Его искали, а он нашелся

– Все ради синих сисек.
– С мечтательной улыбкой повторила Шепот, поправляя сбрую и активируя снова надетые амулеты.
– Сладких синих сисек.

Последний раз прислонившись к Лале, Шепот показала непристойный жест довольно переглядывающимся тварям вокруг, чтобы уйти в состояние дистиллята и направиться обратно к наконец-то бывшим соратникам. В конце концов, нужно и вправду активировать Лучи, чтобы не пропадали уникальные вещи зазря - прощальный фейерверк получится на славу, такой даже узкоглазые жополизы из Империи Рук оценят, а они толк в пиротехнике знают.

Если бы у Бомона де Гравинье спросили, что именно помогло ему среагировать, что позволило успеть, он и сам бы затруднился ответить. Но, подумав, просто признал бы самую банальную причину - врожденный пессимист, везде видящий только худший исход из возможных, он просто не верил в то, что цепной пес императорской свиты справится со своим последним во всех смыслах поручением. Точно так же, как все вокруг не сомневались, что проклинаемый множеством знатных и влиятельных семейств Шепот назад не вернется, так и Бомон отчетливо не желал допускать мысль, что эта сволота хотя бы сдохнуть с пользой сможет.

А потому, когда прямо над укрытой барьерами от нескольких переносных алтарных комплексов ставкой сводной штурмовой группы возникло выжигающее глаза сияние сразу трех находящихся в состоянии пролития Лучей Закованных, всегда готовый к худшему воин не замешкался даже на те доли мгновения, на которые растерялись остальные соратники. Они тоже были сильны, хитры, ко всему готовы, но столь внезапное и не всколыхнувшее никаких предчувствий нападение, при этом сокрытое под очередной серией атаки со стороны не прекращающей слаженного огня вражеской ставки, заставило потерять даже тень шанса на успешное противодействие. Да и как противодействовать уже почти раскрывшимся стратегическим чарам такого уровня, если любой разумный и не очень человек высокого уровня начнет не противодействовать, а спасать свою задницу.

Шансы пережить солнечный гнев имелись у многих из них, ведь слабаков тут не собиралось - быстрый побег, сверхмощный щит, дарующий абсолютную защиту хотя бы на пару секунд, припасенный артефакт с похожими свойствами, или еще что-то этакое. Всевидящая и Всемогущая владычица мироздания одаряла детей своих самыми разными способностями и чем больше ступенек ты проходишь по созданной ею нескончаемой лестнице, тем сложнее этот путь прервать. Вот только даже если спасется ударный кулак, даже если спасутся сильнейшие, не потеряв никого просто по теории шансов, сама ударная группа перестанет существовать. Наемники, стражники, бойцы гильдий - сюда посылали не мясо, посылали опытных рубак, но даже двадцатая ступень не поможет там, где для выживания нужно иметь хотя бы сороковую.

Бомон де Гравинье отступить все еще мог, но вот пережить этот день у него шансов не имелось, по крайней мере, не имелось шансов пережить сей день оставшись собой - сводки тактиков он читал, знал, зачем нужно уничтожить этот оплот Похоти, знал, что случится, когда ритуал их будет завершен. Вся семья и прочие приближенные де Гравинье, не считая небольшой свиты, находились не в Вечном, словно нашептало ему что-то не брать их в этом году с собой, оставив в родном герцогстве, но не обязательно умирать за кого-то. Иногда умирать приходится за себя самого, как бы это иронично сейчас не звучало - с самого детства тогда еще юный Бомон отличался поразительно наплевательским отношением к собственной жизни, раз за разом ставя ее на кон. Может быть, именно это позволило дослужиться до приближенного свитского герцога Вирд, даже женившись на его дальней родственнице, перейдя из аристократии низкой в высокое дворянство, пусть поначалу и больше символически. Сейчас-то он уже мог попробовать получить статус даже выше нынешнего, если бы захотел именно урвать побольше, а не пережевать то, что Дом успел получить за время его жизни и его усилиями.

Пятьдесят первый уровень и три класса, при этом все до единого полученные самостоятельно, он даже подаренный герцогом допуск к ритуалу изъятия, который тот ради верного слуги выбил у Императора, передал своему старшему сыну. Это ли не показатель собственной силы и доблести? Конечно, даже такой ступени не хватит для блокировки трех Лучей, да еще и столь внезапно, без подготовки. Вот будь их хотя бы два, он бы еще имел надежды, но сейчас оставалось только умирать, умирать в добровольном и крайне неприятном жертвоприношении. Воитель, Дитя Войны и Солнцепоклонник - неплохая связка, дающая и атаку, и защиту, и магическую поддержку, не раз позволяя выигрывать безнадежные битвы. Но сейчас важен только последний класс из трех, возможно не самый сильный из имеющихся у него, уступающий легендарному Дитю, но от него зависел исход сражения.

