Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

— Все на золотой песок!

Наш поклон и поцелуй,

Волны бури околдуй!

Танец наш в лучах зари,

Волны дерзкие смири![28]

Мы взялись за руки и затанцевали на освещенном луной песке, а потом вернулись к серебряной чаше в дюнах, оделись и пошли домой — совершенно счастливые. Только, конечно, нам пришлось нести наши мокрые нижние юбки свернутыми под мышкой, так что мы обе казались довольно тощими, но никто нас не видел. И вот из-за этогов таком ужасе весь Блэр-Уотер.

Но все-таки я очень надеюсь, что до ушей тети Элизабет история с купанием не дойдет.

Очень жаль, что из-за нас с Дином миссис Прайс на целую ночь лишилась сна. Мы не совершали никаких колдовских обрядов — мы просто взбирались на Отрадную гору и рассматривали картины в облаках. Возможно, это ребячество — но было очень интересно. Дин обладает одной чертой, которая мне особенно нравится: его не пугает то, что какое-то вполне невинное и приятное занятие считается ребячеством, и он всегда готов уделить ему время. Одно облако, на которое он указал мне, выглядело точь-в-точь как ангел, летящий по бледному сверкающему небу и несущий в объятиях младенца. На голове у него была прозрачная голубая вуаль с мерцающей сквозь нее чуть заметной первой вечерней звездой. Концы его крыльев были позолочены, а белые одежды покрыты красными крапинками.

— Вот летит Ангел Вечерней Звезды и несет в объятиях Завтрашний День, — сказал Дин.

Это облако было таким красивым, что принесло мне одно из моих чудесных мгновений. Но десять секунд спустя оно превратилось во что-то, похожее на верблюда с невероятно большим горбом!

Мы чудесно провели полчаса — пусть даже миссис Прайс, которая ничего не видела в небе, и решила, что мы окончательно сошли с ума.

Что ж, так всегда бывает, и бесполезно пытаться жить представлениями других людей. Единственное, что возможно — это жить своими собственными. Что бы кто ни говорил, я верю в себя. Я не так плоха и глупа, как они обо мне думают, и я не чахоточная, и я умеюписать стихи и рассказы. Ну, теперь, когда я написала все это, у меня уже нет прежнего неприятного чувства. По-прежнему злит меня лишь одно — мисс Поттер пожалеламеня... чтобы меня жалела какая-то Поттер!

Я только что выглянула из окна и увидела клумбу с настурциями кузена Джимми... и ко мне вдруг пришла вспышка... и теперь мисс Поттер, и ее жалость, и ее злой язык, похоже, не имеют никакого значения. Настурции, кто раскрасил вас, о чудесные, пылающие цветы? Вы, должно быть, выкроены из летних закатов.

Этим летом я часто помогаю кузену Джимми в его саду. Думаю, что я люблю этот сад не меньше, чем сам кузен Джимми. Каждый день мы делаем чудесные открытия, обнаруживая новые бутоны и цветы.

Значит, тетя Элизабет не пошлет меня в Шрузбури! Ох, я так разочарована, словно и вправду надеялась, что она примет другое решение. Кажется, все двери в жизни закрыты передо мной.

И все же... есть в моей жизни много такого, чему я могу радоваться. Тетя Элизабет, как я думаю, позволит мне еще год ходить в здешнюю школу, и мистер Карпентер сумеет многому научить меня, и я не такая уж некрасивая, и лунный свет по-прежнему прекрасен, и со временем я непременно добьюсь чего-нибудь при помощи моего пера... и у меня такой прелестный серый, с круглой мордочкой кот, который только что вспрыгнул на мой стол и ткнул носом в мое перо, словно говоря: ты уже очень много написала — для одного раза достаточно.

Настоящий кот непременно должен быть серым!»

Глава 5

Синица в руках

Однажды вечером в конце августа Эмили услышала сигнальный свист Тедди со стороны Завтрашней Дороги и незаметно выскользнула из дома, чтобы присоединиться к нему. У него были новости: об этом можно было догадаться по его сияющим глазам.

— Эмили!— воскликнул он возбужденно. — Я все-таки еду в Шрузбури! Сегодня вечером мама сказала, что решила меня отпустить!

