Экстрасенсорика. Ответы на вопросы здесь

Я отвечаю: «Трагедию вижу… страшную». Она: «Вы уверены, что это мой ребенок?» Я: «Вы знаете, если бы ребенок был жив, его эфирное тело было бы желтеньким… а идет темный… черный». Снова спускаюсь к животу, «смотрю», говорю: «Вам удалили матку?» Она: «Да» Я: «Вы потеряли ребенка совсем маленького?» Она: «Да». Я: «У нее резко все началось, и пришлось срочно делать кесарево сечение. Потом ее отвезли, дальше я слышу, как она кричит: „Спасите ребенка“… Она просыпается, рядом санитарка. Она просит помочь, а та отмахивается, открещивается, ей это не нужно».

Она говорит: «Да, так и было. У меня пошло кровотечение, меня отвезли в больницу. Дальше я почти ничего не помню, помню только, что перед тем, как заснуть, закричала: „Спасите ребенка!“»

Я смотрю ей в глаза… думаю… сказать или нет… и все-таки говорю: «Скажите, пожалуйста, вы думали о том, чтобы взять ребенка из детдома?» Она отвечает: «Нет, не думала». Снова внимательно смотрю и говорю: «Я вижу маленького ребенка из детдома… и вас… и время… то время… там это было». Она говорит (об этом не знала съемочная группа): «Вы знаете, я помню, что мне долго не приносили моего ребенка. Потом сказали, что он умер. Это было такое для меня горе. И вы представляете, у меня пошло молоко. Представляете, каково мне было. Я попросила их: „Принесите мне ребенка-отказника, я его буду кормить грудью“. Кормила грудью чужого ребенка. Мы его не усыновили, потому что было много сложностей с документами, и мы с мужем решили, что не будем усыновлять его».

Мне стало не по себе… не хочу озвучивать причину, но каждый из вас поймет сам.

Она меня спрашивает: «Скажите, как так получилось, что мне удалили матку?»

Я отвечаю: «Вы знаете, я вижу, как проводят ножом… неправильно сделали разрез… Если бы разрез был без последствий, он шел бы желтым-эфирным… а так… разрез черный… сначала был разрез, потом удалили матку… просто удалили. Это халатность врачей». Она: «Я говорила с профессором (назвала его имя). Мне ведь там, в роддоме, сказали, что лопнула матка, произошел разрыв, из-за которого пришлось удалять матку, а профессор сказал, что нет, такое почти невозможно, и дело было во врачебной ошибке».

Стою… безумно ее жалко… чувствую ее следующий вопрос: «Скажите, пожалуйста, вы уверены, что это был мой ребенок?» Я отвечаю: «Я знаю, что вы за этим пришли сюда… я хочу вас утешить, сказать, что это был не ваш ребенок… но… сделайте экспертизу… и ваши вопросы станут вашими ответами».

Выжидаю и добавляю: «Я вижу рядом с вами мальчика». Она: «Это мой сын, я его найду?» Я: «Я вижу рядом с вами мальчика, нет, это не ваш сын… но он вас ждет. Ищите его».

Я очень хочу, чтобы эта женщина докопалась до правды… но я не совсем уверена в том, что эта правда ее утешит.

09.04.2008

А вот и бомжи! Знакомьтесь!

Задание, конечно, интересное. Согласитесь, искать среди кучки бомжей какого-то конкретного бомжа, – дело неблагородное и, как потом выяснилось, неблагодарное. Бомжи не прониклись, кажись, нашими способностями, а жаль. Вера, товарищи, делает чудеса. О, вспомнила: тут недавно ехала в каком-то вагоне метро… и заходит… один из тех «бомжей»… второй ряд, справа. Думаю, узнал, но виду не подал… только чувствовал себя малек неловко.

Ладно, вернемся к испытанию.

В очередной раз прожигали часы в каком-то ресторане, где нас благополучно узнали и принесли каждому экстрасенсу за счет заведения по кусочку «медовика» (или что-то похожее на него).

Чувствовала я себя отвратительно, что неудивительно… ведь испытание с бомжами мы проходили на следующий день после ярославской квартиры. Я почти двое суток как не ела и не спала, у меня была температура.

Пришла на испытание (точнее, приползла), облокотилась о стеночку, слушаю Сафронова.