Солнцепоклонник не имел ни сильных площадных атак, ни монолитной защиты, ни даже таких любимых солнечными классами усиливающих благ и аур, но свои козыри у него имелись. Вернее, только один, служащий основой классовой силы - способность перенаправлять свободную солнечную мощь, буквально вбирая ее хоть из накопителей, хоть из артефактных планарных насосов, хоть из чужих чар, если их создатели недостаточно сильны, после чего пуская на чары собственные. Обычно Бомон не расставался с двумя до безумия дорогими браслетами, сквозь которые проходил стабильный и довольно мощный канал связи, выкачивая из них чистую мощь и формируя из нее собственные техники. В сочетании с монолитной обороной Воителя и потрясающей воображение ударной мощью и маневренностью Дитя Войны, получался крайне неприятный противник что для одиноких Героев, что для целых армий.

Сейчас браслеты ему не нужны - там, наверху, прямо над защищающим ставку барьером, той свободной и неконтролируемой силы столько, что никакое тело, даже его, Бомона, тело пропустить сквозь себя не сможет. И ведь как-то протащили эти украденные и вырванные из мертвых и жадных лап Шепота, - а добровольно он что-то свое даже извергу не отдаст, мразь жадная, - сквозь все сигнальные сети!

Да, такое ему не поглотить, но совершающему свой последний подвиг де Гравинье достаточно будет просто перенаправить это в сторону, в идеале так и вовсе в сторону сокрытого за сплошной стеной дурманящего флера подворья Серых Цепей, чтоб у их счетоводов даже в небытие, куда их отправят за предательство, выходила вечная недостача. Кроме как проклясть этих торгашей от всей плавящейся в лучах Его души, ничего Бомону уже не оставалось, как не оставалось самого Бомона.

Закаленной мощи Дитя Войны, сделавшей тело крепче каленой стали, хватило на то, чтобы просуществовать в центре треугольника из развернувшихся Лучей почти полторы секунды, все-таки сумев ухватить каждый из лучей цепкой волей Солнцепоклонника. Классический солнечный поток, почти как по учебнику, выполненный с самоубийственной целеустремленностью - сил и концентрации на то, чтобы защитить себя от схваченной силы, не имелось, да и не пытался он защититься, уповая на собственную живучесть и сопротивляемость.

Луч ведь на то и луч, что его суть требует направления, требует вектора приложения силы. Заключенный и закованный в артефакт лучик терял направление, отчего и получался такой вот взрыв, направленный во все стороны одновременно. Потому же старались такие подарки взрывать там, где нет тех, кто мог бы повторить трюк Бомона, что вернуть цель и целостность потерянному Лучу не так уж и сложно. Это вообще старая боль планарных бомб - какой бы силы ни был артефакт, он уступает воле того, кто с этим планом сроднился. При прочих равных, если адепт плана действительно силен, он может, в той или иной мере, на родственную силу повлиять.

Может еще справятся.

Может победят без его, Бомона, помощи.

Даже если ударить не изнутри, но снаружи, еще остается надежда на прямой и безумный штурм под прикрытием причиненного тройкой лучей переполоха. Ворваться сквозь проломленные, а такой удар их проломит, барьеры, наплевав на потери, прорваться к ритуальному сосредоточию, умереть, но дать жить тем, кто сегодня тоже умрет, если они не справятся. Подвиг неизбежен, просто потому, что кроме подвига ничего им не осталось.

Уже растекаясь длинной линией золотого сияния, сливаясь с каждым из трех лучей и растворяясь в их опаляющей ярости, де Гравинье успевает различить едва заметную тень, словно дымное облачко на краю взгляда. А потом к боли, невыносимой муке растворения в Солнце, добавилась безумная агония чистой Тьмы, впившейся в то, что еще оставалось от тела Бомона, с лезвий двух таких знакомых кинжалов, аж черных от покрывающей их мерзости. Только вместо уродливой рожи Шепота ему улыбнулась, отправив на прощание воздушный поцелуй, какая-то незнакомая девка, чем-то неуловимо на кого-то похожая, но додумать эту мысль Бомон не успел.