Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)

Писистрат с трудом перевёл дух. Затем, обратясь к Гиппарху, он промолвил:

— Ты же осуществи мою всегдашнюю мечту: сооруди близ Акрополя прекрасное здание из пентелийского мрамора и собери там для общего пользования все великие творения божественного старца Гомера, боговдохновенного беотийца Гесиода и других славных поэтов и писателей земли греческой. Пусть это здание будет первой в Элладе библиотекой [35] . Окончи также, при помощи искусных зодчих, начатый мной величественный храм в честь Олимпийского Зевса. Средства для этого ты найдёшь в моей частной и государственной казне, которую я вам оставляю столь полной, какой она доселе никогда ещё не бывала. Но помните: раньше, чем тратить из неё хоть один обол на храм или библиотеку, вы должны помочь бедным поселянам, в поте лица своего трудящимся над извлечением из недр земли даров благодатной Деметры. Аттика будет могуча лишь при сильных и жизнерадостных крестьянах-земледельцах... Теперь же, друзья, оставьте меня все, кроме моей верной Тимонассы, с которой мне хочется пробыть наедине последние минуты земной жизни. Всех вас благодарю за вашу любовь и преданность. О каждом из вас я подумал при составлении завещания. Да хранят вас всех бессмертные боги!

35

Слово это по-гречески значит буквально «книгохранилище».

С тихим плачем все, кроме аргивянки, вышли из комнаты умирающего. Марпесса с прислужницами и рабынями удалилась в гинекей, остальные направились под крытую галерею аулы, чтобы там дождаться дальнейшего. Ждать им пришлось недолго. Через несколько минут в таламосе раздался душераздирающий крик, а вслед затем бросившиеся туда люди нашли Писистрата уже бездыханным. На полу, около ложа, в глубоком обмороке лежала Тимонасса.

Дом огласился громкими рыданиями.

Прошло два дня после смерти Писистрата, весть о которой с быстротой молнии разнеслась не только по городу, но и по всей Аттике. Со всех концов страны к дому усопшего стали стекаться толпы поселян и граждан, чтобы в последний раз поклониться праху любимого тирана. Даже те, кто дотоле никогда не бывал в доме Писистрата, теперь сразу нашли его, потому что народ лавиной шёл туда со всех сторон. По древнему обычаю входная дверь, украшенная снаружи прядью волос умершего, прибитой к косяку, и ещё издали заметная по двум огромным бронзовым урнам с очистительной водой у входа, была все эти дни открыта настежь.

Тело почившего, омытое, умащённое и облачённое в драгоценный, вышитый серебром хитон, поверх которого был раскинут белоснежный льняной плащ, покоилось посреди аулы на высоком тёмном катафалке, окружённом двенадцатью свечами в высоких бронзовых подсвечниках. Ногами труп был обращён к входным дверям, головой к гинекею и жертвеннику Зевса. Лоб покойного был повязан широкой льняной лентой, которую почти совсем скрывал венок из прекрасных полевых цветов. Такие же венки, только побольше, лежали в ногах Писистрата и на ступенях катафалка. Лица усопшего почти не было видно. Из уже ввалившегося рта торчал уголок медного обола, обычной платы умерших для Харона, по верованиям древних перевозившего душу покойника через подземную реку Стикс в мрачное царство Аида и Персефоны. А чтобы задобрить грозного стража подземной обители, трёхглавого Цербера, в обе руки умершего было вложено по пшеничной лепёшке с мёдом.

В некотором отдалении от катафалка стояла кучка наёмных плакальщиц в изодранных одеждах. При всяком появлении новых лиц они затягивали свой протяжно-жалобный олофирм (погребальную песню), наводя на всех присутствующих безысходную тоску. Когда эти плакальщицы уставали, их сменяла новая партия и, таким образом, в течение целых двух суток, прошедших с момента смерти Писистрата, дом его беспрерывно оглашался заунывными звуками, смешанными с громким плачем и рыданиями домашних и прибывавшего всё в большем и большем количестве народа.

Утро чуть брезжило, заря ещё не успела загореться на восточной окраине неба, как к дому Писистрата стали стекаться ближайшие друзья и товарищи покойного. Фракийским телохранителям почившего тирана стоило немалого труда удалить с улицы в соседние переулки несметную толпу народа, явившуюся отдать последний долг правителю. Пока фракийцы были заняты своим делом, рабы положили тело Писистрата в роскошный открытый кипарисовый гроб. Плакальщицы в полном составе затянули ещё более жалобную похоронную песню, флейтисты заиграли унылый иалем, а друзья почившего запели гимн в честь мрачного Аида и супруги его Персефоны. Друзья и соратники Писистрата, все в тёмных плащах, вышли на улицу, предварительно окропив себя священной водой. За ними двинулись флейтисты и плакальщицы. Рабы вынесли гроб на больших чёрных носилках, а за ним следовала с опущенными глазами семья покойного, сперва мужчины, потом женщины и дети. По бокам гроба и впереди процессии невольники несли зажжённые смоляные факелы. Шествие замыкал отряд вооружённых фракийцев, за которыми повалила несметная толпа народа, возраставшая по мере того, как кортеж приближался к Керамику. Здесь к нему присоединились жрецы и жрицы различных храмов, ареопагиты, архонты во главе с престарелым эпонимом Филонеем, члены совета, пританы и другие должностные лица. Многие в знак траура коротко остригли волосы.

