Эльфийский бык – 3
Шрифт:
«Следуй за Офелией».
Да уж… всё-таки тьма по мозгам бьёт изрядно. Поэтому Ведагор свою и приструнил.
Глава 3. Об эльфах и пользе медитаций для сохранения душевного равновесия
Медитация помогает сохранить наши разум и сердце спокойными, полными любви и умиротворения.
На рассвете Калегорм остановился и не усталость была тому причиной. Скорее
Именно этот.
Поскольку желаний у Калегорма в принципе давно не возникало, он вяло удивился.
И остановился.
Сделал вдох, отмечая чистоту воздуха. От этой чистоты, на иначе, в носу засвербело, и Калегорм чихнул. Огляделся, убеждаясь, что свидетелем его позора была лишь крохотная сонная ещё овсянка, и прижал палец к губам.
А потом опустился на пыльную обочину просёлочной дороги и, чуть смежив веки, настроился…
Попытался.
Стрекозу, севшую на ухо, Калегорм стряхнул. Потом стряхнул с другого уха. Потом оба дёрнулись уже непроизвольно, нарушая начавшуюся медитацию.
– Брысь, – сказал Калегорм и начертил руну отвращения, потому что что-то подсказывало, что одними стрекозами дело не ограничится. А он не настолько просветлён, чтобы не замечать комаров.
Калегорм поёрзал, спихивая в сторону шишку, что удивительным образом вынырнула из травы и упёрлась острым концом в копчик.
Снова закрыл глаза.
На границе небосвода прорезалась тонкая полоса золота. И приветствуя светило, разом загомонили птицы. Голоса их перекликаясь, наполняли душу радостью. Калегорм сделал глубокий вдох, позволяя силе пробуждения проникнуть в утомлённое тело. Ещё немного…
Грохот мотора нарушил равновесие созерцания. И поток силы схлынул, зато Калегорма накрыло облако придорожной пыли.
Он опять чихнул.
И заставил себя успокоиться. Не вина водителя, что Калегорм выбрал столь неудачное место для утренней медитации. Он достал платок и осторожно промокнув нос. Посмотрел на солнце, край которого уже показался над черной лентой леса.
И решил пересесть.
Дорога, конечно, выглядела пустынной, но Калегорм был достаточно стар, чтобы не доверять этой кажущейся пустоте. А потому он поднялся и отошёл на пяток шагов.
Подумал.
И ещё на пяток.
Дальше?
Солнце поднималось. Ещё немного и весь смысл уйдёт. Так что он отложил походный мешок и сел. Выпрямился, поёрзал, прислушиваясь к ощущениям. Шишек в сухой траве не наблюдалось, зато сама эта трава, поднимаясь высоко, так и норовила коснуться.
То носа.
То ушей.
Раздражало.
Нет, раздражение Калегорм подавил. Сделал глубокий вдох. Прикрыл глаза, поскольку свет поднимающегося солнца очень уж в эти глаза лез.
А в штанину с той же настырностью лез муравей.
Надо было отрешиться.
Дышать.
Отыскать в себе глубины покоя и предвечную тишину. Поймать мгновенье, когда тело наполняется силой мира…
Муравьиные жвалы вцепились в кожу. И тут же, прямо над ухом считай, зазвенело:
– Пинь-пень-пинь-пень…
Калегорм медленно повернул голову, встретившись взглядом не со светилом, которое собирался благодарить за день грядущий, но с мелкою пичужкой, что устроилась на ветке.
– Пинь… – пискнула она, почуяв нечто недоброе. – Пень.
И убралась.
А вот муравьев в штанах
стало больше. Кажется, он выбрал на редкость неудачное место. Наверное, стоило бы отказаться от медитации вовсе, тем паче солнце поднималось как-то слишком уж быстро, и в этой быстроте чувствовалась скрытая насмешка.– Ну уж нет, – сказал Калегорм и отошёл на три шага. Бросил взгляд влево, убеждаясь, что дорога видна, но не слишком близка, так что облака пыли не помешают. Бросил взгляд вправо – до муравейника, что черной горкой поднимался меж двух сосенок тоже было прилично.
Очертил круг.
Подумал… заклинание отчуждения, конечно, избавило бы Калегорма от назойливых насекомых и не только их, но тогда и медитация потеряла бы смысл.
Потоки энергии, исходящие от небес к земле, упёрлись бы в щит.
Как и обратные.
Нет.
Он с некоторой, неподобающей возрасту и положению поспешностью опустился на траву, выпрямил спину, возложил руки на колени.
Прислушался.
Стрёкот сорок, но дальний.
Дятел опять же долбит больной ствол, но тоже не близко. Пеночка заткнулась. Муравьи… муравьи пока не мешали. Калегорм выдохнул и, прикрыв глаза, сделал очередной глубокий вдох. Пусть он упустил момент, чтобы получить силу солнца, но от земли тоже исходил мощный поток. И он устремлялся ввысь, и потому…
Дыхание успокаивалось.
Калегорм возвращал и душевное равновесие. Он сидел, дышал, почти достигнув момента слияния с природой, ощущения себя частью чего-то великого. Оставалось пара ударов сердца, чтобы полностью раскрыть сознания и слиться с миром, когда всеобщее равновесие было нарушено рёвом мотора.
Не одной машины.
И ревели так, назойливо, но Калегорм усилием воли выдвинул звуки на периферию сознания. Нельзя отвлекаться.
Он спокоен.
И умиротворён.
Он подобен ручью, что пробивается сквозь толщу земли и несёт свои воды…
Рев стих.
– Шаневский, куда намылился?
– Ща, я минутку…
…он – земля, непоколебимая и великая…
– Отлить надо!
…и небеса, которым случалось видеть и не такое.
– А я тебе говорил, что не хрен столько пива жрать! Давай уже, а то…
Вряд ли на небеса кто-то мочился. К сожалению, разум Калегорма находился в том просветленном состоянии, когда заботы земные воспринимались, как нечто малозначащее. Ну, до тех пор, пока разум всецело не осознал размер этой конкретной заботы. В симфонию утреннего рассвета вплелось журчание мочи, струя которой ударила в ствол рядом с Калегормом, и довольное покряхтывание человека. Ветерок донёс не только запахи – собственно мочи, перегара и застарелого пота, но и мелкие брызги, которые коснулись волос…
И лица.
А затем в лоб ударило что-то твёрдое. Бутылка?
Вот тут сознание окончательно вернулось в тело.
И Калегорм поднялся.
Медленно поднялся, чувствуя, как его буквально распирает от эмоций.
– Шаня! – заорали с дороги. – Ты, кажись, мужика какого-то обоссал!
– О-ба! – Шаня моргнул, должно быть впечатлённый величием эльфийской расы. – Ты… это… мужик… того… я не специально.
И молнию на джинсах застегнул.
А потом нахмурился так.
– Странный он какой-то… – произнёс презадумчиво. А в следующее мгновенье вытащил пистолет и, поправ всякие конвенции, нагло ткнул им в грудь. – Ты кто такой?