Эдуард Стрельцов

Хотя, конечно, дело молодое, и вино «на сцене» появлялось. Практичный Анатолий Исаев, между прочим, активно помогал в ресторане хорошей женщине добровольным уборщиком, за что и был вознаграждён целым ведром вкусного напитка, которым по-братски поделился с товарищами. А когда экватор проходили, принялись «крестить» бросанием в бассейн новичков, коих имелось большинство: кто ж у нас часто пересекает ту магическую линию? В воду для начала полетел глава делегации Константин Александрович Андрианов, а за ним и другие. И Симонян, и Исаев, и Стрельцов, которые слугам бога Нептуна (ими стали на время штангисты, борцы и боксёры) не сопротивлялись, одежду потом выжимали. Доверчивого Яшина из каюты выманили хитростью и также окунули. А вот тов. Нетто И. А. и Сальников С. С. заперлись у себя и не поддались на уговоры. «Знаем мы вас», — сказали через дверь. Серьёзные они были. Может, и чересчур.

В доброй, весёлой, праздничной атмосфере шёл корабль домой. Стрельцов впервые видел такое количество знаменитых, заслуженных людей, собранных вместе и сравнительно надолго. Естественность поведения, отсутствие позы, фанаберии поразили. Хотя бы на примере бегуна Владимира Куца, ставшего в Австралии двукратным олимпийским чемпионом (5000 и 10 000 метров). Стрельцов и через много лет удивлялся простоте и скромности Владимира Петровича. Не упомянув, понятно, при этом, что общаться они могли лишь при наличии ответного человеческого интереса со стороны знаменитого стайера. Как Стрельцов восхищался Куцем (о нём тогда весь мир трубил), так и Куц сознавал, кто такой Стрельцов. И новаторский, «рваный» ритм, применённый советским легкоатлетом в забеге на 10 тысяч метров против англичанина Гордона Пири, — вполне перекликался с непрестанными рывками и ускорениями советского же футболиста, которыми он обессилил немецких оборонцев в одной восьмой финала. Было, короче говоря, о чём побеседовать выдающимся мастерам.

И, безусловно, ещё одну сцену никак нельзя обойти вниманием. Рассказывает Н. П. Симонян: «На корабле — мы уплывали сразу же, на следующее утро, — я не выдержал, подошёл к Эдику и сказал, что думаю об этом, сказал: “Медаль твоя!” — и попросил её принять как память об Олимпиаде. Он сказал, что ни за что не возьмёт. “Не говори ерунды, ты заслуживаешь её не меньше меня. И я не хочу ни о чём слушать”. Прошло два дня, и я снова подошёл к Стрельцову с тем же — неловко мне было, и я ничего не мог с собой поделать. Эдик рассердился: “Если ты ещё раз подойдёшь, я просто перестану с тобой разговаривать. Тебе тридцать, а мне девятнадцать, у меня будут ещё впереди Олимпиады, мне ещё играть и играть...”». Сегодня, конечно, это звучит особенно пронзительно, но разговоры на тему «кто бы знал» слишком уж напрашиваются. Поэтому послушаем дальше Никиту Павловича: «Об этом случае уже не раз писали, и последние слова почему-то приписывали мне. Я хочу уточнить: они принадлежат именно Эдуарду. Незначительная вроде бы поправка, можно даже назвать меня педантом, но, мне кажется, она важна — вернее отражает мою позицию: я не пытался смягчить несправедливость разницей в возрасте, рассуждением, у кого что впереди, просто считал, что у товарища больше прав на медаль. А благородство... Его, по-моему, проявил Стрельцов».

Точно. И Гавриил Качалин тогда, на теплоходе, настороженно замолчал. А затем выдохнул: «Молодец, Эдик». Не ошибся интеллигентный тренер в молодом воспитаннике.

Что же всё это было? Чем объяснить? «Фрезерской» моралью? Иной тогдашней футбольной нравственностью в принципе? В любом случае перед юношей предстало в лучшем виде искушение, преодолеть которое бывает труднее, чем усилия противника. Так как путь спортсмена есть движение к славе. Ради чего же тогда упираться, ограничивать себя, истязать тренировками? И какое состязание без победителя, получающего заслуженную награду? А Стрельцов на то олимпийское «золото», бесспорно, наработал. Однако существуют, к счастью, вещи, поднимающиеся над привычной, понятной логикой. Да и теплоход «Грузия», похоже, представлял собой модель такого человеческого сообщества, которое и прекрасно тем, что его не будет никогда.

Зато поезд из Владивостока, до которого в результате доплыли, явился воплощением коренных отечественных реалий; тем, на мой взгляд, и замечателен. Не нарочно получилось — а пришлось олимпийцам ехать через родную «шестую часть земли» с востока на запад. И страна — вот уж действительно — приветствовала своих героев. Сегодняшняя молодёжь поймёт то, что происходило на этом длинном пути, с гигантским трудом. Никакого же Интернета, никаких навороченных телефонов, айфонов и айпадов — и телевизоры-то редки были тогда в советских семьях. Так что подходившие к поезду на каждой станции граждане иногда, чтобы посмотреть на «героев спорта» и даже поговорить с ними, коли счастье выпадет, проделывали путь в 10, 15, а то и в 40 километров. Ну и, конечно, нёс народ презенты: мясо, пироги, соленья, рыбу (история про омуля, которого старый сибиряк 40 километров тащил, чтобы лично вручить Яшину, особенно известна — причём с каждым годом число пройденных дедом километров в рассказах увеличивалось), а также, безусловно, самогон и домашнее вино. «Новый, пятьдесят седьмой год, — вспоминал Стрельцов, — мы встречали трижды: по-дальневосточному, по-сибирски и по-московски». Думается, те возлияния олимпийцам нужно простить. Ведь такого в жизни того же Эдуарда Стрельцова не было ни до, ни после. Девятнадцатилетний юноша увидел, для кого он играет в футбол и как необходимо его искусство людям. Которых той зимой не стоило делить на «начальников» и «остальных». Не забудем: «оттепель» идёт по Союзу, и с февраля 1956 года очень многое удалось «разморозить» и очеловечить. Олимпиада в Мельбурне явилась не только первой победной для СССР, но и первой «послекультовой». И одним путём со спортсменами, тоже с востока на запад, возвращались реабилитированные люди с фанерными чемоданчиками. Так что Эдик Стрельцов увидел свою искреннюю, благодарную, гостеприимную, открытую страну в полной красе. Поэтому он и играл всю жизнь «для людей», по позднему его выражению.

