Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Несмотря на презрение, которое Дашкова чувствовала к своему крестному, она сохранила и долю симпатии к нему: «Он не был злым; но его ограниченность, недостаток воспитания, интересы и природные склонности свидетельствуют о том, что из него вышел бы хороший прусский капрал, но никак не государь великой империи» (56/72). В ее глазах именно интеллектуальная ограниченность и грубая натура Петра не позволили ему должным образом править империей, и поэтому главной целью заговора было смещение Петра с российского трона. Она разделяла мнение Панина о том, что власть должна перейти к Павлу, а Екатерине следует быть регентшей, пока ее сын мал. В конце концов, Екатерина была узурпатором власти и не имела никаких законных оснований занимать трон. Интересно, что Дашкова опять высказала свои мысли чужим голосом, когда в «Записках» описала взгляды Панина касательно Екатерины. «Согласна с вами [с Паниным], — пишет Дашкова, — что Екатерина не имеет права на трон и по требованиям закона императором должен быть провозглашен ее сын, а ей до его совершеннолетия следует быть регентшей» (45/63). Дидро также заметил, что «княгиня хотела сделать свою подругу [Екатерину] регентшей» ^[141] . Много позже Дашкова решила опровергнуть утверждение, что она желала воцарения Екатерины. В содержавшем 17 пунктов возражении на рассказ Рюльера о перевороте она прямо заявила: «Я всегда говорила, что императрица могла только стать регентшей до совершеннолетия [Павла]» ^[142] .

141

Dashkova Е. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford. V. 2. P. 188.

142

АКВ. T. 7. C. 653–655. Дашкова записала свои главные возражения и комментарии к сочинению Рюльера «История и анекдоты революции в России в 1762 г.», которое объявила «пустой книгой». Ее критический отзыв на сочинение Рюльера является важным дополнением к тем взглядам, которые она высказывает в мемуарах.

Поход завершился мирно, а император письменно отрекся от трона к середине следующего дня. Восставшие не встретили ожидавшегося у Ораниенбаума отпора, и бескровная революция закончилась без единого выстрела. 29 июля 1762 года, в день восшествия Екатерины на престол, погода была жаркой и двери всех постоялых дворов, кабаков и винных погребов были широко открыты для празднования — пиво, водка, вино и шампанское лились рекой. Дашковой не было рядом с Екатериной при свержении и аресте императора. Вместо этого она, в порыве энтузиазма и все еще одетая в мундир, поспешно отдавала приказы, охраняла винные погреба и проверяла часовых. Это было для нее волшебным временем, но чары разрушились еще до ее возвращения в Петербург. Когда она вошла во внутренние покои Екатерины во дворце, то с удивлением наткнулась на Григория Орлова, который, вытянувшись во весь рост на диване, бесцеремонно рылся в кучах официальных государственных документов. Она немедленно вышла, потрясенная его наглостью. Какое он имел право вторгаться в святая святых императрицы и вламываться в их отношения? «Вернувшись во дворец, я обратила внимание на то, что в комнате, где на канапе лежал Григорий Орлов, был накрыт стол на три куверта» (57/72). Постепенно она начала понимать, и очевидность, хоть и болезненная, была убедительна и неизбежна: «Было очевидно, что Орлов — ее любовник, и я пришла в отчаяние, предвидя, что скрыть этого она не сумеет» (58/73). Дашкова чувствовала, что присутствие Орлова было вторжением — нарушением и разлучением союза, основанного на взаимном уважении и понимании. «Это было неприятное открытие, поскольку вместе с ним исчезли ее мечты об исключительном доверии и романтической дружбе с Екатериной» ^[143] .

143

Hyde Н. М. Empress Catherine and Princess Dashkova. P. 83.

Дашкова стала эмоционально зависимой от Екатерины, и теперь, обедая с ней и ее любовником, она чувствовала себя оскорбленной. Ее идеализм и мечты о нерушимой дружбе и безграничном доверии сначала сменились удивлением, а затем неистовым гневом, который будет жить десятилетиями и только усиливаться. Дашкова так и не научилась мирно уживаться с Григорием Орловым или с другими любовниками Екатерины. Она никогда не могла как следует скрыть свои чувства, и ее убеждение, что Орлов не годится для правительственной службы, не было оценено и принято. Напряжение за обеденным столом приведет к продолжительному ревностному соперничеству между Дашковой и Орловыми ^[144] . В тот день за столом был один лишний, и Орлов использует все свои возможности, чтобы это оказалась Дашкова. В первую очередь он сеял подозрения в ее участии в следующих один за другим придворных заговорах. В результате императрица, известная своей ловкостью, искусно управляла Дашковой и при возраставших подозрениях держала ее в неведении и на расстоянии, используя то награды, то отлучение. Ее манера обращения с Дашковой состояла в наказании длительным изгнанием, а затем в умиротворении денежными дарами или просто ласковым словом. В результате политические и личные отношения Дашковой с Екатериной осложнились до предела. Со своей стороны, Дашкова настаивала, что никогда не подвергалась длительному, оскорбительному изгнанию и если они с императрицей не всегда могли видеться с глазу на глаз, то только из-за придворных интриг.

