Элизабет Тейлор

Газета намекала, что Уорнер взял на себя долги покойного соперника и открыл банковский счет на имя его вдовы исключительно в обмен на поддержку его кандидатуры, и этот намек задел сенатора за живое. Его пресс-секретарь заявил следующее: «Для подобных обвинений нет ровным счетом никаких оснований».

Элизабет пришла от этой карикатуры в ярость и отказалась проявить вежливость, когда репортеры обратились к ней с вопросами. К тому же Элизабет все еще не могла прийти в себя после карикатуры Пэта Олифанта, которая за несколько недель до этого появилась на редакторской странице газеты «Вашингтон стар». Карикатурист изобразил Уорнера верхом на толстомясой, грудастой, оседланной Элизабет Тейлор, несущей его на себе вперед к победе. Подпись под рисунком гласила: «Сцены из вирджинской охоты». Элизабет нашла эту карикатуру злобной. Она терпеть не могла шуточек в свой адрес, особенно подобных той, которую отпустил кто-то из политиков в длинной череде выступавших: «Стоя здесь, я ощущаю себя седьмым мужем Элизабет Тейлор. Я знаю, что мне полагается делать, но мне надо еще поразмышлять над тем, как сделать это поинтереснее».

Карикатура из «Дунсбери» затем промелькнула на страницах еще 450 газет по всем Соединенным Штатам. «Ричмонд таймс диспэтч» перепечатала ее, снабдив специальным комментарием для читателей — якобы «некоторые замечания попахивают безвкусицей». Через несколько дней в газете «Ричмонд ньюс лидер» было опубликовано открытое письмо Хелен Обенсхайм, в котором она опровергала все обвинения. По ее словам, Джон Уорнер заплатил 35 тысяч долларов за обеспечение избирательной кампании ее мужа, за офисные помещения и оборудование, но ни за что более. «Джон Уорнер никогда не брал на себя общий долг по избирательной кампании, — сказала она. — Весь его вклад в кампанию Обенсхайма имел место на следующий после июльского съезда день. Тогда Уорнером был выписан чек на пятьсот долларов, который он и вручил Дику... Ни он сам, ни его жена не имели никакого отношения к трастовому фонду. Ни совместно, ни порознь мы не переводили на него никаких денег. Мистер Уорнер разумный человек и прекрасно отдавал себе отчет в том, какими конфликтами чревато его или его жены даже косвенное участие в финансовых вопросах нашей семьи».

К сожалению, сделанное миссис Обенсхайм опровержение, в отличие от карикатур Гарри Трудо, не увидело свет на страницах четырехсот пятидесяти американских газет. Стоит ли удивляться, что в глазах немалого числа людей утвердился образ Уорнера как малоизвестного дилетанта-пройдохи. Отлично отдавая себе в этом отчет, Уорнер уселся за рабочий стол вместе со своим пресс-секретарем, ломая голову над тем, как исправить нанесенный ущерб. В отличие от других сенаторов-новичков, его имя было хорошо известно по всей стране. Его проблема заключалась скорее в том, что он, наоборот, был слишком известен, и поэтому отдал своим помощникам распоряжение, чтобы те отвечали отказом на любую просьбу об интервью со стороны общенациональных средств массовой информации, в том числе телешоу «Сегодня», «С добрым утром, Америка!», журналов «Тайм», «Ньюсуик» и «Пипл», то есть даже тех изданий и телепрограмм, в которых мечтает «засветиться» любой политик. Уорнер же решил сотрудничать исключительно с вирджинской прессой и то лишь в том случае, если местные газетчики его об этом попросят. Поставив себе целью во что бы то ни стало выглядеть в глазах публики серьезным и трудолюбивым сенатором, Уорнер сделал для себя вывод, что ему не следует особенно высовываться. «Хватит с нас представлений», — заявил он своим помощникам. По его словам, он не желал, чтобы за ним на всю жизнь закрепилось прозвище «Сенатор Элизабет Тейлор», а также, чтобы его считали «голливудским хвастуном».

Изменение имиджа было для него столь важно, что он даже решил обсудить этот вопрос дома с Элизабет, после чего доложил своим помощникам, что жена выразила с ним полнейшее согласие. «Она взяла годовой отпуск в кино, чтобы не заслонять собой мужа, а также не отвлекать внимание публики от того образа, который он стремился создать», — доверительно поведал один из помощников Уорнера.

Фермерская жена была вынуждена принять новые правила игры — никаких дискотек, никаких визитов в «Студию-54». Все общение должно быть так или иначе увязано с проводимой мужем политикой. «Мы представляем тысячи вирджинских «голубых воротничков», поэтому если нас в гости приглашает профсоюз, мы не можем не принять это приглашение», — заявил Уорнер, признавший, что настала пора оставить при себе шокирующие комментарии и крепкие выражения. «Нам следует как можно реже выставлять себя напоказ», — добавил он.

В 1980 году политический обозреватель Макс Лернер высказался так о попытках Элизабет держаться в тени: «Каждый раз при нашем с ней разговоре она неизменно старалась намекнуть мне, что между нами ничего не было. Ей не хотелось, чтобы Уорнеру стало известно об этом романе давно прошедших дней — ведь я, будучи человеком серьезным, представлял бы для него реальную угрозу».

