Его выбор

Барабанил по ставням дождь, едва слышно залаяла собака на улице. Гончая медленно подняла голову, посмотрела на Рэми долгим взглядом и тихо зарычала, стоило мальчику подойти поближе.

Рэми шагнул ей навстречу, старательно душа в себе страх. Он должен проверить. Он зашептал заветные слова, которые не раз слышал от Брэна, тщательно выговаривая звуки. Старался, чтобы каждое из них, как и учил друг, раскрывало душу, чтобы бедное, охваченное болью животное поняло — он хочет облегчить боль. Рэми уже не испытывал страха, подходил все ближе, не замечал, что собака не перестает рычать и верхняя губа ее все более поднимается, дрожит, открывая белые острые клыки.

— Рэми! — Брэн толкнул мальчика в кресло и, схватив за ворот рубахи, процедил сквозь зубы:

— Ради богов, что ты творишь?

— Я только… — Рэми опустил взгляд, скрывая выступившие на глазах слезы. У него не получилось. У него нет дара.

— Ты ведь… сразу смог? — тихо спросил мальчик. — Всегда мог? Правда? К любому подойти? К любому зверю…

— Я? — смутился Брэн. — Я всегда знал, что смогу…

— Значит, у меня не получится. Никогда… как у тебя…

Брэн не ответил, да и нужен ли был Рэми этот ответ? Даже жалость Брэна не была нужна.

— Никогда без меня не подходи к опасным животным, слышишь? — выдавил Брэн. — Не смей!

Рэми вскочил на ноги и бросился к дверям, скрывая выступившие на глазах слезы. Никогда не подходи… опасно. Для Брэна не опасно, его все звери любили, а Рэми… и тут бесполезный. И тут ненужный. И тут ради жалости…

Несколько дней Рэми избегал Брэна. Ночевал на сеновале, днем помогал Мие, Айри, симпатичной кухарке на кухне, дозорным в казармах. Он работал до изнеможения, чтобы хотя бы казаться полезным, он не хотел возвращаться в каморку Брэна, бегал по поручениям, приносил, относил, кормил кур, убирал хлев, помогал девушкам перебирать собранные травы.

Третьей ночью Рэми проснулся оттого, что его кто-то осторожно гладил по волосам. Не открывая глаз, чувствуя, как нестерпимо горят щеки, он напрягся и затаил дыхание, мечтая только об одном — нырнуть в открытую, манившую синевой неба дверь сеновала. И убежать — куда, зачем, так ли важно?

— Долго ты будешь от меня прятаться? — спросил сидевший рядом с ним Брэн.

Приятно пахло прошлогоднее сено, ласковые пальцы Брэна вытаскивали из волос мелкие соринки, влетал через дверь сеновала запах усыпанной росой сирени, и лежать рядом с конюшим было хорошо и спокойно.

— Глупый, несносный волчонок, — прошептал Брэн. — Ты же для меня ближе, чем родные братья, постреленок. Сердце мне своей болью рвешь, убегаешь от меня, как испуганный зверек.

— Брэн, я… — выдохнул Рэми. — Я не могу тебе помогать.

— Конечно, можешь, — ответил Брэн. — Ты не станешь таким, как я… но разве каждому надо становиться таким, как я?

— Но я ничего не умею…

— Глупый, ты умеешь гораздо более всех нас. Не твоя вина… — Брэн осекся, потом привлек к себе Рэми, заставив его положить голову себе на колени, укрыл плащом. И только тогда Рэми понял, как сильно замерз, понял, что дрожит, и что Брэн украдкой проводит пальцами по его лбу, проверяя, нет ли у него горячки.

— Я хочу быть таким, как ты.

— А я хочу, чтобы ты был таким как ты, глупыш… — в голосе Брэна почудилась ласковая улыбка. — Все псы разные. Смотри, Стрелка веселая и подвижная, ласковая. Искра спокойная и нелюдимая. Лая быстрая и злая. Так и люди. Я и ты — мы разные. Мой дар — это мой дар. Твой — это твой.

— Нет у меня дара…

— Глупый, глупый волчонок… у всех есть дар. Просто ты свой еще не нашел. Подожди, никуда не спеши, ты же еще совсем мелкий. Но одно тебе обещаю, искать мы будем вместе, не брошу я тебя, даже если сам этого захочешь, не брошу. Ты как брат мне, как сын, как самый близкий друг. Ты — моя семья, тот, кто меня понимает и принимает таким, как есть. Ты один на меня смотришь с восхищением, лишь один думаешь, что меня не достоин. Как я тебя могу бросить, маленький волчонок? Просто скажи, как?