144

Барсуков А. Князь Гр. Гр. Орлов. С. 139.

Возвращаясь в столицу из Петергофа, Дашкова мучилась смешанными чувствами. Революция оказалась успешной, и она сыграла важную роль в свержении правительства Петра, но одновременно подорвала политическое положение своей семьи на самом подъеме. Ее роль в событиях 1762 года как горячей сторонницы переворота состояла главным образом в собирании сторонников Екатерины и привлечении на ее сторону ряда влиятельных персон. И все же напряжение между двумя женщинами всё возрастало, а непринужденные товарищеские отношения исчезли. Растаяли также и мечты о работе с императрицей для улучшения общества, его трансформации согласно идеям Просвещения, поскольку вниманием Екатерины завладели другие. На полпути в Петербург они остановились отдохнуть в усадьбе Куракина, и третью ночь, которую она провела с Екатериной, Дашкова описала кратко и сухо. Она отмечает этот факт лишь мимоходом: «Мы покинули Петергоф, остановившись по дороге в загородном доме князя Куракина. Императрица и я отдыхали на единственной имевшейся там кровати» (58/73).

Приближаясь к городу, они встречали радостно приветствовавших их людей. Когда же они въехали в Петербург, Дашкова рядом с Екатериной, эмоции переполнили княгиню. Улицы были заполнены толпами, которые кричали под аккомпанемент полковых оркестров и церковных колоколов. Это был момент ее величайшего триумфа, ее молитвы были услышаны, она «почти позабыла реальность», хотя и не могла до конца избавиться от страхов за судьбу своей семьи. Они все были арестованы — отец, дядя, сестра, брат. Не уверенная в том, как ее примут, Дашкова тем не менее решила посетить сначала дядю, а потом отца и сестру. Она подъехала прямо к дому Михаила Воронцова и увидела, что канцлер «выглядел здоровым, совершенно спокойным». И опять в «Записках» Дашкова театрализовала события и заставила дядю выразить чувство негодования, которое она сама испытывала к Екатерине и Орловым: «О низложении Петра III [Михаил Воронцов] говорил как о событии, которого ожидал. Затем он стал рассуждать о дружбе с государями, не отличающейся, как правило, с их стороны ни постоянностью, ни искренностью. Этому у него были доказательства. Действительно, в царствование Елизаветы, которая дарила его дружбой и к которой он был привязан с молодости, искренность и чистота его поступков и намерений не спасли его от ядовитых стрел сплетен и зависти» (58/73).

В дашковской реконструкции событий ее дядя стал персонажем, высказывавшим ее собственные мнения. Его слова отражают ее мысли и личные чувства, открыто изложенные в заключительной главе «Записок», по поводу переменчивости и непостоянства тех, кто властвует. Она в первую очередь намекала на Екатерину и Орловых, когда заключила: «На лице такой… как я, которой природа отказала в умении притворяться, столь необходимом рядом с государями и еще более в отношениях с их приближенными» (221/203). В более позднем добавлении к «Запискам», включенном в находящуюся в Британском музее рукопись, но не в петербургскую версию, Дашкова написала: «Мечты мои относительно царской дружбы почти исчезли» (67/-) ^[145] . На самом деле, Михаил Воронцов был страшно разгневан. Он посвятил всю свою жизнь государственной службе, поднялся по ее ступеням до самой высокой должности канцлера и при этом годами терпеливо выстраивал семейные судьбу и благосостояние, обогащая всех ее членов. И теперь эта молодая женщина, которую он девочкой взял к себе в дом и воспитал вместе со своей дочерью, обернулась против него и с восторгом все разрушила!

145

Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 76. О сравнении двух рукописей см.: Woronzoff-Dashkoff A. Additions and Notes. P. 15–21.

В письме за письмом он делился с Александром и другими родственниками своим разочарованием в племяннице. Всегда думая в первую очередь и главным образом о клане Воронцовых, 21 августа 1762 года он критиковал Дашкову за то, что она держится холодно и отчужденно, что она не трудится на благо семьи и что ее действия могут фактически привести к немилости. Ее безразличие к семье причиняло ему боль, он боялся, что «она капризами своими и неумеренным поведением», а также несдержанностью в речах вызовет гнев императрицы. Как следствие, ее могут удалить от двора и тем самым осудить саму фамилию Воронцовых. Ее поведение не позволяло никому в семье любить ее, потому что «только индиферентность ея к нам чувствительна и по свойству несносна, тем более, что от благополучия ея не имеем пользы, а от падения ея можем претерпеть напрасное неудовольствие». Более того, Михаил Воронцов осудил ее необычные стремления и образ жизни, имея в виду, что ее испорченная и тщеславная природа была следствием того, что она посвятила чрезмерно много времени учению и другим пустым занятиям: «Сколько мне кажется, имеет нрав развращенной и тщеславной, больше в суетах и мнимом высоком разуме, в науках и пустоте время свое проводит». Ее муж — как полная противоположность — был учтив, скромен и разумен ^[146] .

