Элемента.L

– Ну, бабы Шуры Злотовой внучка, соседки нашей бывшей. Ее дом не так давно продали, там сейчас эти Сырчевы или Сарчевы живут. Они ни с кем не общаются, так я даже фамилию их толком не скажу.

– Да подожди ты со своими Сырчевыми-Сарчевыми!
– перебила его главврач, - Ева это кто?

– Это девушка, о которой я говорил, - вмешался Дэн.

– А, - разобралась, наконец, Екатерина, - Нет у нас в бабкиных бумагах телефона этой Евы. Не знаем мы, как с ней связаться.

– Так у меня ее телефон есть!
– радостно сообщил Рома.

Дэн опять чуть не поперхнулся, и Екатерина посмотрела на него с подозрением.

– Я же ее в субботу тут встретил, вот телефон и взял на всякий случай, - продолжал свое радостное повествование Роман.

– Так звони!
– прикрикнула на него главврач.

– Ага, сейчас, - тут же ответил он, вытащил телефон и стал в него усердно тыкать.

– Але! Ева?

Дэн весь превратился в слух.

– Ева, это Рома, с Сосновки. Да, привет! Ева, тетя Зина Одинцова умерла. (Пауза) Нет, ничего я не путаю. (Снова пауза) Ну, ты вечером уехала, а она той же ночью и померла (Пауза) Так некому сообщать! Она ничьих телефонов не давала. Нет, не приезжал, говорят, к ней никто кроме тебя. (Пауза). Похороны завтра. Ты приедешь? (Снова пауза) Да, я понял! Понял, ага! Пока.

Он выключил телефон.

– Да, она приедет!
– сиял довольный толи собой толи приездом девушки Рома.

– Вот и чудненько!
– сказала Екатерина, - Ну, за работу! Давайте-давайте, нам еще столько всего нужно за сегодня успеть.

Весь день Дэн носился как угорелый. Давно уже он не чувствовал себя на таком подъеме. Он хватался за все. Выносил мебель из комнаты усопшей, разносил обеды, помогал Роману модернизировать машину к завтрашнему мероприятию. Еще, как он с утра и подозревал, пришлось и ему выслушать несколько просьб от родственников или соседей несчастных стариков, которые очень нуждались в этом освободившемся месте. Он выслушал всех очень внимательно, все, о чем услышал, даже записал, включая адреса и мелкие подробности жизни. Взять в Дом престарелых никого не обещал, это и не в его компетенции, но решил, что чем сможет - тем и поможет.

Он даже убрался в своей комнате. Да что там! Даже помыл свою кружку! Хотел помыть полы, но в поисках ведра и тряпки обнаружил их в руках у санитарки Веры Львовны. Отдать свои орудия труда она ему наотрез отказалась, просто пришла и сама помыла полы, и даже вытерла пыль на подоконнике и книжных полках.

С Романом, видимо, ввиду своей глубокой заинтересованности его бывшими соседями, подружился легко. Да и парень был простой, открытый. Дэну нравились такие люди. Узнав, что Дэн и живет в больнице, Роман пригласил его к себе домой на обед, но Дэн отказался. Про Еву спрашивать даже не пришлось, парень и так говорил без умолку, и чаще всего именно про нее. И Дэн понял, что он, оказывается, не один ждет ее приезда и приуныл. Как-никак, а девушка проводила в этой деревне каждое лето и, со слов этого местного товарища, они часто общались. Он ревновал? Нет, но это было какое-то новое незнакомое ему чувство. Хотя почему незнакомое? Когда он представил рядом с ней того хлыща, он чувствовал то же самое. Сейчас у хлыща было небритое, а еще веснушчатое лицо с оттопыренными ушами.

День пролетел быстро, а со сном у него проблем никогда и не было. Но утром следующего дня он встал раньше постовой медсестры. Он сам себе не верил, но он волновался. Он мог бы даже пойти встречать ее на вокзал, но к девяти часам, времени прибытия поезда, был нужен здесь. Он не знал, чем себя занять. Он вышел в пустой коридор, но дойдя до комнаты Купцовой, решил заглянуть.

Старушка не спала. На утреннем обходе медсестра обычно просто оставляла дверь открытой, чтобы в комнату попадал свет из коридора. Дэн сделал также, когда вошел, но старушка попросила включить лампу на столе, а дверь закрыть.

– Доброе утро!
– сказал он шепотом.

– Ну, кому как!
– ответила старушка тихо.