Брэн еще долго говорил что-то, перебирая пальцами волосы Рэми, до самого рассвета, успокаивая и подбадривая, так же, как успокаивал и подбадривал больных животных. А Рэми спал. Выныривал временами в полудрему, слышал тихий шепот Брэна и вновь засыпал, плыл по волнам тягучего сна и впервые за много дней ему было хорошо и спокойно. А еще он молился в полусне, так хотел найти этот самый «дар», так хотел стать таким же сильным, как Брэн. Так хотел встать на ноги и привести сюда семью…

Миновало лето, усыпала землю свежими листьями осень, запушила все вокруг, позверствовала и вновь ушла зима. И вновь, и вновь. Дара в своих девять зим Рэми так и не нашел, хотя очень старался. Он все больше понимал: человек без дара — это ничто. И сложно будет забрать мать и сестру, построить для них дом, если останется он служкой при замке.

Сложно будет и защитить, если он ничего не умеет, если даже за себя постоять не может. Потому, когда мог, он украдкой забирался в нишу в стене, за статую раскинувшего крылья Изара, бога войны, и смотрел вниз, туда, где летели в мишени острые стрелы и старшие учили молодых:

— Блок! Руби! С колена, дурак! По ногам! Прыгай! Хорошо… восьмерка! С жизнью! Шею не открывай. Не так сильно, выдохнешься. Подкова! Крути! Связка! Хорошо. Защита. Рукояткой обгоняй. Не так, голову себе снесешь! К стене и тренировать медленно, пока не получится! И чтоб к концу дня слив был мягче… Следующий!

Рэми заворожено слушал приказы и мечтал попасть вниз, на тренировочный двор. Мечтал, как и дозорные, отбивать мечом стрелы, и двигаться так быстро, что и глазу не уловить, и играючи отражать удары, и быть таким же сильным.

Он залезал поздним вечером на башню, брал в руки палку и до ночи пытался повторить движения воинов, но получалось до обидного плохо. И палка, вместо того, чтобы ударять, куда задумано, почему-то встречалась с камнем на ладонь правее, и утром болели невыносимо плечи, гудели руки и не хотели разгибаться колени. А еще саднила прокушенная губа, и вставать на рассвете потом было очень сложно.

Брэн тихонько посмеивался, говорил, что волчонок небось где-то бегает с другими мальчишками, и Рэми не разочаровывал его, не говорил, что не может ни с кем подружиться. Он даже хотел. Улыбался, пытался сойтись с детьми-рожанами его возраста: смешливым сиротой Каем, коренастым и угрюмым Ишей, сыном конюшего, и ласковой, спокойной Хильдой, дочерью поварихи.

Но никак не удавалось. Все трое Рэми избегали, зато пытался дружиться Вел из ближайшей деревни, хитрющий и злобный. И вроде как улыбался Вел, и все время норовил позвать то в лес за грибами и ягодами, то на озеро, где было много рыбы, то проверить силки, то полазить по развалинам усадьбы, где осенью в заросших садах можно было набрать тяжелые, налитые соком груши, но Рэми каждый раз отговаривался. И хотя хотелось убежать в лес или на озеро, но в маленьких глазках Вела было что-то злое и беспощадное, что-то, отчего Рэми мутило и в груди становилось холодно. Да и Брэн, заметив их как-то разговаривающими во дворе, Рэми мягко намекнул:

— Лучше ты с ним не водись, волчонок. Отец Вела богатый, но жадный, работников и деревенских впроголодь держит. А сын не лучше, смотри, какие глаза злющие. Как у росомахи.

Зато палку держать в руках получалось все лучше, и удары выходили все более точными, да и ноги-руки уже так поутру не болели.

В тот день тучи покрывали низкое небо. Тропинка была скользкой от грязи. Опустились вокруг серые сумерки, холодные ручейки струились под одеяло недавно выглянувшей крапивы. Рэми бежал, кутаясь в плащ, мимо ивы, что купалась в разбухшем ворчавшем ручье, по скользкому от воды шаткому мостику, перекинутому через бурную речку, вдоль поля, зеленого от бархата озимых.