Эликсир князя Собакина

— И что получается?

— А ничего не получается. Сидишь себе такой же, как в начале, только поганой водички попил. Остается рот чаем прополоскать.

И Костя отпил из чайной чашки.

— Так вот почему у Тяпова ничего не вышло! — воскликнула Маша и тут же прикрыла рот рукой. Но бабуля, похоже, ничего не заметила. — Теперь все понятно. Что же делать?

— А ничего тут не сделаешь, — грустно сказал Живой. — Я так думаю, Алексеич, прикололся твой прадедушка. Пошутил. Мол, ищите-свищите, а в конце будет вам водичка из-под крана.

Елизавета Львовна, молча следившая за разговором и, очевидно, не все понимавшая, последнюю фразу поняла очень хорошо.

— Папа не мог так пошутить! — веско сказала она.

— И, кстати, вы забыли про плачущего Петра, — добавила Маша. — Слезы — это ведь тоже водичка с солями.

Савицкий был страшно расстроен:

— Ну, хорошо! «Заплачет Петр»! А где этого Петра искать? Я вот сам сейчас заплачу, может, от этого у нас все получится?

Повисла пауза. Всем было ясно, что поиски зашли в тупик.

Молчание нарушил Паша:

— Ну что вы сидите, как боярская дума? — бодрым голосом спросил он. — Давайте хоть кофейку попьем. Я вам такой сварю, что сразу соображалка заработает. Елизавета Львовна, у вас кардамон есть?

— Откуда я знаю? — пожала плечами хозяйка. — Спросите у Полины на кухне.

— Ребзо, айда на кухню! — скомандовал Живой. — Сейчас шарахнем кофейку по рецепту одной моей подружен-ции — сразу проснемся и все прочухаем. Князь, веди нас!

Петру Алексеевичу ничего не оставалось, как возглавить процессию. Последним брел Бабст.

Не прошло и пары минут, как в комнату ворвалась рассерженная Полина Андреевна.

— Елизавета Львовна, что за табор привел ваш внук? Один небритый, другой лохматый. Лохматый потребовал у меня турку и кофе. Шарит по полкам, как у себя дома. Ложкой дирижирует, заклинания какие-то пришептывает, зелье варит. Меня вот выгнал. Сказал — не подглядывайте, тетенька, я обещал унести этот секрет с собой в могилу.

— Полина Андреевна, не обижайтесь на него, — умиротворяюще ответила хозяйка. — Паша всегда нервничает перед концертом. А когда он нервничает, он может наговорить много лишнего. Пусть они там колдуют, а вы пока полейте-ка лучше березку. Это вас успокоит.

— Кому бы не мешало успокоиться — так это тому лохматому, в рваных джинсах, — проворчала себе под нос Полина Андреевна, однако послушно взяла с подоконника лейку и подошла к бонсаю, стоявшему на круглом столике в углу, под старинной, потемневшей от времени иконой в золотом окладе.

— Да протрите листья, как бывший хозяин велел! — приказала Елизавета Львовна, подъезжая к деревцу на своем кресле.

— Так вчера только протирала, — сказала Полина Андреевна.

— Вчера, сегодня... — задумчиво пробормотала хозяйка, видимо, углубляясь в воспоминания. Отвлек ее Бабст, вернувшийся из кухни обратно в комнату.

— Можно я у вас тут посижу? — спросил он. — А то там Пашка сварил какой-то смолы. Я кофе вообще-то не очень люблю, а такой дикарский и подавно.

— Паша, когда перед концертом нервничает, всегда готовит что-то несъедобное, — охотно откликнулась Елизавета Львовна. — Помню, он мне как-то жареную картошку в сахарной пудре преподнес. И, представляете, сам съел ее за милую душу, ничего не заметил.

Полина Андреевна покачала головой и ушла в соседнюю комнату.

Бабст подошел к бонсаю и улыбнулся, вспомнив неистового батюшку Симеона. Потом присмотрелся к иконе.

— Скажите, а кто тут изображен? — спросил он.

— Это папина икона. Я нарочно велела поставить рядом березку. Лев Сергеич купил эту икону в Пырьевске. Вы ведь там были, да?

— Да, были. А кто на иконе-то?

— Ну так вот. Продавец говорил, будто икона эта мироточащая. Это все, конечно, предрассудки, но папа за что-то ее очень ценил. Даже велел поместить в богатый золотой оклад. Хотя он не любил попов. Он только меня любил... Помню, идем мы с ним как-то по Кузнецкому, а он и говорит...

— Елизавета Львовна! Скажите: кто изображен на иконе?

— Как кто? Апостол Петр, разве не видите? Он же с ключами!

Различить апостола, а тем более — ключи на потемневшем дереве было не так-то просто.

— А можно поближе посмотреть?

— Пожалуйста, если хотите. Но я вас ненадолго покину, мой друг. Мне пора принимать лекарства. Они мне совсем ни к чему, но я не хочу сегодня расстраивать Полину. У нее и так тяжелый день.

С этими словами бабуля направила кресло-каталку к выходу из комнаты.

Бабст осторожно снял икону со стены и чуть не уронил — весила она, как оказалось, килограммов пятнадцать. Потом повернул ее и присвистнул: тыльную сторону прикрывала железная пластина, закрепленная по углам четырьмя большими винтами.

Он отошел к журнальному столику и аккуратно положил на него икону изображением вниз. Затем порылся в рюкзаке, достал швейцарский нож и осторожно, чтобы не повредить оклад, начал отворачивать винты.

— А может быть, этот Петр — никакой и не Петр, — рассуждал вслух Живой, прихлебывая кофе. — Может быть, это аббревиатура?

— И что же в этой аббревиатуре означает буква «е»? — хмыкнул Савицкий, отставляя в сторону пустую чашку.

— Знаешь, это стопудово что-то очень простое. Типа «скажи друг — и входи». Мне почему-то кажется, что ответ у нас прямо под носом, а мы его не видим, потому что ищем сложные решения.

— Интересно, а куда Костя подевался? — перебила спорщиков Маша.

Словно в ответ на ее слова в дверях кухни вырос Бабст.

— А я, похоже, Петра нашел, — будничным тоном сказал он.

— Как нашел? Какого Петра? Где нашел?

— Да у нас прямо под носом. Пошли, сами увидите.

В гостиной на столике рядом с менделеевским аппаратом лежало странное устройство, которого прежде тут не было: нечто среднее между часовым механизмом и внутренностями прадедушки современного телевизора. Медные цилиндрики разного размера были соединены медными же трубочками, а в центре этого лабиринта тускло отсвечивали шестеренки.

— Вау, какой клевый стимпанк! — воскликнул Паша. — Значит, это аббревиатура, как я и говорил? Паровая Емкость Троекратного расщепления?