Ельцын в Аду
Шрифт:
Сначала Маленкову: «Егор такой-сякой, ты же меня знаешь, мы же друзья, зачем ты поверил Хрущеву? Это он тебя подбил, и прочее».
Ко мне он тут же обращался с запиской, где писал, что он честный человек. Так он послал две или три записки.
Маленков очень волновался, когда читал эти записки. Потом он стал говорить, что они вместе с Берией предложили идею относительно сворачивания строительства социализма в Германии. Поэтому он боялся, что акция, направленная против Берии, обернется и против него. Ведь это он вместе с ним вносил предложение. К сожалению, так и было. Но мы ему сказали, что сейчас не этот вопрос обсуждается, что ситуация
Когда Руденко встретился с Берией, стал его допрашивать, перед нами раскрылся ужасный человек, человек-зверь, который ничего святого не имел. У него не было не то что коммунистического, но и вообще морального облика человеческого. Я уж о преступлениях и говорить нечего, сколько он загубил людей».
Генерал (впоследствии — маршал) Павел Батицкий, в 1953 г. обеспечивавший охрану бункера, в котором содержался арестованный Лаврентий Павлович, дневал и ночевал на охраняемом объекте. И вот однажды ему доложили, что узник отказался от пищи и объявляет голодовку. Гененрал рассвирепел и отправился в бункер. Перед ним открыли стальные тяжелые двери. Батицкий нервными шагами спустился по лестнице в чрево подземного командного пункта Московского военного округа, и его басовитый командирский рык разносся под сводами:
– «Берия, е... твою мать! Не будешь жрать, в цепи закую!»
Угроза «заковать в цепи» звучала нелепо, смысл ее увязывался только с далеким прошлым. Почему именно эта мысль пришла на ум генералу, сказать трудно. Но даже Берия продолжать голодовку не рискнул.
– С Вами поступили куда гуманнее, чем Вы в свое время со своими «подопечными», - прокомментировал Ницше.
Следствие по делу бывшего наркома и министра растянулось на полгода; суд проходил с 18 по 23 декабря. В приговоре судьи не нашли ничего лучшего, как объявить Берию иностранным шпионом (правда, упомянув и другие преступления). Некоторое время после вынесения приговора (смертная казнь) Лаврентий находился в реактивном, возбужденном состоянии. Но затем успокоился и в день расстрела вел себя достаточно хладнокровно.
Казнили его 23 декабря 1953 года в том же бункере штаба МВО, где он содержался после ареста. Присутствовали маршал Конев, генерал Москаленко, первый заместитель командующего войсками ПВО Батицкий, подполковник Юферев, начальник Политуправления Московского военного округа полковник Зуб и ряд других военных, причастных к аресту и охране бывшего наркома.
С него сняли гимнастерку, оставив белую нательную рубаху, скрутили веревкой сзади руки и привязали к крюку, вбитому в деревянный щит, который предохранял присутствующих от рикошета пуль. Руденко зачитал приговор.
Берия: — Разрешите мне сказать...
Руденко: — Ты уже все сказал. (Военным) Заткните ему рот полотенцем.
Москаленко (Юфереву): — Ты у нас самый молодой, хорошо стреляешь. Давай.
Батицкий: — Товарищ командующий, разрешите мне (достал свой «парабеллум»). Этой штукой я на фронте не одного мерзавца на тот свет отправил.
Руденко: — Прошу привести приговор в исполнение.
Батицкий вскинул руку. Над повязкой сверкнул дико выпученный глаз, второй Берия прищурил. Палач нажал на курок, пуля угодила в середину лба. Тело повисло на веревках…
После врачебного освидетельствования пришлось некоторое время подождать, пока тело увезут в крематорий. Батицкий решил еще раз взглянуть на казненного.
– «Как он там?» - спросили генерала, когда
тот вернулся.– «Все в порядке. Чаю просит», - пошутил будущий маршал. Все оцепенели…
– Вот как меня даже мертвого боялись! – похвасталась душенька Лаврентия Паловича. – Однако осудили несправедливо – совсем не за то, в чем я действительно был виноват. И семью мою подвергли репрессиям – безвинно…
– За что боролся, на то и напоролся! – резонно заметил Ельцин. – Сам так действовал, чего ж негодуешь, когда с тобой поступили согласно русской поговорке «Твоим же добром – тебе и челом»!
…Из Грузии - по предложению республиканского ЦК - выселили около двадцати родственников Берии и его жены. Причем его матери и теще было уже за восемьдесят, но их все равно вывезли в глухие места. Мать репрессировали за то, что она каждый день молилась «за здоровье врага народа Берии». Остальных родственников обвиняли в том, что они ведут антисоветские разговоры, в том числе глухонемую сестру Лаврентия Павловича (видимо, она антисоветчик думала , съязвил Ницше). Такая же судьба постигла родных Богдана Кобулова, Гоглидзе и Деканозова.
Генеральный прокурор СССР Руденко и министр внутренних дел Круглов обратились в президиум ЦК с предложением «запретить членам семей и близким родственникам указанных врагов народа проживание в городах Москве, Ленинграде, Тбилиси и других режимных городах и местностях Советского Союза, а также на территории Кавказа и Закавказья». Маленков и Хрущев одобрили это предложение.
«Социально опасных» родственников по списку, составленному в МВД, выслали в Красноярский край, Свердловскую область и Казахстан. Органам госбезопасности было приказано взять их под надзор.
В сентябре 1955 года председатель КГБ генерал Серов докладывал в ЦК, что «некоторые родственники Берии продолжают и ныне восхвалять Берию, утверждать о его невиновности и высказывать недовольство решением об их выселении... Настроены явно антисоветски, допускают злобную клевету по адресу руководителей партии и Советского государства, изыскивают способы для установления связи с остальными высланными родственниками врага народа Берия с целью проведения организованной враждебной деятельности, направленной против Советского государства... Принято решение привлечь их к уголовной ответственности за злобную антисоветскую агитацию».
Жену Берии и его сына арестовали.
Душа Нины Геймуразовны Гегечкори-Берия вспонила прошое:
После расстрела мужа, в начале 1954 года, я отправила письмо Хрущеву. Я написала, что меня исключили из партии и обвинили «в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском Союзе». Кроме того, мне вменили в вину переписку с якобы моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкорией.
«Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником, и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться...
Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек... Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, также доверял ему...