Эфиоп (Книга 1)

а время гонит лошадей*5.

Гамилькару очень правилась последняя строка "А время гонит лошадей", ну и, конечно же, эта таинственная "ыбенамать", которой не было в словаре Даля и которую он произносил по-русски и слитно, не имея аналога в языке офир.

– Не ыбенамать, а ебена мать, - меланхолично поправил Гумилев, пиная ленивого осла.
– Впрочем, можно и слитно, можно и через "ы". Это дело можно по-всякому. Между прочим, Пушкин обладал очень большим и нестандартным кюхельбекером. Хоть ножки тоненькие, эротические*6, зато кюхельбекер у него был знатный - то, что надо.

– Что это есть "кюхельбекер"?*7 - заинтересовался Гамилькар.

И Гумилев показал ему понятный, общечеловеческий жест согнутой в локте рукой.

– О, понял!
– восхитился Гамилькар и налил пальмовое вино из бурдюка в большие кружки.

Так в увлекательных беседах проходило время.

– У нас, у русских, существует неосознанная тяга к Офиру, - говорил Гумилев, когда они делали последний переход через пустыню перед въездом в Офир, а на горизонте уже дрожали, как миражи, Лунные горы.

– Как и у офирян к России, - заметил Гамилькар.
– Почему так?

– Не знаю. Наши страны ни в чем не похожи. Офир - это райский сад, Россия - наоборот, райский зад. Львы, купидоны и Ганнибалы в России не водятся. А в Офире нет снега, медведей и Александров.

Самого Гумилева звали Николаем, но в душе он, конечно, был Александром, как Пушкин.

– Сходство в одном - ни Офир, ни Россию никто не мог завоевать, - сказал Гумилев.
– Всех захватчиков уничтожали или прикармливали. Не мытьем, так катаньем. Для наших предков альтернативы не существовало: свобода родины и никаких гвоздей!
– Он ударил ленивого осла кулаком по башке, и тот, отбрасывая копыта, припустил к райским вратам, которые наконец-то сверкнули на солнце у подножья Лунных гор.

________________________

1 См. прим. 4 к главе 3.

2 Хорошо (англ.).

3 Вот и все (англ.).

4 Николай Гумилев (франц.).

5 За неимением шрифта "офир" стихотворение печатается кириллицей. (Прим. издателя.)

6 Гумилев неточно цитирует Абрама Терца.

7 Kychelbecher - большой, очень большой кубок для вина или пива (нем.).

Приложение к главе 6

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА СТРАНЫ ОФИР

Комментарий к карте Офира из "Дневника" Н. С. Гумилева.

Стихи в зачаточном прозо-состоянии:

Буйное Красное море, / страна схожа с разметавшейся африканской львицей. / Север - болото без дна и края, / змеи, желтая лихорадка на лицах. / Мрачные горы, вековая обитель разбоя, Тигрэ. / Бездны, боры, / вершины в снеговом серебре. / Плодоносная Амхара, там сеют и косят, / зебры любят мешаться в домашний табун. / Вечер прохладен, ветер разносит / звуки гортанных песен, рокоты струн. / Было время, когда перед озером Гона / королевской столицей возносился Эдом. / Живописцы писали царя Соломона / меж царицею Савской и ласковым львом.

ГЛАВА 7

OTEЦ ПАВЛО

и

ГРАФФИТИ НА БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ

Граффити [итал. graffito - нацарапанный]

– надписи гл. обр. бытового характера,

нацарапанные на стенах зданий.

– Не токмо был, а есть и пребудет вовеки, как твой Ленин, от, - с досадой ответил отец Павло на вопрос о национальности Иисуса Христа, выходя из своей пещеры с обглоданным куриным крылышком в могучей руке и сторонясь диковинного "Кольнаго" с дисковыми колесами. Гайдамака оторвал попа от "Летописи", которую тот третий год писал в пику летописцу Нестору.
– Зачем тебе это нужно, ослиное ты животное?

Если взглянуть на Сашка Гайдамаку глазами этого демократичнейшего попа отец Павло был большим юмористом и церковным инакомыслящим, он проживал в прилавровой пещере, писал какую-то апокрифическую "Летопись", питался чем Бог пошлет, сдавая пустые бутылки и прочую ересь, потому что церковники не давали ему приход и однокомнатную квартиру; "Будь проклят священнослужитель, которому ведомы слова, возбуждающие смех", - говорили церковники средневековое проклятие, - так вот, если взглянуть на Гайдамаку глазами отца Павла, то поп был прав: Гайдамака сейчас даже внешне представлял собой неустоявшийся маргинальный тип мафиозного спортсмена с беспризорно-советским прошлым: перекошенный лоб, расплющенный от частых падений с велосипеда нос и стальные нержавеющие зубы - кому охота связываться с таким мурлом?

– Вот так нужно!
– Гайдамака провел ладонью по горлу.

– Читай Новый завет, от, - посоветовал отец Павло, подумал и добавил: - И Ветхий тоже.

– И Библию, - невпопад сказал Гайдамака.

– Что?
– переспросил отец Павло.

– И Евангелие, - сказал Гайдамака, почувствовав, что он что-то не то говорит.

– Пес ты, Сашок, - сказал отец Павло.
– Неграмотный ты коммунист, от.

Из-за своей широкой груди отец Павло имел привычку цеплять к окончанию чуть ли каждой фразы выдох "от".

Тогда Гайдамака под большим секретом поведал своему другу о белой ночи, о густом тумане и о черной жидовской морде в веночке из мелких белых розочек, заглянувшей в прорубленное окно шестого этажа.

– Ну и как он на это звание отреагировал?
– заинтересовался преподобный отец, любовно глодая куриное крылышко и не сводя пристального взгляда с "Кольнаго".

– Погрозил пальцем, повернулся и пошел себе, - ответил Гайдамака.

– Куда?

– Куда-куда... Туда куда-то... В Финляндию. К белофиннам.

– По воде, что ль?

– По воде.

– И ничего не сказал?

– Ничего. Только погрозил пальцем.

– Каким?

– Что?

– Каким пальцем погрозил?

– Двумя сразу.

– Это он тебя перекрестил, от, - рассердился отец Павло, который, конечно же, был славянофилом, но не из тех, пришибленных, а по должности: на работе славянофил, а в быту сущий космополитический интернационалист - кто нальет, с тем и пьет.
– Нехорошо ты поступил, Сашко! Дай-ко проехаться на велосипеде. Подуматы треба, от.

– На. Не жалко, - отвечал Гайдамака, хотя еще как жалко было ему призового "Кольнаго" стоимостью в 10 тысяч американских долларов, завоеванного в пыльной радиоактивной велогонке на "Кубке Мира" вокруг Чернобыля - этот Tour de Tchernoubyl состоялся в начале мая, через неделю после того, как крышу снесло с реактора.

Там, на Припяти, Гайдамака с этим опальным попом и познакомился, когда чуть не задавил его на трассе (такая, значит, У Гайдамаки была карма: давить на трассах священных особ), где отец Павло собирал вдоль дороги крупные красивые радиоактивные ландыши; отца Павла сослало тогда на Припять церковное начальство из-за его апокрифической летописи. Когда рвануло в Чернобыле, он оказался не у дел, без хаты, был насильно вывезен в Киев, ночевал в Ботаническом саду в кустах малины и пил водку со сторожем, потом вернулся под стены родного реактора к оставшимся прихожанам.