И хотя Джон Уорнер не знал о когда-то имевшем место романе между Элизабет и Лернером, ему было известно о ее отношениях с торговцем подержанными автомобилями Генри Уинбергом. Желая помочь супруге высвободиться из уинберговских пут, сенатор Уорнер вместе с нею летал в Калифорнию, где имел с ним встречу. Элизабет пообещала выступить от его имени в суде, когда Уинберг подал иск против журнала «Инкуайерер», заявившего, будто Элизабет в свое время сделала ему подарков на сумму в 770 тысяч долларов. В обмен на свидетельские показания в суде Элизабет потребовала от Уинберга полного прекращения их делового сотрудничества в косметическом и бриллиантовом бизнесе. Кроме того, она настаивала на том, чтобы Уинберг дал обещание не разглашать подробности их отношений кому бы то ни было.

Во время избирательной кампании Уорнер пообещал, что в первый год своего сенаторства он не станет совершать никаких поездок за границу. «Я остаюсь дома», — утверждал он. Ему не хотелось брать пример со своего предшественника, который за время своего пребывания в должности сенатора успел посетить сорок стран. Уорнер поставил Элизабет в известность, что не может путешествовать с ней, и поэтому, если она намерена принять приглашение президента Анвара Садата посетить Египет или же почтить своим присутствием кинофестиваль на Тайване, то ей придется отправиться туда одной или же в сопровождении своей английской приятельницы Шарон Хорнби.

Пообещав, что будет неукоснительно выполнять все свои обязанности, даже если ради этого ему придется засиживаться в Капитолии допоздна, Уорнер заявил супруге, что не всегда сможет сопровождать ее по вечерам в гости.

Элизабет, отдавая себе смутный отчет в том, с какими личными жертвами это связано, сказала, что понимает его. Первое крупное разочарование постигло актрису в день ее рождения, когда ей исполнилось сорок семь лет. В тот вечер был заказан столик у «Доминика», в лучшем французском ресторане Вашингтона, который Элизабет особенно любила.

Уорнер позвонил ей в самую последнюю минуту, чтобы сказать, что не сможет прийти, поскольку сессия Сената затянется допоздна и ему не хотелось бы пропускать перекличку. Расстроившись, Элизабет в сердцах бросила трубку, налила себе стаканчик и позвонила ресторатору Доминику Д'Эрмо. Она сказала ему, что Джон задержится в Сенате, а она не может в одиночку появиться в ресторане, поскольку это вызовет пересуды. Однако, добавила она, одиночество для нее невыносимо, и поэтому не мог бы Доминик оказать ей любезность и приехать к ней в Джорджтаун, чтобы приготовить обед у нее дома. Доминик, который впервые познакомился с Элизабет в Париже в 1963 году, поинтересовался, чем бы ей хотелось полакомиться. «Крабы, — ответила она, — рыба, шампанское «Дом Периньон» и шоколадный торт». Доминик отдал заказ своему шеф-повару, выбрал несколько бутылок самых изысканных вин и лично отвез праздничный обед в шикарный уорнеровский особняк на S-Стрит. Он остался вместе с Элизабет немного выпить и поболтать. Через несколько часов появился сам сенатор. В тот вечер Доминик уезжал от Уорнеров в полной уверенности, что Элизабет Тейлор все еще любит Ричарда Бертона. Но Джона Уорнера это мало волновало.

«Для любой женщины это нелегко — ждать допоздна, когда ее муж наконец вернется домой, — сказал он. — По правде говоря, это самые трудные перемены в ее жизни. Но теперь для Элизабет главная ее роль — это роль жены, роль хранительницы домашнего очага. Это ее роль номер два — что же, я только поощряю ее дальнейшую карьеру: она вполне может позволить себе сниматься в небольших ролях, работа над которыми занимает один-два месяца. Ну, а кроме того — ей хочется быть настоящей женой сенатора».

Перспектива превращения Элизабет в добропорядочную сенаторскую супругу, облаченную в полосатую форму общества Красного креста с эмблемой на левом рукаве «Женщины Американского Сената», вынудила репортеров однажды утром вскоре после вступления Уорнера в должность броситься в Капитолий, дабы запечатлеть высокопоставленных дам за работой. Разумеется, на следующий день в газетах появились снимки исключительно одной жены — Элизабет Тейлор. По официальным свидетельствам, никто из сенаторских жен не выказал по этому поводу никакой зависти. Правда, в кулуарных разговорах кое-кто заметил, что она «слишком сильно накрашена», хотя большинство сошлись на том, что в целом миссис Уорнер «держится приветливо и не задирает нос».

«По всей видимости, ей хорошо известно, что, где бы она ни появилась, фотографы будут следовать за ней по пятам, а без косметики она не так хорошо получается на фотографиях», — заметила одна из сенаторских жен, пытаясь как-то объяснить густо накрашенные веки в стиле Клеопатры. «Элизабет — давняя знакомая Хальстона, и, возможно, она попросит его придумать для нас новую форму общества Красного креста — с глубоким декольте», — шутила другая. Что касается самой Элизабет, то она публично заверяла общественность в своих симпатиях к остальным сенаторским женам. «Мне легко и приятно в их обществе, — уверяла она. — Все они немного с чудинкой, и у них есть чувство юмора. Они умеют посмеяться над собой. Ведь если вы занимаетесь политикой, не имея при этом чувства юмора, — ваша песенка спета».

В новой для себя роли сенаторской жены Элизабет начала принимать участие в официальных мероприятиях. Она посещала по всей Вирджинии школьные фестивали драматического искусства, вносила свою лепту в мероприятия, посвященные Международному году ребенка. Элизабет никогда не выступала с пространными речами. Она просто выходила на публику и произносила несколько слов, что приводило присутствующих в неописуемый восторг. Люди ощущали свою избранность уже от того, что имели счастье лицезреть знаменитую киноактрису вблизи. Когда же она говорила им, какое удовольствие испытывает от своего перевоплощения из кинозвезды в жену политического деятеля, публика просто млела от восторга.