Эмма (пер. И.Мансурова)

– Уверяю вас, мистер Уэстон, я почти не сомневаюсь в том, что мое мнение сложится решительно в его пользу. Я столько хвалебного слышала о мистере Фрэнке Черчилле! В то же время справедливо будет отметить, что я – одна из тех, кто всегда судит по себе, и на мое мнение никоим образом не влияет мнение других. Объявляю вам: каким найду я вашего сына, таким и будет мое суждение о нем… Я не склонна к лести! Мистер Уэстон погрузился в раздумья.

– Надеюсь, – сказал он вскоре, – что я не слишком суров по отношению к бедной миссис Черчилль. Если она больна, мне следует пожалеть о своей несправедливости, однако некоторые черты ее характера затрудняют для меня возможность говорить о ней с тою снисходительностью, которую я должен проявить. Вряд ли вы, миссис Элтон, пребываете в неведении относительно отношений, в каких нахожусь я с ее семьей, а также относительно обращения, которому меня там подвергли; и, между нами, всю вину за это следует возложить на нее. Она была подстрекательницей. Никогда к матери Фрэнка не отнеслись бы с пренебрежением, если бы не она. Мистер Черчилль горд, однако его гордость ничто в сравнении с гордыней его жены: он более всего ценит спокойствие, праздность, его благородство никому не вредит и лишь его самого делает слегка беспомощным и скучным. А вот она заносчива и нетерпима! И что еще невыносимее, сама она не блещет ни знатностью, ни богатством. Когда он женился на ней, она была никем, только что из благородной семьи, но, стоило ей взять фамилию Черчилль, она перещеголяла, или, если можно так выразиться, перечерчиллила, их всех в своих претензиях на знатность и могущество! Но сама по себе, уверяю вас, она просто выскочка.

– Подумать только! Да, это должно бесконечно раздражать. Я испытываю нечто вроде ужаса по отношению к выскочкам. Живя в «Кленовой роще», я привыкла испытывать искреннее отвращение к людям подобного сорта; знаете ли, среди соседей там есть одно семейство, которое безумно раздражает брата и сестру из-за чрезмерной важности, которую они на себя напускают! Ваше описание миссис Черчилль живо напомнило мне о них. Это семейство по фамилии Тапмэн, которое обосновалось там очень недавно, они обременены многими родственниками низкого происхождения, но мнят себя важными персонами и думают, что могут стоять наравне с семьями, которые уже давно обосновались там. Они и полутора лет не прожили в Уэст-Холл, и никто не знает, каким путем нажито их состояние. Они приехали из Бирмингема, а этот город, знаете ли, мистер Уэстон, не лучшая рекомендация. Нет, положительно от Бирмингема ничего хорошего ожидать нельзя. Мне всегда казалось, что в самом названии города слышится нечто зловещее. Однако о Тапмэнах никто ничего наверняка не знает, хотя, уверяю вас, подозревают многое. Судя по их поведению, они считают себя равными даже моему брату, мистеру Саклингу, которому не посчастливилось быть одним из их ближайших соседей. Мне бесконечно жаль, что так вышло. Мистер Саклинг живет в «Кленовой роще» вот уже одиннадцать лет, а прежде поместьем владел его отец – думаю, что именно отец, – я почти уверена, что старый мистер Саклинг совершил покупку поместья задолго до своей кончины.

Их прервали. Гостей обносили чаем, и мистер Уэстон, сказав все, что он хотел, поспешно воспользовался случаем и ретировался.

После чая мистер и миссис Уэстон и мистер Элтон составили мистеру Вудхаусу компанию за карточным столом. Оставшиеся пять человек были предоставлены сами себе, и Эмма сомневалась, что они хорошо поладят, ибо мистер Найтли, казалось, не расположен к беседе, миссис Элтон недоставало внимания, которое никто не испытывал желания ей оказывать, а сама она находилась в полном смятении чувств, вследствие чего предпочитала молчать.

