Его искали, а он нашелся

Очередная волна капель-искр, поток медового ветра, отбрасывающий разозливших его мальчиков и девочку к самому краю площади, упирая их в стены ближайшего здания, вроде как ювелирной лавки. О побеге их Господин не переживает, потому что там, за этим полуразрушенным строением и потом еще одним, чуть более целым, уже помещен и передвинут его лепесток. Он твердо намеревается вбить в него всех троих, ведь против такого не поможет ни перерождение, ни способность стать плоским, ни латы Подлой Дуэли. Последние доставляют больше всего проблем, даже больше, чем доставил тишина, просто у того вышло обиднее. Латы вынуждают атаковать не напрямую, даже более не напрямую, чем обычно. Пылают огнем желанной агонии души десятков артефакторов, безнадежно сгорая один за другим, но тем самым ослабляя неудобный доспех, позволяя хотя бы так, но причинять вред надевшему его мальчишке. Флейта единственный кто мог бы убежать, если бы рискнул, но он не рискует, не верит в свои шансы, опасается ловушки, считая, будто тварь хочет их разделить. Верно считает, действительно хочет - так будет удобнее. Любого из троих, даже разодетого в мифический доспех принца, даже совмещающего два планарных контроля тишину, он одолел бы за несколько тактов, а уж несгораемую Софию он уже успел показательно скрутить в развратный узел.

Втроем они все еще сопротивляются, но и это сопротивление закончилось.

Прижав тройку в угол, подведя их к нужной позиции, Господин наносит решающий удар, признавая про себя, что теперь он уже почти не сдерживался, просто играл экономно, храня самые звучные инструменты, старался не повредить общую мелодию, не пустить в нее фальши. Он использовал не самые сильные трюки в арсенале, тратил души сравнительно слабые, малоценные, пускал в ход не наиболее могучие заготовки. И тем не менее он побеждал, просто потому что играл на победу, а не ради новых стонов и криков - а против этого всем троим не нашлось чего сказать.

Вдох ему не нужен, но человекоподобное тело накладывает определенные обязательства, требования, если хотите, которым можно не следовать, но лучше не пренебрегать. Жест нужен не ему, но тем душам, какие он привлекает к исполняемой технике, в очередной раз подтверждая, что изверг во многом состоит из того, что хранится внутри его сонма. Выдох сопровождается потоком, вызывающим безумие при одном лишь взгляде на него валом морским, движущейся грудой перемешанных полупрозрачных тел, даже сейчас не прекращающих своей оргии, последней и никогда не заканчивающейся.

Поток даже сам по себе может уничтожить крупную крепость за счет вложенной в него силы, инерции, количества скованной в экстазирующих телах мощи, но это лишь вершина горы. Любое прикосновение этих тел связывает коснувшегося с этой оргией, с каждым из призрачных силуэтов, привязывает тебя к ним, дает почувствовать их ласки и желания, любовь и нежность, непорочность и набожность, похотливость и развратность. Одно прикосновение их не сломит, но за первым пойдет второе, третье и сотое. А ведь прикосновением считается не только контакт кожей к коже, и даже не клинком к призрачной плоти, нет - любые чары, вмещающие твою силу, для Паноптикума Похоти столь же равноценны, как и ты сам. Убей хоть половину, развоплоти их Тенью или Пламенем, но каждая маленькая победа станет для тебя еще одним шагом к поражению. И ты присоединишься к ним, не выдержав соблазна, найдя себе силуэт по вкусу, по вкусу и вкусишь своей страсти, влившись в это море одной из самых ярких звезд.

А влившись, признав себя частью этого шедевра, отдав первый оргазм, потеряв часть плоти и став немного прозрачнее, ты возродишь тех, кого ранее развоплотил. Это настолько же выше контрактной магии, насколько изменение реальности выше обычных иллюзий - одна из самых безотказных его игрушек. Даже жаль, что придется отдавать всех троих именно Паноптикуму, потому что слишком яркие, желанные и вкусные. Отдав их этому забрать обратно не выйдет даже у него, есть вещи, есть Похоть, которая неподвластна и Господину. Он еще выгрызет себе флейту, как самого необходимого именно в чистом состоянии, но остальные двое уже не его и никогда не станут.

