Эльф из Преисподней

Кое-где на тряпке виднелись буроватые, выцветшие пятна. Кровь Иешуа. Кровь бога.

Символ и доказательство его смерти.

Ольга коснулась реликвии. Кровь слилась с мыслью, и безумный поток энергии, который бесчинствовал в сокровищнице до этого, вдруг показался мне тонким ручейком, засыхающим под полуденным солнцем.

Потому что перед такой силой не выстоял бы никто.

Проклятые земляне! Как посмели они так запустить свою планету?! Как допустили появление столь могущественного бога?!

— Наконец я верну тебя, Отец, — пробормотала Ольга, но я слышал её так же отчётливо, как если бы стоял рядом. Потоки силы деформировали пространство, превращали его в тягучую патоку.

— Вернёшь? Он мёртв! И люди не позволят вернуть его. Он навсегда погиб для них, — прохрипел я.

С обрубка кисти сорвалась капля крови. Воздушная затычка была не идеальна.

Ангел обернулся ко мне. Его сияние стало почти нестерпимым. Духовная суть его прорвалась в материальный мир, и теперь даже люди могли наблюдать истинный облик многоглазого чудовища. Бугаи, по всей видимости, промытые до полного отказа мозгов, радостно завопили. Николай же, бледный и трясущийся, упал на колени, закрыв лицо руками.

— Отец мёртв для этих людей. Я оберну время вспять и исправлю ошибку, которую нельзя было допустить. В этом моё предназначение.

— Даже если ты убьёшь всех на Земле, ты не откатишь время на две тысячи лет!

— Откатить? Нет, неправильный эльф, я не планирую отката. Для него не хватит всех душ смертных. Я уничтожу человечество, чтобы переместить планету, и единство пространственно-временной ткани само сделает всю работу. Я долго подбирала, — в голос ангела закралась мечтательна задумчивость, — так долго подбирала подходящую систему. Систему, в которой всё будет иначе. В которой Земля не будет одинока. Представь себе — я нашла звезду, которая почти не отличается от солнца. Земля не будет единственной планетой, нет — станет третьей. И всё будет иначе — всё, кроме существования Отца. Я исправлю ошибку. Я! Я! Я! — вдруг завопила Ольга, — Они изгнали меня! Трусливое стадо! Они выбрали путь по течению, беспомощные, жалкие мысли! Но я, я — истинная мечта Отца! Я была избрана Им, чтобы нести Его волю!

Какая нелепость!

Кто может быть опаснее отвергнутой женщины?

Отвергнутая мысль.

Та самая послеполуденная дрёма, ленивое «а что, если», мимолётная фантазия — они воплотились в этом ангеле, в дикое, животное желание уничтожить всё и вся, чтобы угодить Иешуа.

Потому-то нельзя допускать появления могущественных богов. Даже их мысли обретают возможность уничтожить весь мир.

Я почувствовал, как содрогнулись столпы мироздания, когда Ольга обхватила и направила поток энергии вовне. Что-то происходило там, за пределами хранилища — нечто чудовищное и невообразимо прекрасное, ибо в каждом апокалипсисе кроется безупречная завершенность.

Но вообще-то, я не собирался умирать лишь из-за того, что какая-то мысль треклятого божка решила обнулить всё живое на планете. Хорошо ещё, что Ольга не воспользовалась силой артефакта, чтобы разнести нас — скорее всего, она давно забыла о нашем существовании. Её целиком охватила жажда приблизить счастливое хилиазмическое [5] будущее. Или прошлое?

Я слабо представлял, как может работать перемещение во времени путём перемещения в пространстве, но узнавать это на практике желания не было. Вместе с тем следовало здраво оценить собственные возможности.

5

Хилиазм (от греч. «тысяча»), или милленниаризм (от лат. mille «тысяча» + лат. annus «год») — богословское понятие (теория), представления в рамках христианской эсхатологии о «периоде торжества правды Божьей на земле», в котором Иисус Христос и христиане будут править миром на протяжении тысячи лет.

Я был заперт в смертном теле.

