Эхо

И снова все смеются.

– Гоняй его туда, сюда… – имея в виду оленей, говорит Шурка. – А зачем? Не знаю. Надо, чтобы механический пастух был…

Возникает разговор, что пора бы и автоматизировать труд оленевода, а то лучше следить за стадом по телевидению, и чтобы у пастуха был маленький такой вертолетик – сел верхом и – та-та-та – полетел. Или того лучше, чтобы робот летал, а ты кнопки сиди и нажимай.

– Можно пункт диспетчерский сделать, – говорит серьезно Шурка.

Где-то слышно, как покрикивает на оленей Бобыль, как разговаривает с ними, уходя все дальше и дальше от палаток.

– По стаду пошел. В обход, – прислушиваясь, говорит Васька.

– Распугали вы стадо. Его сбить надо. Дикие ходят. Увести могут, – объясняет Шурка. И добавляет: – Без Бобыля нельзя. У меня дети, у Васки грипп. Мы и так без него полтора месяца вкалывали. Совсем устали…

Выходим на волю под красные сосны. Даже Васька, забыв про «эпидемию гриппа», вылазит из палатки.

– Шур, а в чуме хуже жить? – спрашиваю.

– Старики живы были, всегда в чуме жили. Хорошо.

– Ты правда не можешь поставить чум? Не умеешь? Он качает головой.

– Хороший не смогу…

Идем молча к вертолету. Летчики уже в машине, Борис хлопочет вокруг. Шурка думает, шагая рядом, бредет по сугробам, сойдя с тропы, и вдруг как-то очень по-детски вздыхает:

– Я из интерната бегал… Меня привезут, а я убегу. Учитель за мной на стойбище едет. Опять в интернат привезут, а я опять убегу. Сам стойбище находил. Наказывали… Потом отвык бегать. – И вдруг засмеялся: – Нам учитель картинку покажет, кра-а-а-сивая машина. Рисуйте. Я рисую, рисую – не умею. Возьму оленя и нарисую. Хорошо… И ребята другие – тоже оленя. Учитель ругается.

Я грустно улыбаюсь, вспоминая стихи Алитета Немтушкина, как дети эвенков рисуют оленя. Проносятся над тайгою самолеты, совершают свое кружение спутники, ракеты перечеркивают громадное северное небо, гудят на буровых бульдозеры, и ревут двигатели, а дети все рисуют и рисуют оленей. И Шурка рисовал оленей. И брат его, Васька, тоже рисовал, а теперь вот боится, что затопчет его стадо.

– Ваш род Почогиров? – спрашиваю. Шурка удивленно пожимает плечами.

– Не знаю.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три…

Ну, конечно, он еще не родился, когда мы с Ганалчи кочевали тут совсем неподалеку.

– А ты знаешь, кто такой Ганалчи?

– Нет…

Неужели и памяти не осталось о нем?

Мы подходим к вертолету, и Шурка ловко запрыгивает в машину. Будет корректировать полет, выводя на волчью стаю. Второй пилот уступает свое кресло, а сам встает за спиной командира. Шурка удобно устраивается в кресле, знаемо напяливает на голову наушники, ощупывает пальцами ларингофон.

– Поехали, – говорит командиру.

«Керосинка» отчаянно гремит, сотрясаясь в какой-то неудержимой дрожи, завывает и спустя время неохотно выбирается из снегов и вдруг стремительно по наклонной взлетает над тайгою.

Из-за спины второго пилота я вижу, как Шурка, переговариваясь с командиром, указывает ему пальцем на ориентиры.

Мы идем в облет стада, и где-то глубоко внизу мелькнула черной букашечкой фигура Бобыля, а рядом с ним две точечки – собаки.

Волки вышли к стаду пять дней назад. Стая давно петляла вокруг да около, пятная снег, но держалась от пастбищ довольно на большом расстоянии. В их диком и благополучном сообществе было много молодняка, еще не обученного охоте.

Бобыль, доставленный в тайгу необычным способом – в мешке, сразу же ушел в стадо. Шурка с Васькой не больно убивали ноги, и олени разбрелись по громадной территории. Тут были тучные ягельники, снежный храп рыхлый и сугробы неглубокие.

Бобыль двое суток сбивал разбредшихся оленей, считал их, все еще тем счетом, который унаследовал от предков и который так и не удалось никому узнать, кроме тех, что всегда жили среди оленей. Удивительная способность – одним взглядом охватить громадное, в несколько сотен голов постоянно движущееся и перемещающееся стадо и тут же определить – нет трех: матки с двумя тугудками, или: учага, матки и тугудки. Трех! Из трехсот! Бывал и я свидетелем такого.

– У тебя сколько в стаде оленей, Афанасий? – спрашивал инспектирующий стада.

– Счас?

– Да, сейчас.

– Триса, однако, – вмельк глянул он на собранное стадо. – А в тайге еще гоняются ребята за отбившимися оленями.

– А всего сколько?

– Пятнасать, ребята, однако, счас пригонят. Будет триса пятнасать. Всего и есть.

Из тайги выгоняют одного, другого, третьего… десятого… четырнадцатого… Пятнадцатого нет.

– Однако Степка за ним бегат. Считай, начальник. И начинается долгая утомительная работа: считают по головам, отгоняя просчитанных и сдерживая остальных. Счетчики в мыле, инспектирующий охрип от крика. Наконец суммирует счет – триста четырнадцать.

– А пятнадцатого съел?

– Зачем съел?… Нельзя… Вот он…

Степка верхом выезжает на учаге из тайги, объясняет:

– За дикой маткой да-а-алеко учаг убегал…

Бобыль знал счет. А Шурка с Васькой нет. Он с темна до темна бегал тайгою, собирал оленей, делал стадо. Ругался на молодых оленух, отчитывал маток, стыдил вожаков – распустили семью, бродят сами по себе, лишь бы нажраться. Выговоры были строгие, но без криков, которые он позволял только по отношению к совсем глупым оленям, которые, сколь ни живи на свете, не поумнеют.

Вожаков Бобыль уважал и даже немного заискивал перед ними. Как ни крутись, а хороший вожак в стаде – большая помощь человеку.

Олени понимали Бобыля, стыдились, выгуркивая что-то в свое оправдание. И, совестясь, подходили к Бобылю, тыкались мягкими губами в его руки. Он их гладил по мордам, рассказывал, какой он плохой, променял оленей на водку.

Шел дальше. Так и выбрел на волчьи тропы. Глянул на следы, на испятнанный мочой снег и все понял. Стая была сильная и пока сытая. Несколько маток, трое самцов, могучий вожак, а остальные (много их) молодняк. Это напугало Бобыля.

Стая пришла не просто на охоту, чтобы утолить голод. Старшие привели молодежь учить резать добычу.

Еще два дня кряду и по ночам уже втроем обходили стадо, выстрелами отпугивая волков. Но Бобыль знал, что волки не боятся ни криков, ни выстрелов и не нападают потому, что молодняк должен привыкнуть к стаду.

Рация, которую вот уже полгода изо дня в день чинил Шурка, неожиданно заработала, и они успели передать о стае на центральную усадьбу…

Бобыль брел вдоль стада, отмечая, что волки подошли к нему вплотную, накинули петлю и теперь затягивали ее. Ночью начнется резня.