Его искали, а он нашелся

Нет, напрямую он не знал, не мог знать - даже прочитав мальчика до дна, перед тем моментом, когда он еще не вернулся новым, заметить в нем зеркальную мощь было непросто. Слишком много уже взяло его Одиночество, отсекая от других истоков силы, настолько плотно засоряя суть читаемую, что кто-то иной мог бы проглядеть один из его архетипов. Глупость какая, странность такая, сладость тяжкая - столь разнонаправленные силы, вместо поддерживающих одно направление классов, но у призванных, истинных Призванных, такое сплошь и рядом.

В какой-то миг, еще до начала этой несуразной схватки, сотни голосов Хора, шепчущие свои слова, собирающие ткань бытия в четкую картину, пришли к нужному выводу, пересказав его своему Господину. А несколько позже, на очередном разбитом мальчиком зеркале, стало окончательно ясно, кто именно так подло и приятно ударил в незащищенную спину. Какой фарс, какая трагедия, выросшая из фарса и теперь снова обернувшаяся фарсом - лишь игра одного смешливого мальчика, что так хотел, чтобы мир тоже смеялся над его жестокими шутками! Это ли не вершина иронии, не потрясение сатиры? Спутать карты, притвориться жертвой, притвориться тем, кто собой жертвует, чтобы смеяться над глупостью тех, кто поверил в последний бой маленького полурослика, всегда ворчливого Пыпыща. А после самому добровольно стать этой жертвой, отдать все-все, что так хранил, снова жертвуя, только теперь уже по-настоящему. Игра с притворством и притворство ради игры, две грани монеты, ребром которой стал бой без надежды на поражение, победа в котором поражению же равна.

Раненная, истерзанная своим же ускорением Тень получает в лицо Сиянием Истины, которое сотворила целая плеяда светлячков, отдающих свою страсть Пороку. Клац-клац, замыкается клеть, отсекая от новой Правды все то, что было Правдой раньше. Тень шипит и шелестит оседающим оземь пеплом, когда железного цвета копье, рожденное из постыдно неправильной, - пусть и только по мнению смертных, - любви великого мага к своему же ребенку, пронзает центр ее тела. Когда-то изверги купили отца этого тем, что были единственными, кто мог его прозванное ненормальным желание понять, одобрить и воплотить. И все ради того, чтобы сталь и железо его силы сейчас вонзились в избранную цель, обращая принявшего облик Тени смертного в тяжелую железную статую самого себя - громадную, искусно сделанную и мертвую, неподвижно сверкающую своим блеском под пурпурным неб...

слом

И все ради того, чтобы сталь и железо его силы ухнули в открывшийся перед ними провал, пролом, рану накормив силой своей глубины Одиночества. И ведь тварь могла поклясться, что пусть удар был остановлен очередным сломаным зеркалом, - одним из последних имеющихся, если не последним вообще, он это чужое истощение нутром чуял, - но сам пролом был создан из тех самых ошметков плоти, самим же тишиной наживо оторванных. Его бы познакомить с собратьями аспекта Агонии, они бы многое нашли для плодотворного разговора.

Тень отступила, выйдя на ту позицию, где тварь не могла обеспечить гарантированного поражения. Убить могла, да, но убить несколько раз кряду, да еще и так, чтобы каждое новое убийство требовало нового зеркала, выходило слишком накладно. А тут еще и истерическая атака со стороны Дворца, где явно успели что-то понять, за отведенную секунду, за которую Варудо получил свой поцелуй в уста. Приходилось перенаправить силы на цель даже более заманчивую - ту цель, какую просто нужно уничтожить, даже если бы она вообще угрозы не представляла.

Инфернал уже бил сам, волной ржавчины, проклинающей при касании, давил молотом забытой молитвы, изувеченной и увечащей как молящегося, так и всех рядом с ним, терзал поведенческой атакой, такой близкой к любимой извергами контрактной магии, стремясь передать часть своей увечности кому-то еще, рвал на части взметнувшимися вверх щупальцами цепей, десятком, двумя десятками, сотней! Прежде старающийся бить вблизи, демонист не мог пустить в ход всю свою силу, опасную для твари в мере даже меньшей, чем для его временных союзников. Но лишившись их, понимая, что дальше сдерживаться нет нужды, что дальше вообще ничего нет, он раскрыл себя во всей уродливости своего проклятия.

