Эль-Ниньо

– Что это?

– Направление на практику. К вам.

– К нам? – он сел за стол, надел очки и начал читать бумагу.

– Мы разве посылали запрос?

– Выходит, посылали, – сказал я, – раз меня к вам направили.

– Это какая-то ошибка, – голос замначальника стал сухим, и вообще, за столом, в очках и без чайника в руках он выглядел совершенно другим человеком. – Мы своих-то штатных сотрудников годами на берегу маринуем. Нету у нас сейчас свободных ставок.

– Да мне ставка и не нужна, – сказал я. – Мне бы только практику пройти.

– Без ставки не положено. А свободных ставок нету, так что езжайте обратно в Ленинград и разбирайтесь там, кто вам посылал запрос и куда.

Он протянул мне бумаги.

Я их, естественно, не взял.

– Как это – поезжайте обратно!? А где я практику буду проходить? Меня же из института отчислят!

– Ничего не знаю. Ставок нет. Разговор окончен. – Он швырнул бумаги на стол.

– Ну, Степан Михайлович, – взмолился я, – не могу я обратно. Куда же я без практики…

– Разговор окончен! – Замначальника кряхтя поднялся из-за стола и распахнул дверь, указывая мне на выход.

Ночевать я отправился в КМДМ – Калининградский Межрейсовый Дом Моряка, скучную панельную девятиэтажку на окраине. Старшекурсники меня научили – если будут проблемы с жильем, нужно ехать в КМДМ и разыскать там Семенова Николая, он все устроит.

Изнутри Дом Моряка напоминал наше студенческое общежитие на Малой Охте. Такие же длинные сумеречные коридоры, щербатый паркет и запах жареной картошки. В конце коридора располагалась общая кухня, в первую очередь я заглянул туда. На кухне у плиты стоял человек в синем форменном кителе на голое тело. Он помешивал шкворчащую в сковороде картошку и напевал «Траву у дома». Когда в него попадали брызги кипящего масла, он, не нарушая рифмы и мелодии, вставлял слова, которых в песне не было и быть не могло.

– Семенов? – переспросил он, когда я сказал, кого ищу. – Николай? Кажется, был такой.

– А где он теперь?

– Бог его знает, может, в рейсе, может, еще где.

Заметив мой расстроенный вид, он спросил:

– Кореш твой, что ли?

– Вроде того, – ответил я. – Пожить у него собирался, пока на пароход оформляюсь.

– Что за пароход?

– «Эклиптика», СРТМ. С документами заминка вышла, – начал объяснять я.

– Картошку будешь? – прервал он меня.

– Буду, – мгновенно ответил за меня желудок, я с утра ничего не ел, прямо с поезда помчался в управление, целый день просидел под дверями кабинета замначальника, боясь отойти на минуту.

В прокуренной комнате с металлическими кроватями вдоль стен, за застеленным газетами столом сидело четыре человека.

– О, Рустам! Картошка! Наконец-то! – раздались возгласы.

– Подвиньтесь-ка! – скомандовал человек в кителе, оказавшийся Рустамом. – Посадите парня.

Стульев не хватало. Двое сидели просто на кровати, они пододвинулись и освободили мне место.

– Тебя как зовут-то? – спросил Рустам. – Константин? Отлично, Константин! Давай, не тушуйся, все свои. – Он представил товарищей. – Анатолий Степанович, Валера, Сергей, Григорий. Ну а я – Рустам.

Люди за столом смотрели на меня изучающе. Вроде приветливо, но слишком пристально. Может, решили, что я собираюсь тут поселиться?

На всякий случай решил объяснить ситуацию:

– Приехал из Питера на практику, в рейс. А бумаги в управлении застряли. Только завтра оформят.

– А что за рейс? – спросил Анатолий Степанович, он был самый старший в этой компании, лет под шестьдесят, седой, но еще крепкий.

– СРТМ «Эклиптика». Знаете?

– Нет, – покачал головой Анатолий Степанович. – Но теперь будем знать, – сказал он и вручил мне в одну руку вилку, в другую стакан с водкой.

– За знакомство!

Чокнулись, выпили и принялись за картошку. Анатолий Степанович сидел напротив, я поймал на себе его взгляд.