Заря ещё не занималась, когда траурное шествие миновало Конские ворота и вышло на так называемую Священную дорогу, находившуюся в пределах Керамика. По краям этой улицы во множестве высились могильные курганы, неприхотливые каменные столбики и небольшие капища, места погребения умерших. В самом конце дороги, там, где поворот её шёл к Кефиссу, возвышался небольшой холм, на вершине которого росло несколько тёмных кипарисов. Сюда-то и направился траурный кортеж.

У самого подножия холма был сложен огромный костёр, ещё не зажжённый. При приближении к нему флейтисты умолкли, и спящие окрестности огласились громкими звуками гимна в честь подземных богов. Пение стотысячной толпы в этой ночной тишине производило потрясающее впечатление.

Медленно приблизились тем временем рабы-носильщики к костру, бережно поставили на него гроб с останками Писистрата, и тотчас бросили несколько факелов в сухие ветви. Дрова затрещали, и через несколько мгновений костёр запылал огромным пламенем, ярко озарившим все окрестности. Чёрные клубы дыма взвились к небесам, начинавшим розоветь под первыми лучами восходившего солнца, и лёгкий предутренний ветерок понёс их в сторону тёмных кипарисов на вершине холма. В эту минуту с одного из этих громадных деревьев взвился могучий орёл, дотоле скрытый чащей густых ветвей, и полетел по направлению к священному граду Афины-Паллады...

Последние брёвна костра догорели, и на месте его теперь высился большой холм пепла и золы. Бережно собрали рабы не истлевшие в огне останки Писистрата, сына Гиппократа, и сложили их в красивую серебряную, чеканной работы урну, которую затем зарыли на вершине холма, под самым величественным кипарисом. Каждый из присутствовавших на погребении бросил на это место по горсти земли. Когда эта последняя церемония была окончена и большинство участников похорон уже возвратилось в город, там образовался высокий курган, обозначавший место вечного упокоения одного из славнейших мужей Аттики. Восходящее солнце озарило его своими жгучими лучами, и гнездившиеся в ветвях деревьев птицы дружно запели гимн лучезарному Гелиосу.

XII. ДОБРАЯ ПАМЯТЬ

Девятый день после кончины Писистрата случайно совпал с третьим днём весеннего праздника бога Диониса, когда во всей Элладе торжественно справлялись Анфестерии, праздник цветов, продолжавшийся целых трое суток. Ещё рано утром, чуть ли не на заре, со всех концов Афин потянулись к Священной дороге, где было расположено главное городское кладбище, толпы граждан, женщин, девушек и детей, увенчанных цветами и нёсших в руках венки и большие глиняные горшки с варёным горохом, бобами и другими стручковыми плодами. Это были жертвоприношения подземному богу Гермесу и душам усопших, почему и самый день этот назывался «Хютра», горшечным праздником.

По мере того, как солнце поднималось на небосклоне всё выше и выше, росли и толпы афинян, устремлявшихся к родным гробницам. Одни шествовали туда молча, в глубокой задумчивости, другие тихо напевали гимны в честь Гермеса, Аида и Персефоны, третьи, уже достигшие могил своих близких, венчали надгробные памятники цветами и приносили жертвы душам усопших.

Особенно сильное скопление народа замечалось у свеженасыпанного кургана могилы Писистрата. С самого раннего утра туда потянулись с цветами, венками И гирляндами пришедшие издалека поселяне-диакрии и афинские граждане. Весь могильный курган представлял огромную гору живых цветов. Венки висели даже на ветвях ближайших кипарисов.

Около полудня к могиле недавно почившего тирана приблизилось большое шествие. В огромной толпе новоприбывших можно было увидеть всех членов семьи Писистрата, его дальних родственников, товарищей, друзей и ближайших соратников. Здесь было также несколько ареопагитов и архонтов. Когда Гиппий от лица семьи совершил установленное ритуалом возлияние на могиле отца своего, и груда новых венков и гирлянд быстро выросла у подножия холма, из толпы отделилась согбенная фигура дряхлого архонта-эпонима Филонея, и старик, став на вершине холма, обратился к присутствующим со следующими словами: