Его Величество бомж

Гляжу, как зачарованная, на это красивое безобразие и молчу. Провожу пальцами, точно нити, хоть и достаточно мягкие, но явно металлизированные, ни о чём подобном слышать не приходилось. Это что? Новая мода что ли, простые тату уже не катят, и разные экзерсисы над собственным телом вышли на новый уровень?

– Что это? – повторяю вопрос, но какой смысл спрашивать, он сидит, как кол проглотил, - ладно, не хочешь, не говори, давай хотя бы прикроем красоту.

Делаю косу у основания пошире и порыхлее, так чтобы под волосами всё скрыть. Как доплела, передаю кончик ему,

– Подержи, сейчас резинку принесу, - он вместо косы перехватывает мою ладонь и целует в самом центре долго и нежно и так благодарно, что у меня комок в горле, да ещё и глядит так, будто я ему жизнь только что спасла.

Стою столбом и руку высвободить, не смею, если честно, не хочется. Его поцелуй так нежен, а взгляд столь проникновенен, что ощущаю себя самой что ни наесть, госпожой, а ещё возникает чувство единения, общей тревожной тайны с этим загадочным молчуном.

– Отпусти, - шепчу. Не знаю с чего на шёпот перешла, - сейчас вернусь. Он нехотя возвращает мне руку. Ухожу и больше его не запираю. Почему-то после такого поцелуя становится неловко не доверять этому человеку…

– Ты где застряла? – Никитична озабочена всерьёз, - чай уже остыл сто раз! Что он там приворожил тебя, что ли?

– Да вот, красоту наводила, - тут же в столе нахожу аптечную резинку для скрепки упаковок, они у нас по всем углам рассованы.

– Окарнала ирода? Надо было вообще под машинку! – ох и крутая баба мне досталась в напарницы!

– Неа, только бороду остригла, волосы не стала. Ему с ними красиво, - не объяснять же, что вся красота под ними. И человек явно, не настроен её демонстрировать всем подряд.

– Вот ещё! – взвивается Никитична, а на разделку с руки она легка, - сейчас я его быстренько обчичикаю!

– Не надо, Анна Никитична, оставь человека в покое, лучше одежонку сыщи ему какую-нибудь.

– Танюха! Ты что и вправду повелась?! Тоже мне забаву нашла! Наша ли забота штаны ему искать? Сейчас на каталку закинем, простынкой разовой прикроем и в отделение отправим, вот там пусть его рядят во что хотят! – рубит санитарка.

Так-то она права, наша задача первичный приём, санобработка, а остальное - чужая головная боль, но мне не наплевать,

– Пожалуйста, Никитична, - канючу, - разве я хоть раз, за кого-нибудь просила?

– Ох, девка! Верёвки из меня вьёшь! – она кряхтя поднимается со своей нагретой табуретки, застеленной для тепла сверху куском свалявшегося искусственного меха, отрезанного от подола старой шубы, и нехотя отправляется в свои закрома.

А я, тем временем, наливаю бокал чая, ничего, ещё достаточно горяч, и утаскиваю со стола несколько пирожков, что мы предусмотрительно прикупили днём в больничном буфете. Свою долю отдам, фигуру надо беречь, а не плюшки на ночь жрать…

Возвращаюсь с гостинцами. Бомж, как оставила, так и сидит, никуда не сбежал, но смотрю, маникюр с педикюром себе навести успел и ножниц не убоялся, вот молодец!

– На вот, угощайся, - подаю тарелку с пирожками и бокал с горячим чаем.

Он замирает на мгновение, потом взглядывает на меня, а во взгляде неописуемое, не удивлюсь если в ноги кинется. Предвосхищаю порыв,

– Просто поешь, - и замечаю, как у него увлажняются глаза, крупные капли вот-вот готовы сорваться из-под ресниц, у меня в ответ почему-то тоже. Скорее прикрываю веки и делаю глубокий вдох, не хватало ещё устроить тут коллективный сеанс плача. Он следом за мной так же глубоко вдыхает, смаргивает, успевшие набежать слёзы, и принимает дары.

Вижу, что голоден, но не набросился, как собака, ест сдержанно и аккуратно, прихлёбывает бесшумно. А я, пока он занят, покрепче сплетаю, разъехавшуюся косу и закрепляю резинкой на конце.

В это время, Никитична вваливается собственной персоной с ворохом обносков, не фонтан, конечно, но всё чистое, обработанное,

– Вот, ряди своего подопечного! – и замечает бомжа с нашими пирогами. Надо видеть, как санитарка меняется в лице, в её тяжёлом взгляде читается такая обида, будто я предала всю её семью и ещё не родившихся потомков на три колена заодно! Она распахивает было рот, но в этот момент успеваю перехватить инициативу,

– Спасибо, Анна Никитична, я знала, что не откажете, - принимаю из её рук одежду, оставляю бомжу, - это тебе, когда поешь, оденься, - и выпёхиваю собственной грудью обратно за дверь, заодно и сама выхожу, - не будем мешать человеку переодеться.

– Ты почто ему наш ужин отдала?! – требует с меня отчёта, - нам ещё до утра вечерять и ночевать!

– Я свои отдала, - говорю тихонько, чтобы не смущать парня, заодно и Никитична, глядя на меня немного поснизит свои обертоны, – не секрет же, что до утра его никто кормить не будет, а до завтрака надо ещё дожить. К тому же, его горячим надо отпаивать, знаешь, какая первая помощь при переохлаждении? – напоминаю.

– Знаю, - ответствует хмуро, - но на всех бомжей доброты не напасешься, - продолжает ворчать, но действительно уже не так громогласно, - ладно, сердобольная, я с тобой поделюсь, - не такая уж она и бессердечная, если разобраться.

Глава 3.

Поняв, что лишняя, Никитична отбывает восвояси допивать чай, а я захожу к своему подопечному,

– Ну, как? Перекусил немного? – гляжу, тарелка опустела, а он уже в штанах. Они ему до смешного коротки, как бриджи, но это не важно, даже такое нелепое одеяние, явно делает его смелее и намного уверенней. Вот и глазки повеселели. Настороженности поубавилось. Понял, что никто здесь убивать его не собирается.

– Как тебя звать-то? – спрашиваю, ни на что особо не рассчитывая, он потупившись молчит, - ладно, запишем Константином, согласен?

Энергично кивает, натягивая майку серого оттенка. По первоначальному замыслу она была белой, но замысел от безумного количества стирок, никто уже и не помнит, а майка ещё сослужит хорошую службу. Вот с обувью, похоже, засада. Никитична подогнала тапочки из кожзама, типичные больничные, и размер-то неплохой, сорок пятый, наверное, да и те малы.

– Просто обуйся, а задники можешь стоптать, - учу, как маленького. Он всё понимает и выполняет, но тут же лицо его искажает гримаса боли. Ну ясно, к обмороженным ступням вернулась чувствительность, теперь любое касание – пытка.

Тут стук в дверь,

– Веди горемычного своего, - Никитична стучит, - доктор спустился, сейчас осмотрит, как следует.

– Пошли, Костя, - зову его, и он идёт за мной, хотя каждый шаг теперь для него подвиг, тапки в руках. Смотрю, когда выходит из помещения, слегка пригибается, наверное, опасается головой притолоку задеть. И немудрено…

– Ну, что тут у нас? – это Николай Иваныч, замечательный доктор и вообще, хороший человек. Повезло, что сегодня его дежурство. Он добрый дядька, не вредный. Уже довольно пожилой и, наверное, от этого слишком мудрый, чтобы раздражаться или желать кому-нибудь зла.