Ее звали Ева

Эвелин снова дернула за ручку. Проклятье! Его обязательно надо спустить вниз сегодня. Теперь, наконец-то вспомнив про эти чемоданы, она уже не могла оставить их там, куда когда-то засунула. Она почти напрочь позабыла про них, но недавно вечером, когда перед сном целовала фотографии своих любимых, у нее в голове будто что-то щелкнуло. По возвращении домой из Вильдфлеккена после многолетнего отсутствия она увидела, что маме нездоровится, а папа лежит в больнице. На Эвелин сразу навалилось столько дел, требовавших ее внимания, что привезенный багаж она толком так и не распаковала. Чемоданы она убрала с глаз долой, а потом и вовсе забыла про них. Свои письма к Хью, а также часть фотографий она сожгла на костре, но про чемоданы и их обличительное содержимое не вспоминала много лет. Даже не могла точно сказать, что в них, – так давно это было. Должно быть, паспорт, документы, подтверждающие, что она служила в Бад-Нендорфе и Вильдфлеккене; фотографии – невинные и не очень. Ах, да, еще свитер и брюки с предательскими пятнами, которые могли выдать ее с головой.

Еще один рывок, и чемодан должен сдвинуться с места. Левой рукой Эвелин ухватилась за боковину шкафа. После неудачного падения (года два назад, кажется?) сломанное запястье так и не обрело былой подвижности. Правой рукой она снова попыталась подтащить к себе чемодан – и вдруг… Эвелин приставила к шкафу стул со спинкой из перекладин, взобралась на него и теперь, приподнявшись на носки, чтобы дотянуться до чемодана, внезапно оступилась, зашаталась и, потеряв равновесие, упала. Головой она ударилась о край рамы кровати из красного дерева, бедром – о твердый пол, застеленный истончавшим от времени турецким ковром, который почти не смягчил падения.

* * *

Когда она наконец очнулась, в комнате было темно и очень холодно. Черный дрозд, обычно певший перед наступлением сумерек, давно умолк; в окно она увидела взошедшую луну. А ведь когда она пришла в эту комнату, подтащила к шкафу стул и встала на него перед зеркальной дверью, только-только миновал полдень.

Возможно, я умру прямо здесь, подумала Эвелин. И пройдет несколько недель, прежде чем меня обнаружат, пока Пэт не додумается позвонить или приехать. Она никогда не уделяла мне особого внимания, ведь она так занята, у нее такой требовательный муж. А у моих соседей и мысли не возникнет меня проведать, пока продавцы в сельской лавке не спохватятся, почему я не пришла за газетой и молоком.

Какой печальный конец! Я отчалю в мир иной незаметно, не услышав слов любви и прощения. Умру в этой комнате. Некогда она принадлежала Чарльзу. Я ужасно скучала по нему, когда его отправили в школу. Тайком приходила сюда, трогала его биту, размахивала его теннисной ракеткой, зарывалась носом в его нестиранную спортивную одежду, вдыхая запахи его пота и масла для волос. Но, вернувшись, он больше не захотел играть со мной, закрыл дверь перед своей маленькой сестренкой.

Эвелин попыталась приподняться, но голова была тяжелая, бедро пронизывала боль.

На этот раз я влипла по-настоящему. Это тебе не трещина на запястье, идиотка! А все из-за твоей безалаберности. Те чемоданы давным-давно следовало разобрать. А теперь что делать?

Коченея от холода, Эвелин лежала на жестком полу. Ее мучила жажда, бедро разрывала пульсирующая боль. А потом вдруг ею овладела решимость. Она вообразила, что слышит голос Хью, голос своего любимого мужа. Он обращался к ней, и ему вторил кто-то еще. Чарльз? Они оба кричали, чтобы она не сдавалась, чтобы нашла способ позвать на помощь. Да, мы погибли, говорили они, но погибли, сражаясь до конца. Мы бы не стали, свалившись со стула, просто лежать и ждать, когда испустим последний вздох.