– «Эклиптика», – произнес Анатолий Степанович, будто про себя. – Хорошее название. Ты ешь, парень, не отвлекайся. Рустик, – он повернулся к Рустаму, – пока тебя не было, Григорий начал рассказывать, как домой съездил.

– Мм! – протянул Рустам. – Давай, Грицько, выкладывай!

Григорий сидел спиной к окну, подперев голову рукой, и курил. До меня дошло, что картошку уплетал практически я один, в одиночку мгновенно прикончил полсковородки. Остальные съели совсем чуть-чуть. «Неудобно получилось», – подумал я, отложил вилку и начал слушать Григория.

– Та шо рассказывать, – меланхолично вздохнул он. Судя по говору, он был с Украины или с юга России, из мест, где с такого вздоха принято начинать любую историю – и грустную и веселую. – Приехал домой. Там все нормально. Дочка в седьмой класс пошла, учится хорошо. Хлопцы к ней уже ходить начали. В дверь такой звонит: «Настю можно?». Шея цыплячья, уши торчат – Настю ему давай. – Григорий шумно почесал щетину. – Жена на заводе в смену – сутки через трое. У тещи давление. В общем, говорю же, нормально. Только маета какая-то, – он снова вздохнул. – Раньше как было – три недели между рейсами, как один день, даже подумать не успеешь. Налил-выпил, в море. Тут даже выпить по-человечески не мог. Не принимает душа, хоть ты что. Маета. Жена какая-то задумчивая стала, сидит, смотрит в одну точку и молчит. Я подойду, сяду рядом. Сидим так и молчим.

– А моя вот не усидела! – воскликнул Валера, длинный парень в очках. – В прошлом году замуж выскочила за товароведа. Маленький такой, плюгавый, слюной брызжет. Смотреть противно. Зато, говорит, всегда под боком. Хватит, говорит, с меня мореманов.

– Дура! – отозвался Рустам. – Товароведа посадить могут. Будет ей под боком – в Магадане или Воркуте. Замучается передачи слать.

– Видать, для них лучше уж в Магадане!

– Тема пошла заупокойная! – недовольно сказал Анатолий Степанович. – Давайте-ка выпьем и о чем-нибудь другом поговорим!

Все послушно выпили.

– Сегодня продавщицу видел в магазине, – Сергей занюхал водку куском хлеба. – Тут рядом совсем, в продуктовом. Глазищи – во! – он растопырил две пятерни. – Огромные, голубые, хоть с головой ныряй! Я подумал, вот на такой жениться надо было. Увидел – и женись сразу, не раздумывая. Пусть она потом дурой окажется, или стервой – плевать! – Валера скептически фыркнул, собирался что-то сказать, но Сергей поднял палец. – Обосную. Даже если она дура или стерва – это можно поправить, а если нельзя, все равно: такие глазищи у тебя в роду останутся. Дети, внуки и правнуки тебе, кобелю, за них спасибо скажут. У всех девчонок с такими глазами от женихов отбоя не будет, выбирай любого! А то, что прабабка дурой была – кому какое дело. Мало ли дур! Я вон и сам дурак. Восемьдесят кило змеиного яда – это моя Танюха. Много пользы от этого внукам и правнукам? Зато умная, дальше некуда.

– Я один раз тоже видел глазастую, – вступил в разговор Рустам, – в Лас-Пальмасе. Правда, она мулатка была. Там еще хлеще, глаза у нее были не просто огромные – разноцветные. И зеленые, и голубые, и даже желтые, и еще черт-те какие – вот ей-богу! Переливаются, как цветомузыка на дискотеке. Нечеловеческие глаза! Что характерно, тоже продавщицей работает! Правда, в шмоточном магазине, я зашел туда, майки мне племянники заказали с рисунками, стою, копаюсь в этом барахле, она подходит, мол, чего ищете, ресницами полуметровыми хлоп-хлоп. И улыбается. На зубах у нее золотые фиксы – и на каждой что-то нарисовано. Ну, это мода такая у тамошних мулатов. Я как стоял, так и застыл. Ноги отнялись, язык отнялся. Бери все, думаю! Все деньги забери, меня самого забери. Рабом твоим буду, собакой твоей. Такая женщина! – Рустам закатил глаза.