Египетское метро
Шрифт:
– Значит, ты и Фёдора забираешь? – спросил Тверязов.
Тягина словно по сердцу полоснуло. О том, как Тверязов истолкует отъезд Хвёдора, он – надо же! – ни разу не подумал. А, собственно, как еще Тверязов должен был истолковать? И Тягину так захотелось его утешить, обнадежить, как-то намекнуть на истинный смысл своей затеи, не раскрывая её, что он даже начал искать слова, будто это и в самом деле было возможно.
– Ну, как тебе сказать? Что значит, забираю… я…
Замешательство было как-то связано еще и с недоумением, которое преследовало его с тех пор, как он, очнувшись после удара бутылкой, первым делом вспомнил Дашу. За этим таилось, точно пряталось в густом тумане, что-то, к чему он не решался приближаться, но присутствие чего ни на минуту не переставал ощущать. Что-то
– Когда приедешь в следующий раз? – спросил Тверязов, так и не дождавшись объяснений.
– Не знаю.
– Приезжай осенью. Лучше в октябре месяце. Когда вся наша южная природа облачится в свой неизъяснимо прекрасный камуфляжный наряд! – произнес Тверязов несколько нараспев и издал короткий смешок.
– Посмотрим.
– Мне повестка пришла.
– Как?!
– Так. Принесли.
– И что будешь делать? – осторожно спросил Тягин.
– Не знаю. Может, в село поеду.
– Потерпи, скоро всё это кончится.
– Ага.
– Я серьезно. Увидишь, скоро всё изменится. Потерпи.
Перед тем как войти в вагон, Тягин оглянул серое низкое небо с едва заметным движением на юг, скользнул взглядом по вокзальным строениям. С каждым приездом-отъездом когда-то яркий, шумный, почти необъятный мир этого города становился всё меньше, глуше и невзрачней. То же было и теперь. Через год-другой помрёт старик фельдшер, останется здесь один Саша Тверязов, и вряд ли Тягин поедет сюда ради него. Так что: прощай, до нескорого.
Когда он вошел в купе, Хвёдор уже деловито разворачивал один за другим свертки с едой.
– Давай, садись. Впереди дальняя дорога, надо подкрепиться, – сказал он.
Тягин отказался и полез на верхнюю полку.
Спать, как ни странно, совсем не хотелось. Тело – да, даже ломило от усталости, а голова была свежей, хотя и неприятно легкой. Тягин, однако, чувствовал, стоит ему только заснуть – и его уже не добудишься, и проснется он только завтра, где-нибудь на подъезде к Москве. Лучшим снотворным для него с некоторых пор было чтение, и с собой он прихватил роман Тверязова. Устроившись поудобней, поднял колени, разместил на них рукопись и включил над головой лампочку. Поезд тронулся. Тягин глубоко, протяжно вздохнул, нашел нужную страницу, и уже через минуту-другую, уронив голову набок, спал.
***
Я, кажется, где-то упоминал, что Фома до своего ухода в затвор был довольно известной личностью в городе. И стоило ему только вернуться в мир, как опять потянулись разные старые знакомые, просто знакомые, полузнакомые, а за ними и вовсе незнакомые люди, привлеченные главным образом слухами о его каком-то несметном богатстве.
Вот и сейчас перед нами сидел очередной такой соискатель – ни много ни мало, руководитель одной набирающей популярность секты, который мне не понравился сразу же, как только я его увидел. На вид ему было лет тридцать, и был он ярким представителем крайне неприятного мне разряда людей, что сразу же ставят собеседника в неловкое положение своей тотальной всеиспепеляющей иронией. Терпеть таких не могу. И вот с таким подходцем он собирался слупить с Фомы деньжат. Хотя… почему нет? Фома и не таким давал. Чем, собственно, и прославился.
