Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
– Разрешите один вопрос, товарищ капитан?
– спросил Фриц.
Дударев сначала было махнул рукой:
– После.
А потом, подумав, предложил:
– Проводите меня к рации. По дороге поговорим, только давайте короче.
Шменкель быстро шагал рядом с капитаном.
– Что будет с пленными?
– спросил Фриц.
– Этот вопрос решит штаб бригады.
– А как?
– Товарищ Иван Иванович!
Дударев на миг остановился, на лбу его собрались глубокие складки.
– Разве вам не ясно, что я не могу ответить на ваш вопрос?
Шменкель все
"Больше выговора мне не грозит. В крайнем случае меня вычеркнут из списков разведчиков, но я все равно спрошу его еще раз", - думал Шменкель.
На столе радиста лежали два листка, испещренные цифрами, зашифрованные радиограммы.
– А ты чего здесь забыл?!
– набросился на Шменкеля радист.
– Не хватало, чтоб каждый ходил сюда, как к себе домой!
Дударев углубился в чтение радиограмм. Потом он поднял голову и сказал, обращаясь к Шменкелю:
– Я знаю, вас беспокоит судьба пленного ефрейтора, но этот вопрос буду решать не я один. Фельдхубер, в этом я твердо убежден, за свои преступления будет приговорен к расстрелу. Доказательства его вины у нас имеются, да и сам он не отпирается. А расстреливать Дёрреса мы не имеем никакого права. Вы удовлетворены?
– Его перебросят через линию фронта?
– Каким образом? Это при нашем-то теперешнем положении?!
И, взяв Шменкеля за руку, капитан повел его к выходу.
– Опомнитесь наконец. И все взвесьте. Ефрейтор вел себя как следует, сказал нам правду, и мы, конечно, учтем это. По моему указанию сегодня ночью его отвезут подальше отсюда и выпустят на свободу. Идите.
– Слушаюсь. Разрешите мне поговорить с этим ефрейтором.
– Как хотите. И разрешаю.
Уже стемнело, и возле землянок, где хранились продукты, партизаны зажгли факелы. Ящики, мешки и бочки складывали на подводы. Мимо проехал крытый грузовик с обмундированием. Чтобы избежать окружения, командование приняло решение покинуть лагерь.
После разговора с капитаном Шменкель быстро зашагал к землянке, где находились пленные.
В землянке было темно, но Фельдхубер сразу же узнал Шменкеля.
– Живым вам всем отсюда не вырваться, - пробормотал Фельдхубер. Выпусти меня отсюда, помоги бежать, и я возьму тебя с собой, а то так и пропадешь ни за что ни про что в этих болотах.
– Выходи, - сказал Шменкель второму пленному.
Когда Дёррес вышел из землянки, часовой тотчас же снял карабин с плеча, но Шменкель сделал ему знак, что это лишнее.
Отведя ефрейтора немного в сторону, Фриц предложил ему сесть на валявшийся ящик. Сел и сам. Было темно, и Шменкель не видел лица ефрейтора, но чувствовалось, как волнуется пленный.
– Испугался?
– Я не знаю, что меня ждет. Тот, - ефрейтор ткнул пальцем в сторону землянки, где сидел Фельдхубер, - надеется, что его наши освободят. Он только и говорит, как будет убивать вас. Но я не питаю на этот счет никаких иллюзий. Даже если вас окружат, то будет бой, и не на жизнь, а на смерть, и нас просто-напросто расстреляют.
– Значит, ты веришь фашистским сказкам, что партизаны убивают пленных?
– На
что еще я могу надеяться?– А если мы тебя отпустим?
– Шменкель приблизился к пленному, чтобы лучше рассмотреть выражение его лица.
– Что ты тогда будешь делать? Искать свою часть? У тебя не пропала еще охота быть в обществе таких, как Фельдхубер?
Пленный закрыл лицо руками и ничего не ответил. Небо над вершинами деревьев стало еще темнее. Близилась полночь, но голоса партизан, слова команд и скрип повозок не умолкали.
– Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, - вновь заговорил Шменкель.
– Ты хорошо знаешь, что тебя ждет, если ты вернешься 6 свою часть, даже если и не в свою, а в другую. Тебе придется рассказать, что ты был в плену у партизан, иначе как ты объяснишь, где твое оружие. А поскольку ты вернешься живой и невредимый, тебя будут считать предателем. Вот чего ты боишься, не так ли? Но у нас нет сейчас возможности переправить тебя через линию фронта в лагерь для пленных. Почему - тебе, по-моему, не нужно объяснять.
Ефрейтор весь съежился и тяжело вздохнул.
– У тебя есть только один выход. Все зависит от тебя самого.
– Да?
Пленный сразу выпрямился.
– Говорите, что я должен делать?
– Воевать вместе с нами.
– Нет!
– выпалил ефрейтор и снова сник.
– Это же измена. Я не могу бороться против своих товарищей.
– Ах вот как! Тогда, по-твоему, я тоже изменник?
– В моих глазах - да. Может, кто и думает иначе, а я лично... Шменкель...
– Откуда ты меня знаешь?
– Я вас сразу же узнал. Я видел вашу фотографию на листовке.
– И ты веришь тому, что в ней написано? Веришь слепо и даже не утруждаешь себя подумать? Тебе неприятен Фельдхубер с его золотым значком нациста, и в то же время ты веришь ему подобным!
Шменкелю не сиделось на месте. Он встал и заходил около пленного, подыскивая слова, которые должен был сейчас сказать.
– Ты вот говоришь "измена". А скажи, кому или чему я изменил? Коричневой чуме, которая опутала всю Германию? Стране, которая покрыла себя позором, запятнала кровью тысяч людей? Стране, которую ненавидит весь мир? Помещикам и баронам, выпускающим оружие? Или банкирам? Это - не мое отечество, да и не твое тоже. Ты вот говорил, что защищаешь отечество, на самом же деле ты защищаешь миллионы своего шефа. А для него самого ты как был, так и останешься дерьмом.
– Оставьте свою агитацию!
– Дёррес встал.
– У вас свое понятие о чести, у меня - свое. Если мне суждено умереть от рук товарищей, пусть будет так. Всю свою жизнь я... Понимаете вы меня?.. Нет, вы никогда не поймете!
– Всю свою жизнь ты был орудием в грязных руках, - ответил Шменкель. И ты еще мнишь себя героем. Я хочу, чтоб ты остался в живых и когда-нибудь убедился в том, что глубоко заблуждался. Можешь идти.
Шменкель молча отвел Дёрреса в землянку. Больше он не сказал ему ни слова. Затем, забрав свой автомат, Шменкель пошел к Васильеву и доложил, что прибыл в его распоряжение. Командир отослал Фрица немного отдохнуть. Шменкель долго не мог заснуть, растревоженный разговором с пленным немцем.