Вокруг бушевала божественная сила.

Я медленно умирал от кровопотери.

В таких условиях воля практически ничего не давала. Бессмысленно опираться на внутренние ресурсы. Но для того-то я и запасся инструментами, которые сейчас могли пригодиться.

— Эллеферия! — закричал я, преодолевая слабость тела. Перед глазами плыли кровавые мушки. Кожу щипало от концентрированного божественного духа, — Я признаю тебя! Ты — наш путь к перемене! Ты — наше спасение, наша свобода!

Я обернулся к своим спутникам, отмахнулся от недоверчивого изумления на лицах Петра и Виктории. Отчего-то моя тушка вызывала в них чуть ли не столько же подозрительности, сколько творящееся повсюду безумие.

— Молитесь ей! — заорал я, и язык обожгло нестерпимым жаром. Давление на кожу и глаза усилилось. Вскоре нас растворит в потоке энергии, если мы не остановим ангела.

— Для меня не придумали молитв, — в панике пискнула мёртвая богиня.

— Что-то же должно было пробудить тебя?!

— Песни! Я помню, как отозвалась на песни!

— Так пой, пой что помнишь! Только ты можешь спасти нас!

Там, где концентрация божественного слишком сильна, даже такой сильный демон, как я, мало что может. Но почему бы не воспользоваться узким проходом между скалами? Овладеть пространством не как демон, но как бог — в этом крылся наш шанс.

И Эллеферия запела. Запела дрожащим, ломающимся голосом — крошечная тень самой себя, новорождённая богиня, убитая в собственной колыбели.

Дело пойдёт, дело пойдёт! В таверне девушка поёт, Счастье придёт, счастье придёт, Счастья достоин французский народ, Аристократ просит пощады, Попы своим благам не рады, Мы справедливостью сильны, Мы Лафаетовы сыны, Придёт к достоинству народ, Дело пойдёт, дело пойдёт, И от избранников он ждёт, Что, Дело пойдёт, дело пойдёт! Когда народ вооружён, Он в лжи и правде искушён, Дорогу к счастью он найдёт, Дело пойдёт, дело пойдёт [6] !

6

«Ah! ca ira» (также «Ca ira»; рус. Ах, [дело] пойдёт!» или Ах, пойдут дела на лад!»; название традиционно передаётся в транслитерации: «Ах, са-ира!») — одна из самых знаменитых песен Великой французской революции; до появления «Марсельезы» — неофициальный гимн революционной Франции. Возникла летом 1790 года в дни подготовки к празднику, посвящённому годовщине взятия Бастилии.

Русский по-прежнему не давался Эллеферии; переводя на ходу, она запиналась и подбирала правильные слова, но вскоре это прошло. Повторяя за ней, я ощутил, как богиню окутывает знакомая сладкая горечь.

Надежда и разочарование. Победа и опустошение. Мечты и их несовершенное воплощение.

— Кровь — вино революции! — закричал я, поддаваясь наитию. Воздушная подушка, формируемая волей, перестала сдерживать кровь, и она хлынула из обрубка.

Самопожертвование во имя великой цели — демоническую суть обожгло болью, но это придало сил Эллеферии.

Закрыв глаза, пела Лютиэна. Пели Пётр и Вика, обхватив друг друга, будто объятия были способны отвратить их от гибели. Пела Дженни, и по личику её стекали слёзы.

Чего желает эта орда, Рабов и горе-королей? Кому готовит так упорно Свой воз оковов и цепей? Они для нас! Потерпят ли французы Бесчестья груз, ведь вызов брошен нам? Навечно сбросили мы узы, Их не вернуть к нашим ногам [7] !

7

«Марсельеза» (фр. La Marseillaise) — патриотическая песня времён Французской революции, принятая Французской республикой в качестве государственного гимна: в первый раз Конвентом на девять лет с 14 июля 1795 года до провозглашения Первой Империи в 1804 году, во второй раз 14 февраля 1879 года при Третьей республике; остаётся государственным гимном Франции до настоящего времени.