной улице и видишь под фонарем троих. А тебе пройти нужно мимо них – это уже политика. Политика одного по отношению к трем, политика трех по отношению к одному. Возможны три варианта: безразличие, дружественность, агрессия.

Не безымянная тройка под фонарем – две государственные махины напали на писателя. Попытался на автомобиле пересечь российско-украинскую границу 25 июля 2003 года. Задержан украинскими погранцами и выдворен со штампом в паспорте о запрете въезда до 26 июля 2008 года. Так и не повидался с отцом. Отец очень ждал дня освобождения, выпил в радости 30 июня рюмку. И слег. В марте 2004 года в возрасте 86 лет отошел без видимых причин смерти.

В 2004 году писателя пригласил на беседу вскоре после того уволенный помощник президента Илларионов. Кремлевский двор вызвал у Лимонова ассоциацию с двором Саратовского централа. Так же как и выстроенные после 1991 года постсоветские государства напоминают колонию, лагерь, централ. Во главе стоит суровый отец, его величество Президент-Хозяин. Повелевает сурово, ведь в России традиция палачества – превыше всего. Как в «Еврогулаге» в заволжских степях, где послушных зэков награждают всего-навсего тем, что не избивают. А непослушных и избивают, и калечат, и убивают.

2 августа 2004 года нацболы захватили несколько кабинетов минздрава, включая кабинет министра Зурабова, ныне посла России в Украине. Протестуют против ошибок в реформировании порядка предоставления льгот, их «монетизации». Аресты, суды, сроки в наказание. В приемной администрации президента 14 декабря 2004 года тридцать девять нацболов выкрикивают речевку «Путин, уйди сам!» Патерналистское государство не пожурило по-отцовски, а отправило непокорных в места не столь отдаленные. Так, художница Наталья Чернова получила три года. В январе 2005 года власти напускают на лимоновцев провокаторов из движения «Наши». Вбухивают немеряные бюджетные средства, то есть те рубли, которые так не лишни были бы тем же льготникам. Нацболов не унять! В мае 2005 года на альпинистских стропах между одиннадцатым и десятым этажами гостиницы «Россия» два нацбола, девушка и юноша, вывесили полотнище в четыре этажа по вертикали с той же надписью: «Путин, уйди сам!». Девушка, Ольга Кудрина, получила три с половиной года. Скрывалась в подполье и в 2008 году получила в Украине политическое убежище.

Вождь партии, герой оппозиции, Ленин современной российской политики занял в поэзии место, о котором в 2004 году пишет Александр Жолковский, обобщая свое восприятие эстетики, поэтики Эдуарда Лимонова: «Эстеты (если бы!), брезгливо отмахивающиеся от литературной продукции издателя «Лимонки» («Не читал, но скажу»), могли бы понять… что впечатанная в массовое сознание фамилия Лимонов – игрового и отнюдь не боеприпасного происхождения. Псевдоним Эдуарда Савенко сродни таким галантерейным персонажам его ранней лирики, как гражданин Перукаров, брадобрей Милоглазов, гражданка Перманентова… Костюмов-душенька и приятная безумка Валентина… Лимонов очень быстро нашел свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищенной учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьез поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и раннего Маяковского, праведным у Цветаевой, спрятанным в пейзаж у Пастернака).

В сущности, эта розановская многосторонность уже предвещала последующий разброс литературных и социальных амплуа: андеграундного поэта и подпольного портного, Париса – соблазнителя «прекрасной Елены»; самозваного «Мы – национального героя» (кажется, это было первое явление морфемы «наци-» в его репертуаре); эмигранта (очередной раз позвонив ему, я услышал от мрачной квартирохозяйки: «Ваш Эдик – в среду – уехал в Лондон – навсегда!»); нью-йоркского вэлферовца, прислуги за все и диссидирующего сотрудника «Нового русского слова»; автора классического ныне «Эдички» (которого я прочел еще до отъезда в контрабандном ксероксе); Кавалерова-дворецкого при меценате с элитарного Саттон-Плейс (см. «Историю его слуги»)… скандального нью-йоркского, а затем парижского литератора, забросившего (к счастью, не совсем) стихи как занятие убыточное и пишущего под запроданный перевод; всеевропейского «бэд-боя» – поклонника Каддафи и Караджича, любителя «пострелять»; постсоветского возвращенца, нацбола, основателя «Лимонки», путинского зэка, мастера тюремной прозы – непрошеного собрата Достоевского, Чернышевского, Синявского и Солженицына (у жизни не по лжи свои законы жанра), любимца прессы…»

Одно из любимых Жолковским стихотворений:

В совершенно пустом садусобирается кто-то естьсобирается кушать старикиз бумажки какое-то кушанье…

«Эти стихи написал 24-летний провинциал почти 40 лет назад, – говорит Жолковский. – Я знаю их уже три десятка лет… не перестаю дивиться их отстраненной экзистенциальной прямоте и дерзкой изобразительной и словесной хватке».