Силен.

Хитер.

Могуч.

Абсолютно не опасен.

Цепи отяжелели, когда поднятая вверх каменная крошка налипла на звенья, притягивая их к земле, вплавляя в остатки брусчатки, превращая их именно в то, чем они должны были быть - в оковы, какими их когда-то сотворили. Лишенный подвижности, вынужденный хотя бы на мгновение остановиться старик не убавил напора, по-прежнему с презрительной легкомысленностью игнорируя необходимость защиты, стремясь вложить все в атаку. За спиной его снова открылись окна, замочные скважины, сквозь которые проглянули в реальность огоньки бесчисленных Свечей. Души, что отдали себя молитве, которая уже не могла сбыться, которая могла лишь забрать тех, кто достаточно в ту молитву верил - последняя свеча, возожженная на могиле не посмевшей отречься от своего бога душе.

Пламя, - теперь, после гибели Софии, можно больше не переживать, что контроль над ним перехватят, - обжигает само пространство, нарушая работу окон, делая их нестабильными, а сводящее с ума мерцание Свечей становится дрожащим, едва способным навредить кому-то вроде него. Следом приходит грозовой фронт, наполняя каждый вдох воздушного пространства готовой взорваться силой, противодействовать которой можно, но так сложно, когда любое движение, любой выдох, мигание ресниц запускают каскадную реакцию, порождая новые заряды. Статика накапливается, усиливается, начинает рвать тело и ауру демониста, а тому хоть и плевать на целостность тела, плевать на жизнь и смерть, но концентрацию это сбивает.

Дальше в ход пошли черные и неприятно блестящие, будто из застывшей нефти отлитые гвозди-иголки, целым веером врывающиеся в статический фронт, вызывая детонацию, пятная все вокруг, срывая перестроенную в защиту стену ржавчины и кричащих лиц, будто сотворенных из обратившегося воском воздуха. Последним аккордом завершающегося представления становится полупрозрачный, немного зеленоватый клинок концентрированной в абсолют природной энергии, превращающий любую жизнь в нагромождение плоти и мутировавших органов.

Всего этого хватает чтобы сбить всю защиту с демонопоклонника, чтобы разорвать его тело, почти обратить в пыль, чтобы потом отправить на такое страшное возрождение, рядом с которым возобновление уже три удара сердца, как мертвой Феникса просто чепуха и легкие покалывания. Но извергу не нужно перерождение, он ищет для демона только гибели окончательной и при этом уверен, что за это его враг ему искренне благодарен. Это конечно никак не отражается на их, очевидно, несовпадающих целях, как не мешает пытаться убить друг друга, но, право дело, Господину приятно, что хоть кто-то оценит его помощь с такой искренностью. А будь он обладателем хлипкого органического тела, а не идеального сосуда, многомерного и растущего в себя конструкта псевдоплоти, то его наверняка бы от этого затошнило, а на глаза навернулись бы слезы обиды - тяжело, когда единственные, кто тебя встречает с неизменным облегчением без всякого флера, кто понимает твои действия, является вот этой мерзостью.

Одна из лучших душ, отмеченная сразу шестью богами подлинная Героиня, давно сгинувшая в своей последней проигранной дуэли, преданная теми, кого когда-то оставила дома, отправляясь на великую, как по тем давним временами, так и по временам нынешним, войну. Пока она совершала подвиг за подвигом, тихий шепот Похоти постепенно убедил всех оставленных ею близких, ее слабые места, ее тщательно лелеемое, и оттого уязвимое, сердце в том, как для Героини будет лучше. И она, шесть раз благословенная, оказалась такой беззащитной перед теми, кого любила, не сумев сражаться и убивать тех, кто таких сомнений не испытывал.