Эликсир князя Собакина

— Ой, Пашечка, как вырос, как возмужал, как загорел! А что это с тобой за ребяточки? Вы надолго или так, погостить? А я слышала, что ты культуру в каком-то Бобруйске поднимаешь.

«В каком-то Бобруйске» она произнесла с очаровательной интонацией приезжего, укоренившегося в Москве меньше года назад.

— Ложь и клевета, — привычно откликнулся Живой.

— Это рабочие из тундры, починят нам все. Это друзья Живого, они ненадолго, — объяснил Диктатор. — Этим вписку и хавчик. А Пашку в пятую мансарду отведи.

— А, ну понятно, — кивнула Радуга, схватила за руки Пашу и ближайшего ненемца и потащила их за собой.

Гости завернули за угол, прошли по каким-то мосткам и вышли к узкой деревянной лестнице, ведущей из подвала на первый этаж. Поднявшись по ней, они оказались в комнате, заполненной всевозможными предметами быта, от вантуза до стиральной машины и от электрического чайника до пустой трехлитровой банки. Рядом с утварью копошились двое. Они были заняты каким-то важным делом. Один достал из папки лист бумаги А4 и, не глядя на него, спросил другого:

— Куда?

— Туда! — ответил его товарищ, указывая на ротанговое кресло.

— «Возмущение природных соков», — прочитал первый.

— Годится, — кивнул второй.

К некоторым предметам уже были прикреплены таблички. Так, ершик для унитаза был снабжен надписью «Лелеемый временем», круглый вертящийся табурет сообщал о том, что он «Верностью томим», а теннисная ракетка оказалась не больше и не меньше как «Ответом проискам заката».

— К выставке готовятся, — шепотом пояснила радуга и на цыпочках прошла в сторону следующей двери. За дверью была новая комната. В ней обнаружилось всего два предмета, но они заполняли собой все пространство. Это была кровать, на которой, обнявшись, спали трое, и картина во всю стену, изображавшая Спасскую башню Кремля через несколько десятков лет после всемирного потопа.

В следующей комнате на примусе варили кофе.

— И куда только смотрит пожарный инспектор? — покачал головой Петр Алексеевич.

— ребяточки, вы же сварите кофе нашим гостям? — тут же защебетала радуга.

— Да не вопрос, — отозвался кофевар.

У окна стоял перед мольбертом человек и, не обращая ни на кого внимания, рисовал.

В этой комнате, видимо, тоже предполагалось сидеть на полу, на подушках. Ненемцы как по команде уселись на свои картонки.

Не зная, чем заняться в ожидании кофе, Савицкий подошел к художнику и заглянул ему через плечо.

На картине был изображен переулок Достоевского, но рядом с галереей стоял подозрительно знакомый домик совершенно из другой эпохи.

— Так это же Прага!

— Угу, — кивнул художник.

— Вы, значит, рисуете сувениры для иностранцев?

— Ы? — не поворачивая головы, промычал тот.

— То есть каждый увезет к себе домой картину, на которой изображена часть его родного города в московских интерьерах?

— Ну, может быть.

— Но ведь идея именно такая? В узнавании?

— Нет. Идея в том, что мне так нравится.

— А предыдущая картина была о чем?

— Кривоколенный. А там кусочек Монмартра.

— И за сколько ее купили?

— А я почем знаю? Может, и не купили. Все, вопросы еще есть?

— Извините, если я что-то не так спросил. Я в искусстве не разбираюсь.

— Да и не надо в нем разбираться, искусство целее будет. Достали уже все на деньги свои дурацкие мерить!

Радуга осторожно оттеснила Петра Алексеевича в сторону.

— Вы не обижайтесь, — шепотом сказала она. — У него когда вдохновение — он всегда злой очень. Хорошо еще, что не обматерил.

— А в обычном состоянии он тих и вежлив, как дореволюционный студент, из милости живущий у одинокой богатой тетки, — подтвердил кофевар.

— А на самом деле продаются его картины? — не отступал Петр Алексеевич.

— Еще как. На них тут все и держится, можно сказать. А сам он неприхотлив: краска, холст, кофе, бутерброды в обмен на готовые картины.

— Наживаетесь на художнике, — мрачно буркнул Бабст.

— Нет. Даем художнику возможность жить и творить так, как он хочет. И поменьше сталкиваться с враждебным миром. Ну вот, готово. Угощайтесь, что ли!

Кофе взбодрил и придал сил. Даже Костя перестал хмуриться. Пройдя еще несколько комнат, гости попали в просторное помещение с тремя широкими окнами во всю стену, заставленное двухэтажными кроватями. В углу лежали свернутые спальники.

— Ну вот, ребяточки, располагайтесь, — сказала ненемцам радуга. — Занимайте свободные места, всем должно хватить. Баня тут рядом, на соседней улице. А туалет вот там, за стенкой.

— Слышно, — кивнул Башлык. — Журчит.

— Мы починим! — улыбаясь, пообещал Заяц.

— Вас тут бесплатно поселили, учтите, — сказал Паша. — Можете вообще ничего не чинить, если не хотите. Спокойно живите, ищите себе работу.

— Все равно починим, — сказал предводитель ненемцев. — Надо вала делать. Благодарность по-русски.

— Какие же вы отличные ребята, — говорил Бабст, обнимая по очереди всех ненемцев. — Я бы с вами остался, но надо аппарат выручать.

Оставив ненемцев обживаться, радуга отвела остальных наверх, в «мансарду № 5».

— Во, знакомые места, а то я уже думал, что мы заблудились, — обрадовался Паша. — Здесь живет кто-нибудь сейчас?

— Так, чтоб постоянно, — нет. Но если хорошие ребя-точки вечером приходят, то мы их сюда селим.

— То есть нам под вечер лучше убраться? — уточнил Савицкий.

— Я этого не говорила, я этого не говорила! — пропела радуга, по очереди пожимая всем руки. — А что это у тебя? — спросила она у Живого, указывая на синяк на его правой руке.

— Это... Неудачно тяповки выпил, — не стал вдаваться в подробности Паша и искоса взглянул на Бабста — помнит он или нет, как в вертолете разошелся? Нет, видимо, не помнит.

— Водка? Скучно! — чирикнула на прощание девочка и упорхнула вниз.

— Водка — скучно, — повторил Живой. — Это ведь я придумал. Это мой слоган к молодежной антиалкогольной кампании, которая так и не была запущена.

— Почему? — спросил Петр Алексеевич.

— А потому что Тяпов кучу бабок отвалил, чтобы ее не было. А хорошо было все придумано. Ну, хоть слоган пригодился. Мне, правда, так за него никто и не заплатил.

Глава 39 От чего заплачет Петр?