Елена Троянская

— Правда, быть Гермионе царицей или нет, зависит от того, выйдет она замуж за царя или нет, — проговорил Парис. — Если она выйдет за владельца черепашьего питомника, то станет Повелительницей черепах!

Гермиона рассмеялась в ответ на его слова.

— Нет, она будет царицей! — возразила я. — В Спарте титул наследует дочь. Ее муж становится царем благодаря ей. Именно я сделала Менелая царем.

Вот так-то, моя милая рабыня. Не думай, что твой сын унаследует трон от Менелая. И Менелай не сможет передать свой титул сыну рабыни.

— Интересный у вас обычай. Редкий, — заметил Парис.

Возвращаясь во дворец, мы прошли мимо платанового деревца Гермионы. Оно уже подросло и летом даст хорошую тень, когда листья, пока маленькие, раскинутся в ширину. Но буду ли я тогда здесь, буду ли сидеть под ним?

Дворец не изменился, но изменился мой взгляд: я вдруг стала смотреть на него глазами постороннего гостя, глазами Париса. Массивные ворота… Колонны… Тень от них пересекает двор… Все так знакомо с детства, но кажется чужим.

Подготовка к отплытию Менелая на Крит завершилась. Заканчивался девятый день пребывания Париса и Энея в Спарте, и обычай не требовал, чтобы Менелай долее откладывал свой отъезд.

Менелай. Девушка-рабыня. Я часто мысленно рисовала ее образ, но без всякой обиды. Что ж, оказалось, Менелай не является верным супругом, каким я его считала. Возможно, он тоже устал ждать, когда Афродита благословит наш брак. Не мне обвинять его.

Шторы раздвинулись, и вошел Менелай. Он был грязный и потный. Сбросив на ходу хитон и сандалии, направился в ванную.

Мне не хотелось разговаривать с ним, я боялась выдать себя. Я только кивнула, когда он проходил мимо. Когда он скрылся в ванной, я позвала своих служанок, чтобы одеться к ужину — последнему ужину в честь гостей. И несмотря на это, меня совершенно не волновал мой наряд. Сгодится любой. Единственное, что меня заботило, — это украшения. Их я выбрала с особой тщательностью из числа самых любимых: ожерелье из кусков янтаря, золотые наручные браслеты со сценами охоты, длинные золотые серьги филигранной работы.

Солнце заходило за горизонт, в залы заползли, как ящерицы, синие сумерки, но свет зажженных ламп вспугнул их. Мы собрались за столом меньшего, чем в первый раз, размера. Другой конец мегарона, погруженный в темноту, напоминал пещеру. Никаких певцов, никаких танцоров. Только отец, мать, братья, мы с Менелаем, Эней и Парис.

— Какой ответ ты повезешь своему отцу в Трою? — спросил Менелай.

Парис пожал плечами и сказал:

— Твой брат и ты дали разные ответы. Но ни твой брат, ни ты не хотите, чтобы мы встретились с Гесионой. Отец огорчится, когда узнает об этом.

Парис поднял тяжелый золотой кубок и стал рассматривать украшения на нем, словно они имели огромное значение.

— Это подлинная цель вашего приезда? — уточнил Менелай.

— А какая у нас еще может быть цель? — удивился Парис.

— Мой брат полагает, что вы лазутчики.

Парис и Эней дружно рассмеялись.

— Зачем бы мы стали лично приезжать, чтобы шпионить? — почти в один голос сказали они. — Как вам известно, лазутчиков на свете хватает, и притом опытных. А мы слишком заметные фигуры для этого.

— Да! Но ни один из этих лазутчиков не получает приглашения за царский стол.

Я желала, чтобы Менелай поскорее замолчал. Его слова звучали тяжело, грубо. Впервые я заметила семейное сходство между ним и Агамемноном.

— За этим столом ведется меньше откровенных разговоров, чем на рынке или на палубе корабля, — возразил Эней. — Царский стол — не то место, где разглашаются тайны.

— Я пригласил вас в свой дом. Я позволил вам видеть то, чего ни один лазутчик не видит, — твердил свое Менелай.

Хоть бы он замолчал!

— Вы пировали в обществе моей жены — честь, которой добиваются многие! — не унимался мой муж. — Вы видели ее лицо, слава о котором идет по всему свету!

— Ты говоришь обо мне, как о породистой свиноматке! — сказала я.

Я рассердилась на него, на его неуклюжие угрозы и нелепые похвальбы. И в это безобразие он пытается втянуть меня. Я перегнулась через стол и, глядя прямо в глаза Энею — Парис сидел рядом со мной, — сказала:

— Наполни свой кубок!

Эней поперхнулся и отодвинулся, смутившись, как сделал бы любой воспитанный человек на его месте.

— Елена! — окликнула мать.

Я выпрямилась и посмотрела на нее.

Менелай закашлялся и поднял кубок.

— Я только хотел сказать, что допустил вас в святое святых — в свою семью.

— Да, — ответил Парис. — Это правда.

Он разлил немного вина из своего бокала и что-то рисовал пальцем на столе, как ребенок. Я посмотрела, что он нарисовал. Красными винными буквами было выведено: «Парис любит Елену».

Мое сердце оборвалось. А если кто-нибудь заметит? Я приподняла левую руку и смахнула буквы, под пристальным взглядом матери. И в то же время его безрассудство привело меня в восторг.

Краем глаза я увидела, как Парис слегка подвинул к себе мой кубок — тот самый, свадебный подарок Менелая, — и медленно отпил из него, приложив свои губы к тому месту, которого касались мои. Я застыла в полной неподвижности, от ужаса только переводила глаза с одного лица на другое.

— Мы незамедлительно возвращаемся в Трою, — объявил Эней: он все видел. — Корабль ожидает нас в Гитионе.

— Разве не в Микенах? — спросил Менелай. — Я думал, вы высадились в Микенах.

— Это так, мы высадились в Микенах, — заговорил Парис. — Но наши люди обошли Пелопоннес и бросили якорь в Гитионе: он ближе. Теперь нам не нужно возвращаться в Микены.

— Я тоже отплываю из Гитиона, — сказал Менелай. — Да, мне уже пора. Простите, но должен покинуть вас.

Он выждал ровно девять дней и ни часом дольше. Его пунктуальность вдруг вызвала у меня досаду.