Электрический остров

Как всякий самоуверенный и вдруг впавший в со­мнение человек, Иван Спиридонович прежде всего разозлился на того, кто его в это сомнение вверг. Если бы Орленов был рядом, старик, вероятно, испе­пелил бы его одним взглядом. Но Орленов находился в больнице. «Ну и поделом ему, так ему и надо!» — ворчал этот вообще-то мирный и тихий человек в ад­рес больного, что уже само по себе означало высший градус накаливания. Потом с испытаний вернулся Марков. «Тоже мне еще цаца!» — ехидно усмехнулся старик, когда бывший покорный ученик пришел с отче­том о своей командировке. Затем приехал Горно­стаев. «Прискакал как на пожар!» — неприязненно подумал Иван Спиридонович, узнав, что Константин Дмитриевич приехал для встречи с Орленовым, полу­чив от того телеграмму. Самого Подшивалова от ис­пытаний освободили. Раньше он был этому рад, так как предполагалось, что группа испытателей пробу­дет в районе работ не меньше месяца, а у Ивана Спиридоновича и своих забот было предостаточно, да Улыбышев еще взвалил на него временное руко­водство филиалом. Теперь же Иван Спиридонович говорил про себя: не «освободили от испытаний», а «отстранили»! Как известно, это совсем разные поня­тия, и для Подшивалова, очень точно разбиравше­гося в тонкостях языка, разница была весьма суще­ственной.

В первый день испытаний, — теперь Подшивалов говорил про себя: «в парадный день», — Улыбышев все же сам привез Ивана Спиридоновича в колхоз в своей машине. Зрелище было внушительным! Огром­ные тракторы, как степные корабли, — выражение тогдашнего Подшивалова, — мерно двигались к гори­зонту. Но Улыбышев и Подшивалов приехали уже к вечеру, а утром Подшивалов должен был начать свое заместительство, так как Райчилина назначили председателем комиссии… Поразила его, правда, слишком густая сеть силовых линий в поле. Он еще спросил Улыбышева, не слишком ли дорого стоят эти линии и пойдут ли колхозники на значительные за­траты по их установке? Улыбышев ответил, что ли­нии прокладывали МТС и филиал на паритетных на­чалах и что предварительные вычисления показы­вают полную рентабельность работ электрического трактора. Этого Подшивалову показалось вполне до­статочно, но теперешний Подшивалов, сердясь на себя и чертыхаясь, снова и снова вспоминал, что вел себя в тот день, как зритель в цирке: смотрел на фо­кусника и не обратил внимания на его руки.

Теперь спросить о сомнениях было не у кого.Улы­бышев уехал в Москву с материалами испытаний, а обращаться к Маркову — значило показать, что ты начал сомневаться, к Горностаеву — заставить сомне­ваться того. Иван Спиридонович не слепой, он видел, что Горностаев «прискакал как на пожар» уже встре­воженный, как будто и на самом деле почуял запах дыма.

А тут еще позвонили с завода: сначала этот проклятый Пустошка — ему, видите ли, хочется ознако­миться с материалами испытаний! Как будто сапо­жник, у которого заказывают сапоги, обязан осве­домляться — не жмут ли они ногу! А потом позвонил сам директор, да таким жалобным голосом, будто и у него в доме пожар. Оказывается, партийная орга­низация завода ставит вопрос о качестве новой ма­шины, и товарищ Возницын очень интересуется, не может ли кто-нибудь из работников филиала сделать доклад об испытаниях электротракторов?

— Да что у меня, пожарная команда, что ли, от­станьте от меня! — рассердился Иван Спиридонович и накричал на Возницына, чего никогда еще не бы­вало. Поругать своих можно, они сор из избы не вы­несут, а уж если дело дошло до того, что заместитель директора, пусть и временный, вопит в трубку: «От­станьте от меня!» — значит, и у него в избе дымом пахнет. Вот что это значит, если разобраться!

В тот именно миг, когда Иван Спиридонович по­думал так, он понял, что уйти от сомнений теперь никуда уже не сможет. В филиале произошло что-то неладное, а он, Иван Спиридонович Подшивалов, один из самых старых работников, оказался растя­пой, просмотрел что-то, не увидел, не обратил вни­мания.

Он сидел в кабинете Улыбышева, мрачный, насу­пившийся, думая одну и ту же думу, когда и как успел превратиться из ученого, каким себя всегда считал, в бюрократа, каким неожиданно себя почув­ствовал. Не с того ли самого времени, когда к руко­водству пришел Улыбышев и сказал, что нам, работ­никам филиала, нет дела до других, как и им не должно быть дела до нас. И Иван Спиридонович на­шел, что это очень простое решение вопроса, что дей­ствительно только мы, работники филиала, и понима­ем, что значит настоящая наука, а что другие, те, за пределами острова, думают, — неинтересно! Это была приятная философия, которая оправдывала что угод­но: медлительность, неудачи, безделье. Но разве мог Подшивалов быть неудачником или бездельником? Так кому же нужна была такая философия?

