Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 3
Шрифт:
В тюрьме он не раз читал эту строку из Иова, но тогда не увидел в ней большого смысла.
В жизни восходящие и рассыпающиеся в воздухе искры на самом деле не вызвали никаких проблем, разве только у вас была слишком сухая черепица; зато те, что плевались прямо из очага, были опасны - от них мог загореться весь дом.
Или писатель имел в виду то, что в самой человеческой природе было заложено свойство не вылезать из бед - как это часто бывало на самом деле, если собственный опыт его не обманывал, - и потом лишь приводил сравнения неизбежных зол, говоря, что искры всегда
Однако, кто он такой, чтобы критиковать логику Библии - теперь, когда он обязан только и делать, что твердить псалмы хвалы и благодарности?
Он попытался вспомнить хотя бы один, но был так переполнен чувствами, что в памяти всплывали только странные разрозненные куски и обрывки.
Внезапно он понял, что сейчас был совершенно счастлив.
Благополучное рождение ребенка само по себе великое событие, что ни говори - но сегодня оно означало, что Клэр безопасно прошла свое испытание, и что теперь они с ней были свободны.
Отныне они могут с легким сердцем покинуть Ридж, зная, что для людей, которые здесь оставались, они сделали все, что смогли.
Да, всегда печально покидать свой дом - но в этом случае можно было утверждать, что их Дом сам их оставил, когда сгорел,- и в любом случае, это перевесило все его прежние надежды и ожидания.
Отныне он был свободен - и прочь отсюда, и Клер с ним рядом!- и нет больше ни повседневных обязанностей, ни мелочных ссор по пустякам, чтобы бесконечно в них разбираться, ни вдов, ни сирот, чтобы их всех содержать... ну, это была мысль, несомненно, недостойная, но все же...
Война вообще страшная вещь, и эта станет такой же - но, без сомнений, она была событием захватывающим; и кровь в нем снова вскипела, вся - от головы до подошв.
"Моран Тейнг,"- снова сказал он с благодарностью.
Очень скоро дверь хижины опять распахнулась, пролив в темноту поток света, и вышла Клэр, накинув на голову капюшон плаща, с корзиной в руке.
Ее провожал хор голосов, чьи-то фигуры столпились в дверях.
Прощаясь, она помахала всем рукой, и он услышал ее смех; от этих звуков его охватил легкий трепет удовольствия.
Дверь закрылась, и она пустилась в обратный путь в подсвеченной тусклым светом серой темноте; он увидел, как она невольно пошатнулась от усталости; но все же было в ее облике что-то такое... он даже подумал, что это могла быть эйфория - та же, что окрыляла сейчас его самого.
"Словно искры, которые возносятся вверх,"- пробормотал он и, улыбаясь, вышел из тени, чтобы ее поздравить.
Она даже не испугалась, а сразу направилась к нему - казалось, она плыла к нему по снегу.
"Наконец-то все устроилось,"- сказал он, и она со вздохом вошла в его объятия, такие прочные и теплые в промерзших складках его плаща.
Он сомкнул вокруг нее полы и привлек к себе, согревая в шерстяном уюте своего обширного плаща.
"Ты мне сейчас очень нужен, пожалуйста,"- шептала она, прижав рот к его губам, и ничего ей не ответив, он подхватил ее на руки... Христос,
она была права, от плаща воняло дохлятиной; неужто парень, который его продал, использовал его, чтобы таскать в нем из леса забитых оленей?– и он поцеловал ее изо всех сил, а потом отпустил, и повел ее вниз по склону - и когда они шли, казалось, легкий снег начинал плавиться у них под ногами...
Раздеваться было слишком холодно, и он сложил свой плащ на солому, ее на него, и лег на нее сам; оба, когда целовались, дрожали так, что зубы у них щелкали - и они отпрянули друг от друга, фыркая и посмеиваясь.
"Это так глупо,"- сказала она, "сейчас я даже вижу твое дыхание, и свое тоже. Здесь так холодно, что можно пускать кольца из пара. Мы замерзнем."
"Да нет, ничуть не бывало. Знаешь способ, каким индейцы разводят огонь?"
"Это какой - потирая сухой палкой по..."
"Ага, потирая." Он задрал на ней юбки; бедра у нее были гладкими и холодными.
"Вижу, здесь не так уж и сухо... Христос, англичаночка, что это ты собиралась делать?"
Он твердо захватил ее пятерней, теплую, мягкую и сочную - и она взвизгнула от холодного прикосновения так громко, что один из мулов испуганно заорал.
Она слегка под ним извивалась, чтобы заставить его убрать руку, обосновавшуюся у нее между ног, и поместить туда нечто другое - и как можно скорее.
"Кажется, ты собралась поднять на ноги весь сарай,"- заметил он, уже задыхаясь.
Боже, от ее обволакивающего тепла у него даже голова закружилась.
Она запустила холодные руки ему под рубашку и ущипнула за оба соска, очень крепко, и он вскрикнул, а потом рассмеялся.
"Ну-ка, сделай это снова,"- сказал он, нагнувшись, и сунул язык ей в холодное ухо - ради удовольствия снова услышать ее крик.
Она извивалась и выгибала спину, но на самом деле - как он заметил - отворачиваться не собиралась.
Он нежно зажал ее мочку между зубами и начал нежно ее теребить, медленно подготавливая и тихонько посмеиваясь от звуков, которые она испускала.
У них впереди было еще много времени, чтобы молча заниматься любовью.
Ее руки были заняты у него на спине - он только успел опустить клапан бриджей и до половины вытащил полы рубашки, как она тотчас забралась к нему сзади и сунула обе руки вниз, в бриджи, ухватив обе его крепкие половинки в две теплые пятерни. Крепко его к себе прижала, вцепившись в них ногтями - и он наконец-то понял ее намерения.
Он отпустил ее ушко, приподнялся на руках и прочно ее оседлал - только солома зашуршала и затрещала вокруг, как будто вспыхнула и загорелась.
Ему хотелось сразу же ее отпустить - пролиться в нее и упасть, прижавшись к ней всем телом - и просто вдыхать запах ее волос в теплой и радостной дремоте.
Тусклое чувство долга напомнило ему, что просила она не об этом - а о том, в чем нуждалась сама.
И он не смог продолжать, оставив ее желание без ответа.
Он закрыл глаза и замедлился, опустился на нее так, что ее тело напряглось и аркой поднялось ему навстречу - и одежда на них затрещала, и сбилась между ними грубыми складками.