146

АКВ. Т. 5. С. 105–106.

Хотя Михаил Воронцов оставался канцлером еще год, его положение при дворе вскоре стало шатким и карьера пришла к концу. Не сойдясь, в частности, с Григорием Орловым, он был освобожден от своих обязанностей в 1763 году, хотя номинально и сохранял титул канцлера до 1765 года. Его должность принял Никита Панин, а Воронцов был послан за границу в «мягкую» ссылку для «отдыха и по причинам здоровья». Он уехал 7 августа 1763 года и путешествовал по Италии, Франции, Пруссии и Австрии. В Вене он встретил племянника Семена, который после переворота получил с его помощью место консультанта при посольстве. Семен познакомил его с Франсуа Жерменом Лафермьером — музыкантом, либреттистом и человеком театра, который по приглашению Михаила Воронцова приехал в Россию и стал на всю жизнь близким другом Александра Воронцова. В свое время Семен вернется к военной жизни и будет служить под командованием Петра Румянцева во время Русско-турецкой войны. Михаил Воронцов возвратился домой в 1765 году и тогда же был официально отправлен в отставку.

После визита к дяде Дашкова решила увидеть арестованных сестру и отца, Романа Воронцова, «который был не вполне в себе», поскольку его дом окружили два полка солдат под командованием Николая Каковинского. Дашкова считала Каковинского умалишенным (хотя он и дослужился до чина генерал-лейтенанта) и не видела никакой причины держать столько солдат в доме и часовых у каждой двери. Все это она сказала Каковинскому и приказала всем, кроме двенадцати солдат, покинуть дом и отправиться охранять императрицу. Дашкова не уточняет в «Записках», обратили ли солдаты внимание на ее приказы; скорее всего, нет, поскольку Семен утверждал, что они все еще были там, когда он появился 8 июля ^[147] . Когда Екатерина узнала, что Дашкова отменила ее приказы, она разгневалась и выбранила Дашкову за слишком независимое поведение. Действия Дашковой побудили Екатерину немедленно запретить ей командовать войсками. Этот инцидент был первой открытой ссорой из многих последовавших. Стычки двух женщин были вполне ожидаемыми следствиями поведения Дашковой, которое часто было слишком прямолинейным, своевольным и недипломатичным.

147

Рябинин Д. Д. Биография графа Семена Романовича Воронцова. С. 65.

Роман Воронцов всегда был холоден и сдержан по отношению к младшей дочери, он не принимал ее независимость и непокорность. Но она зашла слишком далеко! Он никогда не сможет стереть из памяти эти последние два дня. Из-за действий дочери против императора он будет лишен большой части собственности и на некоторое время изгнан из Петербурга в Москву ^[148] . Он порвал всякие связи с ней и никогда вполне не простил ее восстания против отцовского авторитета, патриархального правления царя и власти и влияния семьи. Отношения Дашковой с отцом ухудшились до такой степени, что она продолжала писать ему в течение долгого времени, а он не отвечал на ее письма ^[149] . Стоя перед ним в тот день, она изо всех сил старалась вернуться к обычным ролям дочери, сестры и матери и говорила ему, что вскоре должна увидеться с сестрой Елизаветой, затем пойдет домой посмотреть на дочь и «сменить на что-нибудь военный мундир». Тем не менее очень маловероятно, что во время ареста, как пишет Дашкова, «при встрече со мной отец не выразил ни малейшего гнева» (59/74) и не хотел ее отпускать. Еще менее убеждают ее уверения, что отец был недоволен Елизаветой и что «отец никогда не испытывал к ней особенной нежности» (60/74). На самом деле, он очень любил Елизавету. Она — единственная законная дочь, получившая наследство после его смерти. Согласно завещанию Романа, в доказательство его любви Елизавета получила значительную сумму в десять тысяч рублей — Дашкова не получила ничего ^[150] .

148

АКВ. Т. 5. С. 103–104; Т. 31. С. 170.

149

Там же. Т. 5. С. 175–176, 177–178, 181.

150

Алексеев В. Н. Графы Воронцовы. С. 255–256.

Встреча сестер — когда-то соперниц — вышла невеселой. Елизавета была вне себя, обвиняя сестру в своем падении и в краже всего, чем владела, в частности, драгоценностей. Александр будет и в этом случае обвинять Дашкову, которая всегда все отрицала и даже утверждала, что никогда не ссорилась с сестрой. Чтобы ее успокоить, Дашкова, до того, видимо, поговорившая с Екатериной, уверила Елизавету, что императрица будет хорошо относиться к ней, но только если она пообещает не присутствовать на коронации в Москве. Елизавета перестанет быть фрейлиной и быстро уедет из Петербурга незамеченной в закрытом дормезе сначала в Москву, а затем в имение отца (возможно, Демидково) ^[151] . Она жила в деревне, пока ей не разрешили вернуться в Москву после коронации. Екатерина приказала Елизавете оставаться там и «не давать людям повода говорить о ней» ^[152] .

151

СИРИО. Т. 12. С. 23.

152

Там же. Т. 7. С. 49.