Эфиоп (Книга 1)

– Не знаю, - задумался Гайдамака.

– Хороший у тебя велосипед, от, - похвалил поп и покатил на второй круг.

Гайдамаке жалко было велосипеда. Никому он его не давал, но отцу Павлу не смог отказать. Дисковый велосипед пребывал у Сашка в должности коня, кота и собаки одновременно - Сашко пил с "Кольнаго", говорил с "Кольнаго", гладил "Кольнаго", "Кольнаго" спал у его ног, однажды даже Сашко верхом на "Кольнаго" сделал Люську, демонстрируя ей сюрпляс - он в седле, она же, задрав юбку, на раме. Этот высший сексуальный пилотаж произвел на Люську неизгладимое впечатление.

А Киево-Печерская лавра большая-больша-ая - кто был, тот знает, - пока ее на велосипеде объедешь! Гайдамака стоял на забетонированном фундаменте взорванного Успенского собора и терпеливо ковырял в носу. (Наш Энкаведе в сорок первом году, покидая Киев, заложил в собор прорву взрывчатки, чтоб взорвать по радиотелефону и придавить врага, по то ли провода отсырели, то ли что еще, по взрыва не произошло, и немцы, придя, удивились такому атеизму, разминировать собор поленились, ну и взорвали: хотели - получите.)

– Ну, что решил? Ходил он или летал?
– спросил отец Павло, возвращаясь.

– Не веришь?
– обиделся Сашко и запсиховал: - Мне не веришь?! Что ж ты за поп Гапоп такой?! А ну слазь с моего велосипеда!

И мысленно обозвал церковника "козлом".

– Сам ты это животное, от, - ответил отец Павло, читавший мысли на расстоянии.
– Верю. не мельтеши.

Наконец отец Павло сделал три полных круга по Лавре и вот что сказал паломнику:

– Дело вот в чем, - сказал этот либерально-демократический поп, - дело в том, Сашок, что Иисус наш Христос, как ты там ни крути, от, как ни философствуй, с какой стороны ни заглядывай, хоть сзади, хоть спереди, хоть по отцу, хоть по матери, принадлежит к гражданам еврейской национальности, от. И твое оскорбление ему, конечно, не в бровь, а в глаз. Вот если бы он был французом, англичанином или, не дай Бог, русским, то ты мог бы сделать вид на Мадрид, мол, ошибочка вышла с пятой графой, извините. От. А так... Уж и не знаю, что тебе посоветовать. Не зря он промолчал, ох не зря! Мог бы в ответ как-нибудь тебя обозвать. Козлом, от. Или хохлом. Обозвал - и квиты. Понял? А он промолчал, от. Обиделся, значит? Не знаю, не знаю... Придется тебе, Сашок, гореть в геенне огненной, от. Хам ты, Сашок, а хамов нигде не любят, даже там. Так-то, от. Додумался тоже - самого Господа Бога нашего жидом обзывать! Знаешь, что Лев Толстой говорил?

– Не...

– Вот что он говорил, я запомнил: "Ну не странно ли, - говорил Лев Толстой, - что принадлежность к еврейскому племени великих людей вызывает такой болезненный интерес - а не еврей ли он? От. Казалось бы, так просто: все христиане суть евреи, потому что верят в еврейского Бога, чтят еврейских пророков, произошли от евреев Адама и Евы". Лев Толстой попытался объяснить все это одному непросвещенному толстовцу - молоденькому попу-антисемиту, посетившему Ясную Поляну. "Как же вы не любите евреев, если сам Иисус был евреем?" - спросил Толстой. Попик вытаращил глаза: "Как?! Иисус - еврей?! Не может быть!" - "Какой же национальности был Иисус, по-вашему?" - "Русским! От!" - "Иисус родился, жил и проповедовал в Палестине. Его матушка была еврейкой. Какой же он национальности?" - "Русский".
– "Его отчим был евреем, терпеливо продолжал Толстой.
– Его братья и сестры были евреями. Все его ученики, апостолы - были евреями. Обо всем об этом написано в Евангелиях. Кто же Иисус по национальности?" - "Это невозможно", - чуть не плача отвечал молодой священник. "Что невозможно? Еврейское происхождение Христа? Вы читали Евангелия? Хотя бы одно?" - "Да. Да. Да. Да. Все четыре. Но там об этом ничего не написано, от".
– "Чего "об этом" не написано?" - "О том, что Иисус был евреем. Может быть, он не был русским... я не настаиваю, что он был русским".
– "Кем же он, по-вашему, был?" - "Наверно, он был каким-нибудь славянином. От. Может быть, болгаром или сербом. Или даже хохлом. От". Граф едва сдержался, чтобы не послать далеко этого темного попика, махнул рукой и вышел из комнаты. А поп заплакал. От.

– Вот те на! Я ж не знал, что Иисус был евреем!
– взвыл Сашко Гайдамака. Он что-то понял.
– Что ж теперь делать?! Очень уж не хотелось ему в этот огненный гулаг.

– Что делать, что делать...
– передразнил отец Павло.
– Не знаю, что делать. От. Пить надобно меньше, Сашко. А еще лучше - совсем не пить. От. Это раз. Во-вторых, надо просить прощения. Покаяться надо, от. Но не просто словами, нет. Искупить тебе надо свою вину, от. Возлюбить надо граждан еврейской национальности как самого себя - вот и выйдет тебе амнистия. От.

– Хорошенькое дело, - пробормотал Сашко.
– За что же их любить?

– Крещен ли ты, Сашок?

– Не крещен, но верую.

– Хороший велосипед, - опять похвалил поп.
– Не парусят ли колеса, когда поперек ветру едешь?

– Сносит немного.

– Где взял?

– Где взял, где взял... Приз дали. За первое место на Кубке Мира социалистических стран.

– Тьфу ты... сосиськи сраны...
– опять сплюнул отец Павло, достал откуда-то из-под рясы мятую американскую сигарету, оторвал фильтр и щелкнул зажигалкой.

Сашко между тем в раздумчивости уже придавил руль и задрал ногу, чтобы сесть на "Кольнаго" и устремиться домой, в Гуляй-град.

– Постой, - сказал отец Павло.
– Опиши приметы. Как он выглядел, Иисус твой Христос?

– Ну...
– ответил Сашко, останавливая "Кольнаго" в сюрплясс.
– Черный. Рост у него ниже среднего, где-то под метр шестьдесят с кепкой. Сутулый такой, чернявый с проседью. Припадает на левую ножку. Ну, шнобель, губы толстые, глаза навыкате. Бороденка какая-то... Обычная жи... Обычное еврейское лицо. На кого-то очень похож - не могу вспомнить. На Ясира Арафата, что ли?

– Так я и думал, - в сильном волнении прошептал отец Павло, жадно затянулся горящим концом сигареты, обжег язык и губы, стал сплевывать пепел, в сердцах швырнул сигарету под ноги и растер ее каблуком на священном асфальте Киево-Печерской лавры.
– Постой. Подожди. Я поеду с тобой. От.

Отец Павло вывел из пещеры трехколесную инвалидную коляску-мотороллер с кабиной и устремился вслед за Гайдамакой в Гуляй-град, чтобы проинспектировать видение.

* * *

Сашко Гайдамака

ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ

КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ

Как вышибают клин?

Путем иного клина.

А руку моют чем?

Как правило, рукой.

Когда во всех полках

исчезла дисциплина,

в святых церквах процвел

порядок - да какой!

Вы думаете, зря

вощеные полы там?

Вы думаете, зря поются тропари?..

Плох тот митрополит,

что не был замполитом!

И плох тот замполит,

что не митрополит!

(C) Евгений ЛУНИН.

Запись и литературная обработка.

ГЛАВА 15

ПРОПУСК В ОФИР

Писатель, не умеющий вдохновенно лгать

а лгать нужно только вдохновенно, и это большое,

далеко не всем дающееся искусство, - бравирует

своей откровенностью и честностью.

Ему ничего другого не остается.

Л. Шестов Апофеоз беспочвенности

Гамилькар возвращался на свой корабль после изнурительной бессонной ночи в одном из кривых севастопольских домишек, прилипших под акациями к Сапун-горе. Он раскуривал трубку и вспоминал свое последнее путешествие с Гумилевым. Пустыня за райскими вратами впадала в Лунное ущелье, там начинался Офир. Врата перед войной (что-то вроде пропускного пункта из литых чугунных стоек и перекладин с позолоченными бронзовыми узорами) хотя и не были открыты настежь, но и на замок не закрывались - петли для замка были сцеплены медной проволокой, входи - не хочу (после войны на них поставили инфракрас, как в проходе метро). Врата даже толком не охранялись, у ворот сидели по-турецки скорее для представительства, чем для охраны, - два голых, белобрысых, загоревших до черноты стражника - один с копьем, второй с мушкетоном. Они варили кофе в джезвах прямо на раскаленном песке и сосредоточенно играли в "морру"*1, выбрасывая пальцы на счет "три". Стражники узнали Гамилькара, но при постороннем кофе ему не предложили и для порядка потребовали пропуск. Гамилькар предъявил золотой перстень с печаткой из лунного камня.

– Це хто?
– спросил стражник с копьем.

– Это со мной, - ответил Гамилькар.

– А пашпорт у нього е?
– спросил стражник с мушкетоном.

– Фальшивый, - ответил Гамилькар.

– Хай скаже им'я.

– Какое? Настоящее?

– Будь-яке.*2

– Скворцов, - сказал Гумилев.

Стражник с мушкетоном написал бамбуковой палочкой на песке: "Шкфорцопф", и Гамилькар с этим самым Шкфорцопфом наконец въехали в Офир. В Лунном ущелье на первой же заставе они сменили ослов на мулов, выпили кофе и направились в горы.