Как финал, главная нота происходящего, в саму суть Паноптикума вплетена особая структура, не дающая отступить с его пути. Буквальная невозможность сделать хоть что-то, кроме попытаться защититься или уничтожить, на уровне мировых Законов, причем принимаемая автоматически, не поможет ни сродство с планом, ни намоленные блага, ни спасательные амулеты или эвакуационные якоря. Этот эффект создают сами участники оргии, что является их исконным свойством, как свойство огня обжигать, воды испаряться и замерзать, а Похоти побеждать.

Они поняли природу атаки, пусть каждый по-своему и ни один до конца. Поняли, но судьбу свою принимать отказались, на что-то надеясь и не спеша отдаться добровольно, что даже не умиляет, слишком надоело. Первым ответил тишина, самоуверенно считая, что его Одиночество сохранит даже от этого - могло бы, не подготовь он Паноптикум заранее. Не спасет призванного и его трюк с разбитием зеркала, потому что его еще нужно захотеть использовать, а захотев суметь проконтролировать момент, когда реальность и зеркало поменялись местами.

Земля чернеет, наползающие на нее тени покрывают ее всю, мальчик вкладывает весь резерв, что еще имеется, тут же восполняя его и вкладывая еще, флейта в который раз восстанавливает восполняющий навык, давая возможность восстановиться снова, а земля пропадает, оставляя только провал в глубокую Тень. В этот раз провал еще шире и еще неприятнее, на такую дыру, на такое окошко могут и заглянуть те, кто древнее Древних. Но его козырь выше этого, там, где извивающиеся от страсти тела касаются разлома, тот закрывается, тускнеет и светлеет, а сами силуэты не проваливаются внутрь ни на один ноготочек. Откат бьет по тишине в полную силу, ведь все новые и новые силуэты касаются наполненного силой мальца разлома. Он уходит в себя, прекращает подпитку чар, пытается отречься от накатывающей Похоти, но ворвавшиеся вглубь него фантазии идут из самой глубины подсознания, их не изгнать и не преодолеть, ведь они часть тебя самого, просто возведенная в абсурд.

Опадает бессильным дождем Пламя, почти не обжигая несущихся на вынуждено неподвижных жертв силуэты. Немногочисленные раны на них не заживают, а просто исчезают - поглощенные Похотью и в ней же возрожденные, а следом падает на колени и яростно стонет София Пламенная, смешивая ненависть с экстазом, паря на волнах двух противоположностей. Что же, настоящий призванный оказался куда выносливее, куда более стойким, но ее извиняет проведенное в объятиях Господина время, за которое тот успел вложить в ее прелестную голову слишком многое.

Стены остановленного времени, замкнутого само в себя отрезка истории тоже остаются проигнорированными, ведь Паноптикум проходит сквозь них лишь немногим замедляясь, при этом не снимая эффект, а просто не подпадая под него. Они сами Закон в некотором роде, что им Законы иные, что им приказы будущего Императора, если у него нет будущего. Подпадая под диктат воли, под обязательство принять вызов Паноптикума, жертвы словно выпадают из власти кого угодно еще. Даже он сам теперь не в силах помешать своему творению, только наблюдать, заново начиная давить обрадовавшийся было гарнизон Дворца, снова беря под свое внимание штурмующие его отряды, немногочисленных оставшихся внутри агентов и свежеобращенных предателей. Ключи почти найдены, почти вскрыты замки, осталось только дожать.

Неладное он замечает не сразу, позорно упуская целые мгновения, прежде чем осознает случившееся. В его оправдание, вероятность такого поворота событий не просто низка, она до сегодня казалась ему строго отрицательной.

Новоприбывший возник прямо внутри очерченного лепестками периметра, возник внезапно и неправильно. Это был не игольный укол блинка, пронзающий реальность и связывающий две точки, не путеводная ниточка Тропы или растянутый до невозможности шаг вдоль пыльной Дороги, даже не рваная рана принудительной телепортации, тупыми ножницами режущая ткань мироздания. Появившийся не возник на определенной точке пространства, но наоборот, подтянул пространство в отношении себя. И, казалось бы, пусть, ведь оказался гость строго напротив прущего волной Паноптикума, априори попадая под его Закон. Поначалу именно так и показалось Господину, пока он не присмотрелся, пока не увидел, пока не понял.