И Эвелин, с неимоверным усилием перевернувшись на живот, в темноте поползла по полу к двери. Свет в доме нигде не горел, но она вдоль и поперек знала свое жилище, ясно представляла, как расставлена мебель в комнатах. Дюйм за дюймом она придвигалась к выходу, каждую минуту останавливаясь, чтобы перевести дух: ее мучила дикая боль. Нужно было как-то включить свет и по телефону вызвать скорую. Ни того, ни другого сделать она не могла, пока не доберется до своей спальни, которая находилась дальше по коридору. Потом она вспомнила про трость-сиденье Чарльза, которая стояла в подставке для зонтов вместе с его старыми клюшками для игры в гольф и хоккей в углу у двери. Опираясь на руки, Эвелин подтянула под себя здоровую ногу и согнула ее в колене; другая нога, с травмированным бедром, волочилась сзади. На трех точках опоры двигаться она стала быстрее. Эвелин нашла трость и после несколько попыток сумела ее верхним концом нажать выключатель. Свет, озаривший комнату, хлынул в коридор и на лестничную площадку.

– Скорую, – выдохнула Эвелин в трубку, когда измученная болью она наконец доползла до телефона по пыльным половицам и морщинившимся под ней коврам. – Скажите им, что задняя дверь не заперта.

Слава богу, что в деревнях люди настолько доверяют друг другу, что не запирают двери до глубокой ночи! Лежа в ожидании помощи, Эвелин морально готовилась к грядущему. Она знала, что в последующие недели и месяцы, пока не выздоровеет, ее ждет масса забот. Многое предстояло сделать и обдумать, но она будет к тому готова. Чемоданы с их содержимым она запихнула в дальний уголок сознания и теперь сочиняла свою историю. С улицы доносилось уханье сипухи. Птица призывала партнера, с которым вылетела на первую ночную охоту в поместье Кингсли.

Глава 61 Эвелин

15 января 2016 г.

Где жить?

– Право, тетя, по-моему, персонал в этой богадельне понятия не имеет, кто ты такая. Я уж испугалась, что не туда приехала, – раскрасневшееся лицо Пэт блестело. Может, еще не обсохло от сыпавшего на улице мокрого снега, а может, его покрывала испарина от того, что в отделении было жарко. Эвелин затруднялась это определить.

– В самом деле, дорогая? А что случилось?

– В регистратуру посадили бестолковую женщину. Она почему-то думает, что тебя зовут Хильда. Я сказала, что пришла навестить миссис Эвелин Тейлор-Кларк, а она просмотрела список и, тупо глядя на меня, заявила, что с такой фамилией у них есть только пациентка по имени Хильда. Мне известно, что ты находишься здесь, объяснила я ей, и тебя я всегда знала как тетю Эвелин. Лишь после этого она меня пропустила. Вот честно, где они только набирают таких кретинок?

Пэт обвела взглядом персонал и пациентов небольшого отделения:

– Половина из них наверняка иностранцы.

– Может, и так, дорогая, – рассмеялась Эвелин. – Но они все очень славные, добрые люди. Я теперь чувствую себя гораздо бодрее. Сегодня после обеда сумела сама дойти до ванной.

– Но ты ведь не Хильда, да?

– Нет, дорогая. Меня зовут Хильдегарда. Просто многим, я думаю, трудно произносить это имя.

– Хильдегарда? Никогда не знала. Как так получилось? – Пэт сняла с себя тяжелый плащ и принялась обмахиваться журналом «Леди», который она взяла с тумбочки Эвелин.

– Хильдегардой звали мою бабушку. Она была наполовину полька, помнишь? В нашей семье это традиционное женское имя. Бабушку я очень любила, но ее имя мне никогда не нравилось. И маме тоже. Поэтому меня всегда называли Эвелин.

А также Эви или Ева. Но тебе об этом знать незачем.

– Ну и ладно, – раздраженно отмахнулась Пэт. – Надеюсь, дурацких ошибок они больше допускать не будут. Как твое самочувствие? Я принесла тебе песочное печенье. Не домашнее, правда. Утро у меня выдалось суматошное, времени совсем не было, вот я по пути сюда и заскочила в «Уэйтроуз». Надеюсь, тебе понравится.