Ушла в раздумья, через 10 секунд показываю на героя и говорю: «Это вот этот молодой человек». Сафронов: «Вы уверены?» Я: «Да, я уверена». Он: «А как вы определили?» Я: «Очень просто. Я переместилась в будущее, которое будет через 10 минут, и сказала: „Пусть встанет тот, кто живет на этой лестничной площадке“, – и встал именно он». Сафронов: «Ну, пока никто не встал, давайте посмотрим на других. Может быть, вы поменяете свое решение». Я говорю: «Ну раз я не права, то пусть будет вот этот», – и показываю на пожилого мужчину. В серии показали как раз, как я говорю: «Ну пусть будет вот этот». Сережа: «Вы уверены?» Я: «Нет, не уверена». Сережа: «Так кто же?» Я: «Вон тот, которого я показала вначале». Сережа: «Нонна, ну так определитесь, кто же именно?» Я: «А кто его знает. Через 10 минут встает вон тот, а сейчас, возможно, этот».

Собственно, так и прошло испытание.

Ко мне потом подходили со съемочной площадки и говорили: «Нонна, мы тебя прямо не узнаем. Ты обычно такая веселая, что с тобой произошло?» Я: «Ну вот так… думаете, легко достаются всякие ярославские квартиры?»

Они монтируют материал так или иначе в зависимости оттого, как именно хотят показать экстрасенса.

Показали секунду, ну и Бог с ними.

10.04.2008

«Ромео и Джульета»

Смерть двух совсем молодых ребят.

Мама, которая обречена жить с вопросами «Кто?» и «За что?»

Захожу в зал, за столом сидят две женщины: одна взрослая, брюнетка, вторая молодая, русая.

Сажусь напротив. Передо мной располагают две фотографии и просят рассказать о молодых людях и то, каким именно образом они связаны с этим домом.

Я спрашиваю: «Этот у меня вообще в секторе мертвых. Он мертв?!» Ольга (которая помоложе) говорит: «Это вы нам скажите».

Нашим героям дают установку, чтобы они нам не показывали/не подсказывали правильные варианты ответов.

Я продолжаю: «Если он мертв, мне надо погружаться в транс».

Зову мертвых.

Приходит он, становится рядом с Верой (мамой девочки) и говорит: «Я ее не убивал. Я ее очень любил». Передаю слова.

Зову Наташу, она не приходит, но возникает образ, как будто ей рот пластырем заклеили, говорю: «Она молчит. У нее на рту как будто пластырь. А он говорит: „Я ее обожаю, я не мог причинить ей вред“. Постоянно такое ощущение, что он ее сбивает и не дает говорить».

Настраиваюсь на то время, когда произошла трагедия, спрашиваю: «Это было осенью, в октябре?» Вера отрицательно качает головой. Я говорю: «Мне холодно. На улице холодно… иней примерз к асфальту… и дождь льет… ветер». Они обе кивают головой и говорят: «Это произошло в феврале». Ощущение погоды сбивается, спрашиваю: «В конце месяца?» Они: «Да». Говорю: «Он говорит, что она родственница». Они: «Кому?» Я: «Вам». Они: «Она что-нибудь говорит?» Я кладу руки на ее фотографию и обращаюсь к Ольге: «Она ваша сестра?» Ольга кивает. Я: «Вы замужем, у вас ребенок, сын». Ольга снова кивает. Смотрю на Веру, говорю: «Она говорит, что вы ее мама».

Информация того дня меня всю пронизывает, я говорю: «Это все произошло в этом доме. На втором этаже. Вот здесь» (встаю и показываю).

Меня спрашивают: «Как ее убили?»

Я: «Ее убил дилетант. Просто направил ружье… дуло… в упор выстрелил… не в ногу, не в руку… куда-то вот сюда». Спрашивают, где она лежит, я говорю: «Она лежит… вся такая… враскорячку… на втором этаже, рядом с дверью». Спрашивают, где лежит Виктор. Говорю, что они разминулись. Виктор снова выходит на контакт, я передаю: «Он говорит, что сначала убили ее, потом его. Он зачем-то на первый этаж спускался, что-то принес в руке, заходит, у него падает из рук, ему говорят: „Садись, пиши“. Он садится, пишет то, что… я, типа, убиваю ее, потом убиваю себя… извините меня… дальше ему стреляют в голову». Начинают расспрашивать про убийц, сильно путаются ощущения. Говорю, что их было двое, но непонятно, за что убили. Говорю, что убийцы их знали лично… Мама с дочкой спрашивают меня про цель убийства… настраиваюсь, снова все путается… говорю, что цель – ограбление.