Мистер Джон Найтли оказался разговорчивее брата. На следующий день ему предстояло рано их покинуть, и он заговорил с родными:

– Что ж, Эмма, полагаю, о мальчиках я все сказал, но у вас есть письмо сестры, в котором, конечно, содержатся подробнейшие разъяснения. Мои советы будут гораздо короче ее и, наверное, в несколько ином духе… В двух словах все мои просьбы сводятся к следующему: не балуйте их и не пичкайте лекарствами.

– Я все же надеюсь, что удовлетворю вас обоих, – сказала Эмма, – ибо сделаю все, что в моих силах, чтобы они были счастливы, и для Изабеллы этого будет достаточно. А счастье, должно быть, предотвратит излишнюю опеку и пичканье лекарствами.

– А если они вам надоедят, отправляйте их домой!

– Скорее всего, я так и сделаю… Неужели вы серьезно?

– Я понимаю, что для вашего батюшки они могут оказаться слишком шумными… Они могут стать тяжким бременем даже для вас, если ваши приемы и походы в гости участятся, как в последнее время.

– Участятся?!

– Конечно! Вы не можете не сознавать, что в последние полгода жизнь ваша значительно переменилась.

– О нет, уверяю вас, моя жизнь нисколько не переменилась.

– Не может быть никаких сомнений в том, что вы вращаетесь в обществе интенсивнее обычного. Доказательством служит сегодняшний вечер. Я приехал всего на один день, и что же – оказывается, у вас званый обед! Когда такое случалось прежде? Число ваших соседей растет, и вы больше видитесь с ними. Чуть ли не в каждом вашем письме к Изабелле содержался отчет о новых увеселениях: обеды у мистера Коула, балы в «Короне». Даже события в Рэндаллсе, одном только Рэндаллсе, очень переменились.

– Да, – быстро сказал его брат, – все дело именно в Рэндаллсе.

– Вот именно! И так как, насколько я могу судить, влияние Рэндаллса на вас не ослабло, то мне и кажется вполне возможным, что Генри и Джон иногда могут быть вам в тягость. И если они хоть в малейшей степени станут вам в тягость, очень прошу вас немедленно отослать их домой.

– Нет! – вскричал мистер Найтли. – Зачем же так? Пусть их пришлют в Донуэлл. У меня всегда найдется для них минутка.

– Честное слово, – возмутилась Эмма, – вы меня удивляете! Интересно, какие из моих бесчисленных увеселений происходили без вашего участия? И разве давала я повод подозревать меня в отсутствии внимания к двум маленьким мальчикам? К тому же, позвольте вас заверить, я вовсе не развлекаюсь каждый день. Какие у меня развлечения? Один раз обедала у Коулов, о бале было много разговоров, но он так и не состоялся… Вас я еще могу понять, – кивнула она в сторону мистера Джона Найтли, – возможность увидеться у нас разом со всеми добрыми приятелями столь радует вас, что это не может остаться незамеченным. Но вы! – Она повернулась к мистеру Найтли. – Вам известно, как редко, как ужасно редко я провожу хотя бы два часа вдали от Хартфилда! Просто не могу понять, почему вы предвидите, что мое внимание будет таким рассеянным! А про моих дорогих малышей должна сказать, что если уж у тети Эммы для них не найдется времени, то не думаю, что с дядей Найтли им повезет больше! В то время как она не бывает дома час, его не бывает по пяти часов, а когда он дома, то куда охотнее читает или проверяет счета.

Казалось, мистер Найтли еле сдерживается, чтобы не улыбнуться, – это ему удалось не без труда. Тут с ним заговорила миссис Элтон.

Глава 37

Недолгих раздумий вполне хватило Эмме, чтобы понять природу своего волнения при известии о Фрэнке Черчилле. Скоро она убедилась в том, что опасается и волнуется не за себя, но за него. Собственное ее чувство усохло и превратилось просто в ничто, по крайней мере в нечто, не стоящее внимания; но что, если он, который, несомненно, казался из них двоих более влюбленным, вернется с тем же пылким чувством, с каким уезжал? Это будет очень огорчительно. Если двухмесячная разлука не охладила его страсти, ее подстерегают коварные опасности: ему и ей необходимо будет соблюдать осторожность. Она не собиралась возрождать угасшее чувство, но придется постоянно следить за собой, дабы не поощрять его.

