Эффект Доплера
Шрифт:
«Я грохнул своего папаню, и теперь я нищий подросток, который не может устроиться на работу, потому что я в розыске, как первый подозреваемый».
Вам смешно? Мне тоже.
«Я отсутствовал по семейным обстоятельствам».
Да уж, семейнее некуда.
«Искал собаку в другом городе в двух тысячах километров отсюда, потому что я же её там и бросил».
Зачем ты искал собаку, Кью?
«Об этом попросила моя мёртвая девушка в очередном кошмаре».
Что, простите?
Да уж, лучше промолчать.
К моему удивлению, на первых двух лекциях (как я позже узнал от Ната) его не доставали. Никто из учителей
Зря только платил за учёбу. Это было глупой затеей. Я ведь в розыске. Какой шанс того, что меня узнают? Стопроцентный. Ведь моя фамилия звучала в новостях. Да, там не указано имя. Но люди ведь начнут подозревать.
Я бы, на их месте, начал.
Через десять минут мы с Натом расходимся в разные стороны — он на первом курсе, я на третьем, если вы вдруг забыли. Я лениво вползаю в аудиторию и встречаюсь с, как минимум, двадцатью взглядами недоумевающих учеников.
— Знаешь, Квентин, ты не боишься, что тебя выгонят за такое?
— Да, лично я бы тебя уже давно выгнала.
— Мы тут корячимся, ходим каждый день, а ты — нет.
— Ага-ага, и все мы в любом случае получим один диплом.
— Слушайте, может нам тоже следует начать прогуливать, как он? Какая разница?
— Да, всё равно нам ничего не будет.
— Я знаю, почему этот парень отсутствовал. Его фамилия — Прайс. О нём говорили в новостях. Его папаша сдох в том сраном доме. А может, это ты его поджёг, а, Квентин?
Вот оно.
Да-а-а.
Догадались.
Они знают. На меня настучат. Блять, какой же я…
Тупой. На что я надеялся? Что меня примут с распростёртыми объятиями? На дворе — конец октября. А я пропустил целых две недели учёбы, если не больше.
Понятия не имею, почему никто из учителей или самого директора не догадался, кто мой отец. Ведь на планете есть только один Квентин Прайс — убийца своего отца. Тот, кто бежит от своих собственных кошмаров.
Бесконечная гонка.
Боже, как иронично.
Я стою посреди аудитории. Моё тело покрывается холодным потом. Меня трясёт. Да. То, что происходит сейчас, должно было произойти раньше. Но только я хотел было огрызнуться на этих ублюдков, не успел. К сожалению. Я бы многое им сказал. Но меня прервали. В класс зашла… Сэм? А я и понятия не имел до этого момента, в каком университете она учится. Девушка, вроде, упоминала ранее, что перевелась в местный университет, но… нет. Кажется, это был колледж. Наверное, Сэм не учится здесь. Нужно будет спросить её об учёбе. Хотя, какая разница?
Спросить? Разве мы с ней разговариваем?
С момента того неловкого разговора на улице около дома Ната, мы с ней не обмолвились ни словечком. Ни разу за эти три дня. Выходные мы провели в тишине. И сейчас понедельник — самый продуктивный день недели.
Почему же ты молчишь, Сэм? Скажи
что-нибудь.Ну же.
Говори.
Гул моих придурочных одногруппников тут же стихает, как по щелчку пальцев. Сэм ничего не говорит. Лишь поворачивается ко мне и протягивает записку, аккуратно сложенную между её средним и указательным. По-прежнему не глядя мне в глаза, она разворачивается на невысоких каблуках и выходит.
Почему ты не смотришь в глаза?
Почему ты молчишь?
Я стою в полном недоумении. Растерянность заставляет мои пальцы дрожать. Едва не уронив записку, я торопливо засовываю её в карман и унимаю дрожь в пальцах. Какого чёрта это было? Разве Сэм не игнорирует меня? Как она вообще нашла меня? Выходит, она всё же искала.
Если всё-таки нашла.
И только сейчас я понимаю, что всё это время не сделал ни одного вдоха. От осознания внутри разливается какое-то непонятное тепло, которое течёт по венам. Эта девушка потрясающая.
Непробиваемая.
Прямо как я. И… она обижена. Тишина гудит в моих ушах. Минуту в аудитории было тихо. Я качаю головой и слышу, как жирный Нотт смеётся:
— Твоя подружка, да, Кью?
Видимо, они всё это время переваривали информацию о том, кто мой отец, и что я не просто однофамилец. Кто-то ведь сказал, что я — Прайс. Упомянули моего отца. Остальные начали догадываться, или, как минимум, задумываться об этом. Да, в новостях ни разу не сообщали моё имя. Только, разве что, в одном репортаже. Было это в прошлом году. Мало кто смотрел. Но некоторые знают об этом. Остальной десяток выпусков ведущие говорили лишь: «сын известного бизнесмена по-прежнему в розыске», даже не выставив моё фото на всеобщее обозрение.
Почему? Они дают мне шанс жить, не скрывая своего лица? Но, зачем? К чему такая роскошь?
И, да, меня раздражает, когда кто-то чужой называет меня Кью. И когда кто-то сует свой широкий и отвратительный нос не в свои дела.
— Ха! — Нотт плюёт в сторону под одобрительный гул своих одногруппников. — Трахаешь её?
— Что? Хочешь подержать свечку? Заходи сегодня в девять, мы будем ждать, — я приторно-сладко улыбаюсь, от чего все сидящие в аудитории неодобрительно хмыкают, но, всё же, закрывают свои рты.
— Какого хрена ты вообще лезешь не в своё дело? — продолжаю я. — И вы все. Вы понятия, блядь, не имеете, что происходило со мной все эти дни. — Ната я решил не упоминать. — Разве я лезу в ваши дела?
В этот момент в аудиторию заходит учитель и гавкает:
— Прайс! Ещё одно предупреждение за нецензурную лексику! — и она уже что-то пишет на бумажке, улыбаясь, словно радуется, что наконец-то вручит мне нечто подобное.
— А вы, Миссис Скотт? Стояли и слушали, пока эти говноеды оскорбляли меня и мою подругу? — я внимательно смотрю учителю прямо в глаза.
— Ещё одно предупреждение! — рявкает она, на что я начинаю очень громко смеяться.
— Думаете, ваши вонючие писульки — худшее, что со мной может произойти? Выгоняйте меня. Плевать! У меня хватает проблем и без ваших расчудейснейших нотаций и предупреждений. Желаю Вам удачи с этими щенками, — я бросаю колкий взгляд в сторону сидящих позади студентов, игнорирую протянутые учителем бумажки, и выхожу, захлопнув за собой дверь. К чёрту. Всех их к чёрту. Они ничего не понимают. Они не были в моей шкуре. Они не знают, и не могут знать. Но, разве они виноваты?