Внезапно из приемной послышался необычный шум, точно там случилось несчастье. Кто-то вскрик­нул, кто-то что-то уронил, раздались испуганные го­лоса. Подшивалов сердито прошел к двери, чтобы напомнить: тут не кабак, можно и потише! Распустились! За начальника не признают! Эти слова нужны были ему хотя бы для того, чтобы время от времени убеждать самого себя, что ничего, собственно, не случилось.

Он распахнул дверь и замер, еле удержавшись от искушения спрятаться за косяк, чтобы его не уви­дели. В приемной стояло… привидение!

И это все-таки был Орленов. Да, человек с чер­ным, словно обгоревшим лицом, с черными, обож­женными руками, с неестественно блестящими гла­зами, слабый, держащийся, чтобы не упасть, за спин­ку стула, был Орленов, хотя все чувства отказыва­лись верить увиденному.

Иван Спиридонович совладал со своим волне­нием, чего не смогла сделать Шурочка Муратова, занявшая временно пост секретаря, и пошел навстре­чу полуреальному гостю с протянутой рукой. И, не­сколько освоившись, заметил сопровождавших Орле­нова Горностаева и Марину Николаевну Чередни­ченко. Сделав широкий жест рукой, он пригласил всех в кабинет, закрывая двери перед самым носом Шурочки. Не хватало еще, чтобы эта пигалица стала свидетельницей того, как привидение призовет его к ответу! Вон уже слышно, как она названивает по те­лефону, наверно вызывает Маркова, чтобы сказать: «Иди скорее, Подшивалова судят!» А кто его судит? Орленов, что ли? Его собственная совесть судит, а такой суд не признает ни свидетелей, ни зрителей.

— Эк вас покорежило, молодой человек! — ска­зал Иван Спиридонович и покачал головой. — Будете знать, что с молниями шутки плохи!

Чередниченко укоризненно подняла глаза, и ста­рик закашлялся, подумав, что молния-то, оказывает­ся, опалила рикошетом даже эту гордую красавицу. Она выглядит ничуть не лучше Орленова, разве что цвета разные: тот чересчур черный, эта слишком белая.

— Собираетесь уже приступить к работе? — снова заговорил Подшивалов.

— Да, — каким-то не своим голосом ответил Ор­ленов.— Только я хотел попросить вашего разреше­ния сначала съездить в район испытаний. — Значит, продолжаете сражаться? — недруже­любно сказал Подшивалов и удивился, откуда опять взялось у него это недружелюбие? «Нет, Иван, тебя обязательно надо засудить! Ведь ты и сам хотел по­копаться в этой истории. А кто же, как не Орленов, может рассмотреть ее во всей наготе? А ты уже го­тов ершиться, как будто и не было у тебя припадка совестливости». Он вздохнул и сказал более миролю­биво:— Я, конечно, не против. Тем более — там и ваша доля вложена. Как ты думаешь, Константин Дмитриевич?

Горностаев вытянулся, словно ему трудно было вытолкнуть застревавшие в горле слова.

— Пусть едет. Все равно придется наконец обсу­дить это дело на партбюро. Марков подал заявление, с завода пишут, теперь еще и колхозники вмешались, у них тоже есть какие-то претензии. Да и мы сами собирались поговорить, вот только несчастный слу­чай помешал.

«Э, брат, тебе тоже не легче!» — со злой иронией подумал Подшивалов, глядя на приятеля.

Конечно же, Горностаев испытывал то самое, что и Иван Спиридонович. Столько времени они защи­щали Улыбышева от всякой критики, ан нет, она таки прорвала все плотины. «Ну, как бы это поло­водье не унесло и нас всех! А впрочем, было бы по­делом!»— уже совсем сердито закончил он свои раз­мышления и сухо сказал:

— Что ж, поезжайте. — Он взглянул в умоляю­щие глаза Чередниченко и более мягко добавил: — Вот и Марина Николаевна пусть съездит, ей тоже не вредно будет посмотреть.

Девушка благодарно склонила голову, а он поду­мал, что не пожелал бы таких инспекторов на свои новинки. «Вдвоем-то они всю землю перевернут, но доберутся до истины! Ох, ох, вот и кончилась улыбышевская система замков и заборов!»

Но, странное дело, теперь, когда Подшивалов и сам помогал ломать эти замки и заборы, ему стало легче. Уже другим тоном, деловито спокойным, он начал обсуждать детали поездки. Ехать лучше поездом, прошлый раз он ездил с Улыбышевым на ма­шине и проклял поездочку, всю дорогу укачивало. А Андрей Игнатьевич еще слаб, вообще, может быть, лучше было бы подождать несколько деньков.

— Мы поедем завтра, — отрезал Орленов.

И Подшивалов, подписывая командировки, поду­мал: этого человека остановить невозможно, как не­возможно остановить лавину. Ему стало не по себе, ведь лавина-то падает на филиал, однако он не стал ставить подпорки, достаточно ставил их Улыбышев, подпорками тут ничего не поправишь! — и подал бу­маги Орленову. Орленов встал, протянул руку и вы­шел из кабинета, как будто торопился на станцию за билетами. Чередниченко кинулась за ним.

— Вот и кончилась наша спокойная жизнь! — со вздохом сказал Подшивалов, когда захлопнулась дверь.