Желательно, конечно, удержать его от решительного объяснения в любви. Какое это было бы болезненное завершение их милого знакомства! И все же Эмма понимала, что объяснение неминуемо. Она предчувствовала, что весна принесет с собой некий кризис в их отношениях: произойдет какое-то событие или что-то будет сказано и изменит ее теперешнее собранное и безмятежное состояние.

Прошло не очень много времени, хотя и больше, чем ожидал мистер Уэстон, прежде чем у нее появилась возможность судить по-настоящему о чувствах Фрэнка Черчилля. Обитатели Энскума переехали в Лондон не так скоро, как предсказывали. Но сразу после того, как они переехали, он явился в Хайбери. Фрэнк пробыл у них лишь на пару часов, большего позволить себе он пока не мог, но, так как из Рэндаллса он пришел прямиком в Хартфилд, у Эммы, при ее живой наблюдательности, появилась возможность оценить, как повлияла на него разлука, и решить, как себя вести. Они встретились как старые друзья. Не могло быть никакого сомнения в том, что он чрезвычайно рад ее видеть. Но она почти тотчас же усомнилась в том, что его чувство сохранило прежнюю силу, усомнилась, что он по-прежнему любит ее и относится к ней с прежней нежностью. Она внимательно наблюдала за ним. Сомнений нет: он влюблен меньше, чем раньше. Разлука, соединенная, возможно, с убежденностью в ее безразличии к нему, возымела на него вполне естественное и очень желанное действие.

Он пребывал в превосходном настроении, так же как всегда, с готовностью смеялся и поддерживал разговор и, казалось, рад поговорить о прошлом своем приезде и вспомнить все их шутки, он был не прочь посмеяться. Однако Эмма угадала в нем перемену не из-за какой-то его отстраненности, холодности или спокойствия. Он не был спокоен, напротив, несмотря на очевидно приподнятое настроение, в нем чувствовалась какая-то тревога. Как ни был он оживлен, казалось, что эта суета его самого не радует. Однако сомнения ее разрешились окончательно, когда он, пробыв в Хартфилде только четверть часа, заторопился навестить остальных хайберийских знакомых. По пути сюда он встретил на улице группу старых знакомых – он не остановился тогда, он не мог задержаться более чем для того, чтобы перекинуться парой слов… Но он в тщеславии своем полагает, что они будут разочарованы, если он не зайдет к ним, и, как ни хочется ему подольше остаться в Хартфилде, он должен бежать.

Она нисколько не сомневалась в том, что он любит ее меньше. И это его возбуждение, и эта спешка выдавали ей стремление избавиться от любви; она склонна была полагать, что спешит он из опасения, что она снова возымеет над ним власть, и от тактичного желания не оставаться с нею долго, чтобы снова не подпасть под ее чары.

Это был единственный визит Фрэнка Черчилля в продолжение десяти дней. Он часто выражал готовность и намерение прийти, но ему всегда что-то мешало. Тетушка не выносит, когда он надолго оставляет ее. Именно так он объяснял свое поведение в Рэндаллсе. Будь он достаточно откровенен и попытайся настоять на поездке в Хайбери, можно предположить, что пребывание в Лондоне не принесло бы существенного улучшения ни состоянию нервов, ни здоровью миссис Черчилль. В ее тяжелой болезни сомневаться не приходилось; в Рэндаллсе он объявил, что совершенно уверен в ее плохом самочувствии. Многое можно было приписать ее воображению, но, говоря объективно, он не сомневается, что здоровье ее находится в более опасном состоянии, нежели полгода назад. Он не верит, что тетку невозможно вылечить надлежащим уходом и лекарствами, по крайней мере, в таком состоянии она может прожить еще долгие годы, однако он не может согласиться с недоверием отца, утверждающего, будто все ее боли по большей части вымышлены и что она здорова как бык.