Его называли Иваном Ивановичем

Ни один партизан из строя не вышел. Шменкель понял далеко не все, что говорил комиссар, но смысл сказанного был ему ясен.

Командир отряда скомандовал:

– Для принятия торжественной присяги выйти из строя следующим товарищам: Букатину Михаилу Антоновичу, Горских Дмитрию Фроловичу, Филенкову Петру Сергеевичу...

Шменкель уже знал, как партизаны принимают присягу, и теперь с нетерпением ждал, когда командир произнесет его фамилию. Были зачитаны уже фамилии тридцати партизан, а Фрица все не вызывали.

Вот уже послышалась команда:

– Смирно! Для принятия присяги шапки снять!

Фриц сорвал с головы шапку, все еще не веря, что его так и не назвали.

Вновь заговорил командир отряда:

– Товарищи, поднимите вверх правую руку и повторяйте за мной: "Я, гражданин Советского Союза и верный сын героического русского народа, торжественно клянусь, что не выпущу из рук оружия до тех пор, пока на нашей земле не будет уничтожен последний фашистский выродок... Кровь за кровь! Смерть за смерть! Клянусь всеми силами помогать Красной Армии! Лучше погибнуть в жестокой борьбе с врагом, чем допустить, чтобы я сам, моя семья и весь русский народ стали рабами фашистов... Клянусь!" - закончил читать присягу Просандеев.

И, словно эхо, партизаны повторили:

– Клянусь!

Шменкель стоял красный от стыда.

"Не может быть, чтоб они про меня забыли. Ведь я уже участвовал вместе с ними в одном бою... Зачем они подчеркивают, что я не такой, как все? Однако ведь ни командир отряда, ни комиссар не сказали мне ровно ничего, что меня не назовут".

Опять раздался голос командира:

– Через час - выступаем! Всем быть готовыми! Разойдись!

Шменкель не пошел вместе с партизанами. Ноги сами привели его к дому, где остановился командир отряда. Немного помедлив, он постучал.

– Да, войдите.

В комнате сидели Просандеев, хозяин дома и Коровин. Шменкель вытянулся,

– Разрешите обратиться, товарищ командир?
– спросил он дрожащим голосом.

– Пожалуйста.

Старик-хозяин сразу же вышел из комнаты, не дожидаясь, пока его об этом попросят. Когда дверь за стариком закрылась, Фриц спросил:

– Почему меня не привели к присяге?

Коровин перевел, но командир ответил не сразу. Да, не зря он говорил Тихомирову, что Шменкель может обидеться. Но комиссар остался непреклонен: случай, мол, этот особый и нужно подождать, когда будет налажена связь с Большой землей. Теперь же, увидев перед собой возбужденного Шменкеля, Просандеев хотел было обойтись с ним поделикатнее, но дипломата из него не получилось.

– Дело в том, - не спеша начал командир, повторяя слова Тихомирова, с которым еще недавно спорил, - что ты не являешься гражданином Советского Союза, а эту присягу принимают только...

Голос командира стал глуше - он сердился на себя за то, что не мог как-то получше объяснить все Шменкелю.

– Я это знаю. Если это единственное препятствие, то я прошу дать мне советское гражданство.

– Но я не министр иностранных дел.

– Не означает ли это, что меня не считают членом отряда?

Просандеев понимал, что этот вопрос очень важен для Шменкеля.

– Садись, Фриц, - как можно сердечнее сказал он.

Однако Шменкель не сел. Тогда встал и командир.

– Ты такой же партизан, как и все, - твердо проговорил командир.
– Ты пользуешься теми же правами, что и все. На тебя распространяются те же указы и приказы. Это ты должен усвоить и без принятия присяги. Я понимаю тебя, Фриц, понимаю твои сомнения. Тебя никто не обидит, все будут относиться к тебе как к товарищу. Важно, как ты будешь вести себя в бою.

Командир немного помолчал и добавил:

– Если у тебя будут трудности, приходи ко мне, поможем.

– Спасибо. Разрешите идти?
– спросил Фриц.

– Да.

Фриц шел по улице и думал, что слова Просандеева нисколько его не утешили. Шменкель только сейчас по-настоящему почувствовал, как трудно немцу находиться в стране, которая подверглась нападению его соотечественников. Войдя в избу, он быстро собрал свое незатейливое имущество, потом вышел во двор и закурил. Он видел, как хозяйка дома раздавала партизанам хлеб и копченое мясо. Фриц слышал, как Виктор Коровин позвал его, но не откликнулся.

Через минуту переводчик тоже вышел во двор.

– Ты здесь, Фриц? Что с тобой?

– Ничего.

– Тогда пошли, хозяйка каждому из нас подарила по бутылке самогону. Пошли же.

– Я не хочу.

Коровин подошел к Фрицу.

– Что ты ходишь мрачнее тучи? Что случилось?

– Говорю тебе, ничего, - ответил Фриц, стараясь придать лицу добродушное выражение.

– Тогда пошли, выпьешь стопку за здоровье нашей хлебосольной хозяйки. У нас уж так заведено. А то она может обидеться.

Фриц нехотя вошел в дом и остолбенел. Хозяйка, полная крестьянка с темными глазами и немного скуластым лицом, приготовила подарок и для него. Она сразу же пригласила Шменкеля к столу.

– Ешьте, ребята, ешьте, - угощала она и, тяжело вздохнув, проговорила: - Мой муж с первого дня на фронте. Известий о нем давно нет. Кто знает, жив ли?

Все выпили и тепло простились с хозяйкой. Фриц тоже обнял добрую женщину. Увидев ее затуманенные слезами глаза, он подумал: "Нет, я здесь не чужой. Я такой же, как они. Глупо думать, что нас что-то разделяет. Все обращаются со мной как с равным".

Оставив район Ярцево, партизанский отряд переместился в соседний район. Партизаны остановились в селе Комарово.

Здесь все было иначе, чем в Курганово. Крестьяне, конечно, и здесь встретили партизан приветливо, но накормить гостей им было нечем. Фашисты не раз заглядывали в село и каждый раз угоняли скот и отбирали продовольствие. Гитлеровцы обложили село такими налогами, что жители едва сводили концы с концами. В один из таких визитов фашисты повесили на площади шестнадцатилетнюю комсомолку. Это была славная девушка, в селе ее все очень любили. Дом ее гитлеровцы сожгли, а потом согнали всех жителей села смотреть на казнь. Мрачные стояли крестьяне. Их глаза горели ненавистью к оккупантам. Позже в селе появились гитлеровцы из другой части. Эти забрали у крестьян все, что не успели захватить их предшественники. Жители села были обобраны до нитки. Дети и старики умирали с голоду. Все, кто мог держать в руках оружие, ушли в лес.

Фрицу Шменкелю за два месяца пребывания на фронте не раз приходилось бывать в таких деревнях. Тогда он скрывал свое возмущение поведением фашистов, а когда видел, как немецкие солдаты избивали русских женщин лишь за то, что те не несли им масла и яиц, отворачивался. Теперь же всеобщая ненависть к фашистам поразила его как удар. Он слышал, как русские крестьяне называли немцев паразитами, и думал: "Паразитов надо уничтожать. Но можно ли уничтожить целый народ? Я ведь тоже сын этого народа. Там, в Германии, осталась моя жена, которую я люблю. Там живут мои дети - моя кровь и плоть. Живут в Германии и другие люди, те, кто борется против фашизма. Они сидят по тюрьмам и концлагерям, они без страха идут на смерть. Но эти крестьяне ничего не знают о них..."