Дэн заметил, в последние два дня никто кроме него не считал первую половину дня доброй.

– Дежурил?
– спросила она.

– Нет, просто рано стал.

Дэн отодвинул стул и сел за стол с лампой.

– А Вам чего не спится?

– искренне поинтересовался он.

– Я и так слишком долго спала, - ответила Евдокия Николаевна.

– На кладбище поедите?

– Поеду, - неожиданно твердо ответила она, - Она ж была здесь моей единственной подругой.

– Она же почти не ходила, - удивился Дэн.

– Это сейчас, а лет пять назад, когда меня сюда из Дубровки перевели, приходила ко мне каждый день. Очень ей здесь было одиноко.

Она тяжело вздохнула.

– Оно, конечно, и из меня собеседница была никакая, но всем нам порой важно, чтобы нас просто выслушали. А уж что-что, а слушать я умела, - и она горько ухмыльнулась.

И Дэн понял, что и ему сейчас тоже не нужно ничего отвечать, старушке нужен был слушатель.

– Я ведь про неё помню все. И про мужа ее, и про детей, и про внуков.

«Господи, у нее и дети, и внуки есть!» - подумал Дэн. А старушка продолжала, глядя в стену.

– Я не злая, но тогда, слушая ее день изо дня, мне всегда хотелось спросить: а зачем? Зачем все эти бессонные ночи, пеленки, горшки, родительские собрания, выпускные, свадьбы? Зачем вся эта полная беспокойств и лишений жизнь, если заканчиваем мы ее одинаково? Брошенными, одинокими, немощными развалинами в богадельне. И я, так и не ставшая матерью. И она, вырастившая пятерых детей. Ты думаешь, они плохие люди? Ну, разве что один, самый младший. Да и тот не плохой, просто горький пьяница. Где-то в соседней деревне жил. Но он-то как раз приезжал первый год. Правда, все больше чтобы денег у старухи-матери взять, да она и сама ему их совала, ей-то они на всем казенном зачем? Как она была ему рада! Хоть и плакала потом после его приезда по три дня. Но и он пропал. Она пыталась узнать, что с ним стало, да так и не узнала. По нему так до самой смерти сильнее всего и горевала. А остальные все люди приличные, образованные, семейные. Только выросли, выучились и бросили мать.

Она снова вздохнула, немного помолчала. Дэну было тяжело это слышать, но помимо самого ее рассказа, что-то еще не давало ему сейчас покоя.

– Как она обрадовалась мне, когда я пришла! Да и я ей была рада! Проговорили ведь весь вечер. Она все молодость вспоминала. Как приехала в деревню эту с мужем. Как жили тяжело, а счастливо. Все к мужу хотела – умереть. Вот и сбылась ее мечта! Мне тоже недолго осталось. Но меня никто там не ждет. Да и здесь никто не помнит. И мне все равно умру я молодой или старой, в кругу семьи и в полом одиночестве, попаду я в ад или в рай, ждет меня там кто-нибудь или нет. Легче ли мне от этого? Нет. Жалею ли я об этом? Нет. Неважно все это. А знаешь, что важно?
– и она повернулась и посмотрела на Дэна в упор.

– Нет, - ответил парень.

– Важно не то, как ты умрешь, а то как ты жил. А я... я не знаю, как я жила.

Она замолчала и молчала так долго, что Дэн думал, она не хочет больше говорить. Но когда он решил уже что-нибудь спросить, она неожиданно сказала:

– Я знаю, ты не такой как все. И Шейн не такой. Шейн он…

Она задумалась, Дэн хотел возразить, но она его жестом остановила.

– Я точно знаю, не спорь. Я чувствую. Вернее, не я, она чувствует. И она злая. Но она злая, потому что боится. И она сильная. Та, что не я.

Дэн открыл рот и закрыл не сразу.

– Я не знаю, как я жила, потому что я словно живу две жизни. Одновременно. И одна из нас старше.

– А как зовут ту, другую, что не ты?
– спросил Дэн.

– Дуся. Я не знаю, я не понимаю, кто я - и она запаниковала, стала метаться по кровати.

– Сара, Сара, успокойся!
– спокойно сказал Дэн, уверенно переходя на "ты".

Он вдруг понял, что его так беспокоило во время всей этой речи старушки. Она говорила по-другому. Пусть старческим надтреснутым голосом, но построение фраз, сами слова, выражения и интонации были совсем другими. Где эти "маменька", "милок", "помру"? Где "Виленович"? Она называла его Шейн!