...Тем больнее и страшнее читать издания, «подписанные в печать» после мая 1958 года. Из всех материалов убраны фамилии Стрельцова, Татушина, Огонькова. Составы публикуются так: восемь человек, а потом «и другие». В описании матчей та восьмёрка называется, а опальные граждане именуются по амплуа: «центральный нападающий», «правый крайний». Смотрится бестолково, неуклюже, однако это полбеды.

В упоминавшейся книге «Год олимпийский. 1956» перечислены все олимпийские чемпионы Мельбурна. Призёры также не забыты. Доходим до футболистов. И что же: из восемнадцати обладателей «золота» красивым шрифтом пропечатаны пятнадцать. Стрельцова, Огонькова и Татушина в списке нет.

Как это назвать? Как можно фактически лишить звания олимпийского чемпиона? Ведь «бывших» победителей Игр не бывает. Это чемпионы мира, Европы, Америки и т. д. могут получить приставку «экс». Олимпионик вне времени и вне политических систем.

Причём свершится такое в той же стране, что приветствовала любимых спортсменов полтора года назад. Хотя почему «та страна»? Кромсавшие историю люди представляли только себя. А тех, кто входил в вагон где-то в Сибири со всякой вкусной всячиной, всё одно намного больше.

Глава 5 СТО ДНЕЙ И ДРУГИЕ ПОДВИГИ

В жизни так тесно переплетены радость и беда, победа и поражение, взлёт и падение, смех и слёзы, — что одно от другого безболезненно отделить нельзя. Слишком всё переплелось, срослось, чтобы представить себе или полное, безмятежное счастье, или беспросветное, глубокое горе. Люди и сами не замечают, как у них в течение суток меняется оценка происходящего вокруг.

Однако, рассказывая о 1957 годе применительно к Стрельцову, невозможно, на мой взгляд, совместить в одной главе известные нам диалектические противоположности. По той причине хотя бы, что действовали два субъекта — и в разных направлениях. Один, футболист, почти каждым выступлением приводил народ в восторг, другой... А как его, другого, именовать? Может, вернее сказать — другие? Ведь так до конца непонятно, кому нужна была травля превосходного игрока, истинно народного любимца. И, наверное, главные вопросы здесь: «зачем?», «почему?» и, конечно, «за что?». За что столь неадекватная оценка ударной, несомненно, работы в стране, провозгласившей доблестный труд главной ценностью? И почему критики будут до такой степени жестоки, глумливы, необузданны, безжалостны? Ну и попросту: зачем это всё? Кому легче-то стало летом 1958-го?

Как видим, такие тяжёлые, «чугунные» вопросы тянут нас вниз, не дают вернуться к взлёту Стрельцова, о котором шла речь в третьей главе. И который продолжался. Поэтому сначала мы полюбуемся теми уникальными, выдающимися достижениями форварда в постолимпийском году, а в следующей главе вернёмся, по мере возможности, к тому же временному отрезку уже в связи со странной, неумной и неблагодарной реакцией загадочных могущественных сил на те подвиги.

Итак, 8 января олимпийцы прибыли в Москву, где на Комсомольской площади состоялся многотысячный митинг. Судя по всему, жители столицы стягивались к трём вокзалам по собственной инициативе, без разнарядок — хватило лишь информации о времени прибытия поезда. Встреча получилась доброй и сердечной. Речей было немало: от руководства выступил фактический министр спорта Н. Н. Романов, от рабочих — представитель, кстати, ЗИЛа И. Христофоров. А спортсмены говорить у нас всегда умели. Избранные, правда: Владимир Куц и гимнаст Виктор Чукарин высказывались всегда правильно и складно, не придерёшься. Хотя если бы осмелились дать слово двадцатилетнему Эдуарду Стрельцову, то получилось бы, возможно, неуклюже, зато незабываемо искренне и от души. Впрочем, его на такое пойти вряд ли бы уговорили. Если б, допустим, опять на поле, да мяч на выход пробросить...

А 9 января состоялся приём в Кремле. «Участники XVI Олимпийских игр встретили Новый год по дороге из Владивостока в Москву, — сообщал «Советский спорт». — Вчера вечером спортсмены-победители как бы встретили 1957 год вторично. По приглашению Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР они в этот вечер были гостями в Большом Кремлёвском Дворце на состоявшемся здесь новогоднем балу».

В номере от 12 января приводятся и подробности: «Праздник начался, как только спортсмены вступили на сверкающую огнями лестницу. Дед Мороз, окружённый весёлыми ряжеными, повёл гостей по беломраморным ступеням наверх. В полумраке Георгиевского зала спортсмены увидели красавицу ёлку, осыпанную снежными хлопьями. А потом вспыхнул свет. Заиграли оркестры, и в Грановитой палате, и во Владимирском зале, и в Георгиевском зале закружились танцующие пары».