Его искали, а он нашелся

Даже в состоянии Безумия он не атакует чего-то ждущую мерзость, сладкую и воняющую той сладостью хуже помойной ямы, инстинктивно чувствуя подлянку. Будет это контрактное заключение, обратная передача урона или что-то еще более искусное, построенное на типичной для дьяволов неочевидной уловке, особой разницы не играет. Коль ему дали возможность нанести такой заманчивый первый удар, значит последствий его Легенда не опасается, не боится, не ждет, не знает, не зеленеет, не поет, не греет, не преет, не смеет, не веет, не...

Это даже не мгновение, но тот смешной отрезок времени, каким меряют реку Закона в битвах подобной этой, где сходятся те, для кого и секунда станет Вечностью. Изувеченная, перекрученная под невозможными углами фигура старика, сочащаяся черной жижей и столь же черным дымом, делает рывок вперед, рвется в атаку под милую и одобряющую улыбку синекожей прелестницы, лестницы, вестницы, десницы, синицы, чтобы в неразличимом финте сменить вектор прыжка, оказываясь рядом с одной из отвечающих за непрерывность танца твари, гари, мари, зари, вари, при. Взмах двумя парными кинжалами, скорее даже короткими мечами, которые уже вросли в кипящую скверной плоть и срастаются с костями, разваливает даже не попытавшуюся среагировать мерзость на две половины.

Шаг, вспышка чернильного дыма, столь густого, что от взгляда на него выело глаза у нескольких случайных пленников, притащенных для последующего танца. Словно капля чернил попавшая в стакан с кристально чистой водой, дым этот разделяется на десяток потоков, каждый из которых разделяется вновь, а на кончике каждого из потоков ждет комок чистого Безумия, пульсируя и сжимаясь в готовности стать Шепотом. Он мертв в этот миг, растворен в Безумии и ему же отданный, но в каждый момент существования готов воскреснуть из любого комка, любой точки схождения, возникнуть и продолжить бой и бойню.

Возникает и продолжает, прямо в очередной атаке бросая в центр зала уже начавшие сиять нестерпимым потоком лучей три контейнера, изолирующие скрытую в них гибель. Еще одна тварь падает на камень зала уже гнилью и комками пережеванных чернотой ошметков, следом за ней вторая, третья, а также несколько просто подвернувшихся под руку смертных, таких вкусных, грустных, гнусных, шустрых и смеющих оказаться на пути его кинжалов... нет, не кинжалов, когтей, костяных и железных клинков, уже сросшихся с его телом до конца.

Ускользающий разум, балансирующий на грани полного погружения в Безумие остается безучастным наблюдателем вопиющего непрофессионализма - ухватки убийцы бесполезны, а честный бой, даже будь он в нем асом, не для войны с Легендой. Приходится отдавать Безумию самый максимум возможного и еще сверху предела недопустимого, чтобы сражалась, по факту, уже очерненная тварь, а не человек. Это работает, твари просто умирают под ударами безумца, вызывая гнусный хохот, истерическое ржание и блеяние, несвязное бормотание и хриплый вой. Работает так хорошо, что уставший от всего свалившегося на него в этот день разум не сразу понимает, до последнего не замечает очевидную, в общем-то, вещь.

Никто не сопротивляется.

Ни одна тварь не пыталась защитить жизнь, отклонить удары, сместить тело, использовать блинк или отдать полученные раны плененным ими душам. Шепот стал бы последним, кто недооценил бы себя, а уж в столь плачевном состоянии, почти отдавшись Тьме, становился в разы опаснее. Но не настолько, чтобы столь сильные твари не могли ему сделать вообще ничегошеньки. И не настолько он обезумел, чтобы на эти несколько секунд вообще забыть про Легенду, так и не попытавшуюся его атаковать, словно сама возможность попытаться напасть на суку вымаралась из пропитанных, изъеденных Тьмой мозгов, гов, гов, гов, гав, тяв, тяф, ряв, мяв!

Точно так же почему-то позабыл Шепот о том, чтобы прекратить бой и отступить в тот же миг, как стала очевидной скорая детонация Лучей, но эта истина, тина, глина, полтина, плотина тоже исчезла, ускользнула из разума. Воздействовать на Безумца ментально или даже флерово очень сложно, на то он и Безумец, но ведь Шепот еще не нырнул во Тьму до конца, а противостояла ему целая Легенда. Зачем-то обрекшая своих соратников на поражение, зачем-то позволившая ему активировать Лучи, и теперь обязанная сдохнуть вместе с ним, или хотя бы получить серьезный удар - три Луча и Легенду сделают грустной, капустной, кабачковой, баклажанной, картофельной, хлебной и сдобной.

Легенда неспешно и все так же спокойно отступает на шаг дальше от застывшего Шепота, клекота, лепота, словно вообще не волнуясь происходящим. Замороченный выродок, уже утративший даже призрачные шансы обрести обратно потерянный облик и сущность, только хихикает, пикает, сквикает, лает, плюет в ответ на осознание тщетности бытия - уйти, даже таким, сяким, диким, липким, сиреневеньким он тоже не успевает, а значит сдохнет, отдохнет, продыхнет, пройдет, войдет, зайдет, отойдет, перейдет, идиот вместе с ней.

Перед тем, как мир затопила вспышка сжигающего любую материю и энергию золота, Шепот успевает разглядеть в руках Легенды непонятно откуда вытащенное зеркальце в оправе из цельного изумруда. Зеркальце это отображает все цвета и краски мира, пира, тира, гира, кира, вира, сира, ира, ра... Отображает, но смешивает, сливает во что-то одно, а на поверхности изображения видна чудесной красоты паутина дивного узора - по-настоящему чудесного, а не флеровой иллюзии, похотливого обмана. В миг, когда их всех, включая так и не попытавшуюся защититься Легенду испаряет в ничто, он различает там, в глубине, чужбине, говне, ровне того зеркала собственное отражение.

Отражение себя настоящего - старого, испещренного шрамами, вызванными деградацией смертной плоти морщинами, отметинами проклятий и вырванных из тела контрактов, усталого и умирающего. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...

...и зеркало сломалось...

Отражение себя настоящего - уже немолодого, испещренного шрамами и черной сеткой пропитанных скверной вен, отметинами данных когда-то контрактов, усталого и растратившего задор. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...

...и зеркало сломалось...

Отражение себя настоящего - уже не первой молодости мужчины лет тридцати, испещренного шрамами и черной сеткой пропитанных скверной вен, отметинами данных когда-то контрактов, усталого, но еще сверкающего безумным огнем в пустых глазах. Видит того, кем он был и кем стал, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...

...и зеркало сломалось...

Отражение себя настоящей - уже не первой молодости женщины лет тридцати, на теле которой видны застарелые и не убранные косметической магией шрамы и где-то даже изящная черная сетка пропитанных скверной вен, узорчатыми контрактными и боевыми татуировками, усталой, но по прежнему сверкающей безумным огнем в хитро прищуренных глазах. Видит ту, кем она была и кем стала, а потом мягкие и жестокие объятия Солнца забирают даже это, это, это, это, это, то...