Эхо Непрядвы

Олекса поклонился владыке в пояс.

– Откуда ты, сын мой?

– Из сторожи, святой отче. Враг – в двадцати верстах.

– Помилуй, боже, недостойных рабов твоих, прости окаянство наше, отведи погибель от православных. – Киприан трижды перекрестился.

– Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?

– Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить – дело княжеское.

– Отче! – вскричал Олекса. – Ты – владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство, и народ признает его.

– Не смей учить меня, дерзкий! – Киприан стукнул посохом. – Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты государя свово спроси: почто бежал он, аки тать, скрываясь в ночи? Где брат его, столь прославленный во бранях? Где иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он воеводы доброго нам не оставил? На кого кинул град стольный – на чернецов, на женок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и головы наши!

– Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушел Димитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве – тысячи оружных…

– Вот и сыщите себе воеводу. У меня же не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестья православию. Не хватало еще, чтобы митрополита Киприана татары, как собаку, увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.

У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое – владыка церкви уже обрек Москву на гибель? И кого он обозвал вороньем – не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?

– Беги, отче, беги скорее, да знай: на Руси тот не найдет чести, кто собой дорожит больше, чем родиной!

Олекса круто повернулся, пошел в ворота. Киприана затрясло. Ни один князь не смел бы так надерзить святителю, как этот молодой охальник.

– Еретик! Бес!

– Вели, святой владыка, повяжем его да засадим в подвал, – предложил начальник митрополичьей дружины.

– Бог накажет. – Киприан поспешно перекрестился, вспомнив, что он священник, а не игрок в зернь, сводящий счеты с соперником. – Прости, господи, речи его неразумные.

В городе звонил колокол, но распаленный Олекса не слышал его. Он спешил к терему князя Владимира – вдруг да застанет там кого из бояр? Ворота были заперты, он сунул руку в отверстие, повернул деревянный ключ, вошел на пустое подворье. Терем словно вымер. Стук подкованных каблуков гулко отдался в тишине просторной гостевой залы. Олекса в изумлении остановился перед картиной на стене, озаренной солнцем, льющимся в отворенные окна. Он даже не слышал легких шагов на лестнице, ведущей из залы в верхние покои терема.

– Ой, кто тут у нас?

Воин вздрогнул, оборотился на женский голос. В проеме двери, словно в раме, стояла девушка в полотняной домашней рубахе до пят, перетянутой голубым пояском. Корона косы без всяких украшений обвивала ее голову, большие серые глаза смотрели на гостя с любопытством и легкой тревогой.

– Ты кто? – изумленно спросил Олекса.

– Анюта. – Девица тревожно улыбнулась.

– Что же ты делаешь здесь, Анюта?

– Как что? Я живу здесь. При княгине Олене.

– Разве княгиня дома?

– Кабы так! В отъезде она, ждем – не дождемся. А ты у великого князя служишь? Я видала тебя с издалька.

– Ишь глазастая! Почему ж я тебя не видал досель?

– Мы не боярыни, чего нас разглядывать?

– Так ты што, одна осталась?

– Да нет. Шестеро нас, сенных девушек, оставлено за домом присматривать. Кружева вяжем для госпожи, прядем – делать-то больше неча, все съехали. Лишь три старых дядьки при нас.

«Они кружева вяжут!» – чувство вины захватывало Олексу.

– А татары подступят, осада начнется?

В глазах девицы мелькнул испуг и растаял.

– Пригодимся. Ратников станем кормить, ходить за ранеными. Князь наш обещал скоро вернуться с войском.

– Да ты, милая Анюта, храбрее иных бояр. – Сказав, он подумал, что храбрость ее от неведения близкой беды.

– А ты небось от воеводы за ключами – дак вон они.

На столе посреди залы лежала тяжелая связка ключей, так и не понадобившаяся Морозову.

– Ключи ни к чему мне – я к государю спешу. Может, тебя с собой взять, а? На седле увезу.

– Што ты, боярин, как можно съехать? И подруги мои тут.

Олекса грустно улыбнулся:

– Тогда прощай, храбрая Анюта. – У порога вдруг задержался, обернулся к ней, сказал, сам словам удивляясь: – Жди меня, Анюта. Доложу князю о разведке – ворочусь. Хоть сквозь целую Орду пробьюсь, а тебя сыщу.

Сбегая с крыльца, он продолжал видеть изумление в ее глазах, вспыхнувшие румянцем щеки. Однако тут же забыл о девушке, пораженный грозным гулом человеческих голосов: от Фроловских ворот, захлестывая улицы и площади детинца, валили толпы народа.

IV

Не знал Олекса, что его стычка со стражниками подольет масла в огонь, который начал разгораться еще с утра, когда пошли разговоры о том, что бояре и богатые гости, оставленные начальствовать, тайно покидают Москву. Возможно, толки эти послужили бы сигналом общего бегства, но куда податься бедному посадскому, у которого ни лошади, ни полушки за душой и целая куча ребятни? А таких в Москве – полный Великий Посад да Заречье с Загорьем.

К старшине Кузнецкой слободки Савелию Клещу с заутрени нагрянули ополченцы, сдавшие ночную стражу.

– Ты, старшина, квасы попиваешь, а лучшие-то люди бегут вон из города. Я чаю, за одну ночь Кремль уполовинился народишком, ежли вовсе не опустел. Кто станет боронить Москву без бояр-то?

– Пропадать нам тут всем в безначалии! Князь бросил, теперича и бояре бросают.

– Што им наши головушки? Пожитки бы спасти, а черных людей оне себе завсегда сыщут.

Костистое, жесткое лицо Клеща помрачнело.