Ее темные крылья

Он поворачивается ко мне.

— Здравствуй, — говорит он холодно и бесстрастно, будто я просто девушка с берега Стикс, и мы не виделись раньше. А мой язык приклеен к нёбу, а сердце грохочет между легкими.

За ним ждут Фурии, их черные глаза внимательны. По сравнению с ними, Царь Подземного мира кажется обычным.

Вблизи и без маски на части лица я вижу, что Аид не красивый. Его кожа белая, просвечивает, он выглядит почти болезненно, как тот, кто избегает солнца, что не удивляет, учитывая, кто он. Он похож на человека сильнее, чем Гермес, у него нет красоты серебристого бога. Брови Аида густые, глаза холодные, без огня, дарящего им тепло. Его нос чуть скошен влево, словно его ломали и плохо вправили. Его угловатое лицо окружают темные спутанные волосы, дикие, как тени, обрамляющие его, тянущиеся от его одежды, словно часть наряда. Только тени в нем примечательны.

И еще одно. Мой взгляд падает на его губы, в этот раз не золотые, и я отвожу взгляд. Его рот красивый. А не должен быть.

— Как ты попала сюда? — спрашивает он, глядя над моей головой.

Я стараюсь звучать ровно, отвечая:

— Я сорвала цветок и оказалась в Стикс, — он хмурится, и я ищу мокрый нарцисс, протягиваю ему. — Я не хотела сюда приходить, — добавляю я, на всякий случай.

Выражение мелькает на его лице, приподнятая рука опускается.

— Тебе не нужно больше страдать в моем мире, — он протягивает руку, отворачиваясь от меня. — Идем.

Я напрягаюсь от его тона. С каждого слова капает власть бога, привыкшего, что все вокруг слушается его. От этого возникает извращенное желание сказать ему, что я сама найду выход, спасибо, и посмотреть, что он сделает, но я беру себя в руки в последний миг.

Я тянусь к нему, и он качает головой.

— Нет, — он вздыхает.

Я застываю.

— Нет?

Он поворачивается ко мне.

— Ответ на вопрос, о котором ты думала. Нет.

Я растерянно моргаю.

— Я не знаю, о чем ты. У меня нет вопроса.

— Прошу, — он смотрит на меня темными глазами, верхняя губа изгибается. — Ты хочешь спросить, можно ли вернуть твою подругу.

— Нет.

— Этого все хотят, когда приходят сюда, — он улыбается горько, с пониманием. — Тебе не нужно притворяться.

Дела с бессмертными всегда кончаются плохо для людей. Нам не хватает сил. Я дрожу из-за правды того, что он пугает меня.

Но теперь я и злюсь.

Это обжигает меня: его наглость, их наглость. Зачем отвечать на молитвы, не помогать, когда нужно, когда сердце разбивается, и я не могу есть, спать или перестать плакать? Когда мне одиноко, и я хочу умереть? Тогда не нужно приходить. Зато когда я стала приходить в себя, он явился и делал меня злодейкой.

Он думает, что я отчаянно желаю, чтобы все вернулось к тому, как было: ходить в школу и смотреть, как Бри и Али держатся за руки под партой, и его большой палец трет ее, как делал со мной? Он думает, что я хочу оставаться после звонка, делая вид, что мне нужно поговорить с мистером МакКинноном, чтобы не идти домой за ними по дороге, замирая каждый раз, когда они целуются, чтобы не проходить мимо них? Он думает, что я хочу жить в маленьком месте, откуда не смогу уйти? Он мог хотя бы подождать, пока я скажу это вслух, а потом звать меня лгуньей. Он мог хоть дать мне говорить.

Мои ладони сжимаются в кулаки от его наглости.

— Прекрати это, — рявкаю я.

Тени вокруг него, тихо тянущиеся ко мне, застывают на месте, словно они не уверены. Глаза Аида расширяются, удивление мелькает там на миг, пока он смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он не ожидал, что я буду спорить. Он читает не все мысли.

— Хватит читать мой разум и решать, что ты знаешь, что я хочу, — продолжаю я.

Он приподнимает бровь, и это раздражает меня еще сильнее. Я так не могу. Бри умела, а я никогда не могла, как ни пыталась.

— Я не читал твой разум, — говорит он. — Я слышал, как ты звала ее, со своего острова. Я видел, как ты смотрела на нее. И, как я сказал, люди, приходя сюда, просят меня только об одном. Ты хочешь знать, верну ли я Бри ее жизнь. И мой ответ — нет.

Меня мутит, когда он произносит ее имя.

— Я говорила, я не сама сюда пришла, — рявкаю я. Его рот сжимается, но я говорю, пока он не перебивает. — Но ты знаешь, если бы я пришла за ней, то по твоей вине, — добавляю я.

За ним Фурии переглядываются, и впервые Аид выглядит растерянно, глядя на меня.

— В чем тут моя вина? — он цедит слова.

— На Фесмофории. Когда мы… — я резко умолкаю, на его лице проступает ужас. Он использует мои колебания, чтобы тряхнуть головой, лишь раз, но этого хватает, чтобы я поняла: он не хочет, чтобы я продолжала, не хочет, чтобы я говорила, что случилось. Жар стыда подступает к моей груди и спине, ребра сдавливают легкие.

Его взгляд впивается в мои глаза, он говорит:

— Уверяю тебя, то, что случилось с Бри, не было связано с тобой, — он вежливо улыбается мне, не разжимая губы.

Мое горло горит от унижения, глаза саднит. Ему стыдно за наш поцелуй. Он жалеет, не хочет, чтобы Фурии знали. Он стыдится этого. И меня.

Я не буду плакать перед ним.

Предательская слеза катится из левого глаза.

— Оставьте нас, — он поворачивается к Фуриям, чьи рты — одинаковые «О» любопытства, пока они глядят на нас по очереди. — Сейчас же.

Я жду, что они откажутся покидать свой дом по его приказу, но они переглядываются, потом Мегера и Тисифона синхронно и чуть насмешливо салютуют, отходят к краю, раскрывают крылья и улетают из виду. Алекто подмигивает мне, а потом следует, и я понимаю, как дико то, что подмигивание Фурии успокаивает меня. Пару мгновений назад она была страшнее всего в мире, а теперь она мне как подруга. Я вытираю лицо потрепанным рукавом.

Аид смотрит на меня, тени сгущаются за ним.

— Ты должна понять, есть правила, — говорит он опасно тихим тоном. — Я не могу отменить то, что сделано. Ни для кого.

— Я не просила ничего отменять, — говорю я сквозь зубы.

Он смотрит мне в глаза.

— Так ты не хочешь ее вернуть?

Да. Нет. Не знаю.

Он приподнимает брови, ждет, что я заговорю, его красивые губы сжаты, и мой взгляд падает на них.

— Почему ты поцеловал меня? — говорю я, не сдержавшись.

— Я не… — думаю, он собирается отрицать это, но он продолжает. — Это была ошибка, за которую я извиняюсь.

Я знала, что он был смущен, раз он не хотел, чтобы Фурии знали, но его слова, его сожаление пронзают меня.

— Ого. Ты должен быть один из лучших, — говорю я, стыд сдавливает голос. Еще слеза катится, я не успеваю сморгнуть ее, и я в ярости, что он получил от меня вторую. Я не должна переживать, это был глупый поцелуй. Я не знала, кем он был, до этого утра. — Но ты не такой. Ты такой же плохой, как другие. Целуешь смертных и убиваешь их друзей. Классическое олимпийское поведение.