Эмили была рада... но к этой радости примешивалась и какая-то странная грусть, за которую она сразу же упрекнула себя. Как одиноко будет в Молодом Месяце, когда ее три давних друга уедут! До этого момента она даже не сознавала, насколько рассчитывала на общество Тедди. Он неизменно присутствовал в ее мыслях о предстоящей зиме. Для нее общество Тедди всегда было чем-то само собой разумеющимся. А теперь в Блэр-Уотер не будет никого — даже Дина. Дин собирался, как всегда, уехать на зиму — в Египет или Японию; выбор он откладывал до последнего момента. Что будет она делать в одиночестве? Смогут ли «книжки от Джимми», сколько бы их ни было, заменить ей близких друзей из плоти и крови?

— Если бы только ты тоже ехала с нами в Шрузбури!— вздохнул Тедди, шагая рядом с ней по Завтрашней Дороге, которая уже стала почти Сегодняшней — так быстро выросли вдоль нее стройные, кудрявые молодые клены.

— Что пользы желать невозможного... не будем говорить об этом... мне становится грустно от таких разговоров, — сказала Эмили отрывисто.

— Ну, во всяком случае, мы сможем встречаться по субботам и воскресеньям. И это тебя я должен благодарить за то, что еду. То, о чем ты сказала маме в ту ночь на кладбище, повлияло на ее решение. По отдельным ее словам я мог догадаться, что она с тех пор постоянно думала об этом. Один раз на прошлой неделе я слышал, как она пробормотала: «Это ужасно быть матерью... быть матерью и так страдать. А она назвала меня эгоисткой!» А в другой раз она сказала: «Неужели это эгоизм — пытаться сохранить то единственное, что у тебя осталось в этом мире?» Но сегодня вечером она была просто прелесть и сказала мне, что я могу поехать. Я знаю, люди говорят, будто мама немного не в своем уме... и порой она действительно кажется немного странной. Но это только тогда, когда рядом есть кто-то чужой. Ты и представить не можешь, Эмили, до чего она милая и славная, когда мы с ней наедине. Мне ужасно жаль покинуть ее. Но я долженполучить образование!

— Если то, что я сказала, заставило ее передумать, я очень рада, но знаю, что она никогда не простит мне этого. Он ненавидит меня с той минуты... ты сам знаешь, что это так. Ты знаешь, какона смотрит на меня, всякий раз когда я захожу в Пижмовый Холм... о, она, разумеется, очень вежлива со мной. Но ее глаза, Тедди...

— Я знаю, — сказал Тедди смущенно. — Но не будь сурова к ней, Эмили. Я уверен, она не всегда была странной... хотя, сколько я себя помню, она именно такая. А о ее прошлом я ничегоне знаю. Она никогда мне ничего не рассказывает... И я абсолютно ничего не знаю о моем отце. Она не хочет о нем говорить. Я даже не знаю, откуда у нее на лице этот шрам.

— Я думаю, в том, что касается рассудка, у твоей матери все в порядке, — задумчиво сказала Эмили. — Но, мне кажется, ее что-то тревожит... постоянно тревожит... что-то, о чем она не может забыть и с чем не может примириться. Тедди, я уверена, твою мать что-то преследует. Конечно, я имею в виду не призрак или еще что-нибудь в этом роде. Ее преследует какая-то ужасная мысль.

— Она несчастна — я это знаю, — вздохнул Тедди, — и, конечно, мы бедны. Сегодня вечером мама сказала, что она может послать меня в Шрузбури только на три года — на большее средств у нее не хватит. Но это позволит мне начать... а уж потом я как-нибудь сам сумею добыть деньги на учебу. Я знаю, что сумею. Она не пожалеет, что послала меня учиться.

— Когда-нибудь ты станешь великим художником, — сказала Эмили мечтательно.

Они дошли до того места, где кончалась Завтрашняя Дорога. Перед ними раскинулось тянувшееся до самого озера пастбище, белое от усеявших его маргариток. Фермеры терпеть не могут маргаритки, в которых видят лишь надоедные сорняки, но поле, белеющее ими в летние сумерки, — видение Страны Утерянных Радостей. За пастбищем сияло, словно громадная золотистая лилия, озеро Блэр-Уотер. К востоку от него, на холме, прятался среди теней маленький темный Разочарованный Дом, вспоминая, быть может, о вероломной невесте, что так и не пришла к нему. В Пижмовом Холме тоже не было света. Неужели там в темноте плакала одинокая миссис Кент, страдающая от мучительной тайной жажды душевной близости с кем-нибудь?