Тут необходимо пояснение. Года полтора, а то и все два назад мое внимание стали привлекать уличные надписи, в которых неизменно фигурировал некий Адам. С каждым месяцем их становилось всё больше и больше. Они встречались везде: на стенах домов, в подъездах, на грязных боках автомобилей, в общественном транспорте, в дворовых сортирах и в прочих самых разных местах. Надписи были такие: «Адам, остановись!», «Адам, не делай этого!», «Даже не думай, Адам!», «Адам, не дури!», «Адам, завязывай!», «Адамчик, умоляю, не надо!» и прочие в таком же духе, от требовательных до просящих. Сначала я подумал, что это пишет какая-то свихнувшаяся от неразделенной любви девица. Потом один наш с Фомой бывший коллега по работе на радио сообщил мне, что в городе появилась новая секта «адамово яблоко» или, как их еще называют,
«адамиты», а еще «яблочники», но что это за секта и чем занимаются её члены, он не знал. Забегая вперёд, сразу уж расскажу в двух словах и суть учения адамитов, о котором я в конце концов кое что прослышал. Она примерно такова. Весь наш мир есть разворачивающаяся перед мысленным взором ветхозаветного Адама картинка, рожденная в его воображении запахом яблока с древа познания, которое (яблоко) он поднес ко рту и вот-вот готов надкусить. То есть он видит все, что начнется и будет происходить в известной временной последовательности, если он укусит яблоко, иными словами, всю мировую историю. Но поскольку добра и зла он не различает, то и не может уловить никакого смысла в увиденном, а просто заворожен его красочностью, как своего рода фильмом. И вот задача «адамитов-яблочников» остановить Адама, чтобы он ни в коем случае не надкусил яблоко, и чтобы то, что только представляется ему в его воображении, не начало происходить на самом деле. Для этого они сначала должны убедить весь мир в это поверить, ну а потом уже всем миром, как говорится, придумать способ отговорить Адама от губительной затеи. Послать ему внятный доходчивый сигнал. Одним из вариантов, например, были искусственные острова в открытом океане, насыпанные в форме страстного обращения человечества к своему прародителю.Всё это я еще раз услышал из уст нашего гостя. До Фомы однако его рассказ доходил туго. Выслушав краткое изложение учения адамитов, Фома вполне резонно поинтересовался: а что если Адам таки надкусил яблоко и все уже происходит на самом деле? Главный адамит сказал, что такое не исключено, но если это все-таки пока картинка, при шансах пятьдесят на пятьдесят имеет смысл побороться.
При этом он (руководитель секты) сидит такой весь приглаженный, напомаженный, при галстуке, очень, как я уже говорил, ироничный, очень. Ирония касается всего: ситуации, в которой он находится, нас с Фомой, желания получить деньги, и даже его учения и его самого.
Фома, опять как будто упустивший в своей глубокой задумчивости самую суть, недоуменно бормочет: «И всё-таки: да или нет? То есть… (опять задумывается, и – вскинув голову) я так ни хрена и не понял: Адам надкусил яблоко или нет?! (отмахивается от моей заботливо протянутой – «Фома, не заводись…» – руки) Да или нет?»
Снисходительный ответ сектанта:
«Ну конечно же нет! В том-то и дело».
«В чем дело?»
«В том, что не надкусил. Только собирается. Лучше считать так».
«Кому лучше?»
«Всем нам. Чтобы не допустить возможного повтора».
«А не проще ли считать, что это уже он и есть? Повтор».
«Конечно проще. Всегда проще ни о чем не думать и ничего не делать. Плыть по течению».
«Я правильно понимаю, что если я вам дам деньги, а у вас не получится и все повторится, то я вам буду давать их еще раз?» – спрашивает Фома гостя.
«Ну… выходит, что так… если не получится», – несколько обескуражено отвечает тот.
«Значит, и не исключено, что если я сейчас дам вам деньги, то дам их уже во второй раз, потому что в первый у вас ничего не получилось, так?»
«Вроде так… Но…»
«Так не лучше ли мне вам их не давать? Оно и логичней. Потому что, во-первых, это значит, что в случае неудачи я вам не буду давать их еще раз, а во-вторых, это еще может значить, что я их вам не давал и в первый раз, если он был, и значит правильно и сделал, если вы тут опять сидите и просите. Тем более что в этот раз предпринимать уже что-то поздно – Адам яблоко надкусил».
Ироничный проситель, кажется, несколько опешил от такой коварной логики Фомы. Иронии, во всяком случае, в нем поубавилось. Однако сдаваться он не собирается:
«Но я же говорил, что Адам еще не надкусил яблоко …»,
«Вы говорили пятьдесят на пятьдесят», – напоминает ему Фома.
«Я лишь допускал такую возможность».
«Вот и напрасно. Надо было настаивать на своем. Сослаться на какие-то источники, откровения…».
«Хорошо, я настаиваю».
«Поздно».
«И тем не менее, я настаиваю. И – да, есть такие откровения. Я потом как-нибудь принесу».
(ишь как заговорил!)
«Так на чем вы настаиваете? Поясните, пожалуйста».