Эмма (пер. И.Мансурова)

Прощаясь, она с радостью заметила, что мисс Ферфакс твердо намерена проводить ее из комнаты и даже собирается спуститься вместе с нею вниз по лестнице. Эмма немедленно воспользовалась случаем и сказала:

– Может быть, даже хорошо, что у нас с вами не было возможности поговорить. Не будь вы окружены другими друзьями, я, возможно, уступила бы искушению и заговорила на определенную тему. Задавала бы вопросы и высказывалась бы более откровенно, чем допустимо… да, я чувствую, что определенно была бы слишком дерзка.

– О! – вскричала Джейн, краснея и смущаясь (Эмме показалось, что такая живость идет ей бесконечно больше, чем ее прежняя утонченная сдержанность). – Здесь я не вижу опасности. Опасность я вижу в другом… Я сама утомила бы вас разговорами. Вы не могли бы польстить мне более, чем выказав интерес… Правда, мисс Вудхаус, – заговорила она более сдержанно, – сознавая, сколь дурно, очень дурно, я себя вела, мне особенно утешительно, что те мои друзья, чье доброе мнение я особенно ценю, не оскорблены до такой степени, что… У меня не было времени сказать и половины того, что я собиралась. Я страстно хотела повиниться, все объяснить, может быть, попытаться оправдать свое поведение… Сделать это – мой долг. Но к несчастью… короче говоря, если вы не снизойдете до сострадания…

– О, вы слишком щепетильны, слишком требовательны к себе! – пылко воскликнула Эмма, беря ее за руку. – Вам не в чем передо мной извиняться! Все, перед кем вы считаете себя в долгу, настолько рады за вас, даже счастливы…

– Вы очень добры, но я-то помню, как держалась с вами! Как холодна и натянута я была! Мне все время надо было притворяться… Я жила двойной жизнью! Мне понятно, какое отвращение должна была внушать я вам.

– Умоляю, больше ни слова. По-моему, извиняться должна я. Так давайте же простим друг друга раз и навсегда. Мы должны как можно быстрее поправить дело, и я надеюсь, что наши добрые намерения не пропадут втуне. Надеюсь, письма из Виндзора вас радуют?

– Очень.

– И следующей новостью, полагаю, станет то, что мы вас лишимся? И именно тогда, когда я только начинаю узнавать вас.

– Ах, вот вы о чем… Но говорить об этом пока не стоит. Я остаюсь здесь, пока Кемпбеллы не вызовут меня к себе.

– Говорить, возможно, и не стоит, – с улыбкой возразила Эмма, – но, простите, думать-то как раз стоит.

На сей раз улыбнулась Джейн:

– Вы в высшей степени правы: думать стоит. И могу вам признаться… знаю, я могу на вас положиться… уже решено, что жить мы будем в Энскуме, с мистером Черчиллем. Глубокий траур продлится по меньшей мере три месяца… но по окончании его, по-моему, не останется других препятствий… Ждать более нечего.

– Благодарю вас, благодарю вас! Это именно то, что я и хотела узнать… Ах! Если бы вы знали, как по душе мне определенность и ясность во всем! До свидания, до свидания.

Глава 53

Все друзья миссис Уэстон рады были тому, что роды прошли благополучно, и если что и было для Эммы еще приятнее, так это весть о том, что миссис Уэстон родила девочку. Как ей хотелось, чтобы на свет появилась именно мисс Уэстон! Эмма ни за что не призналась бы, что лелеет мысль в будущем выдать ее за одного из сыновей Изабеллы, но была твердо убеждена, что и отцу, и матери дочка подходит наилучшим образом. Она будет отрадой для мистера Уэстона, когда он состарится – а даже такого весельчака, как мистер Уэстон, годы не молодят, – и станет сидеть рядом с ним у камина и развлекать его своим милым щебетом и резвостью. Ее не придется никуда отсылать из дому. Что же касается миссис Уэстон… никто не возьмется спорить с тем, что девочка станет для нее всем на свете. И какая будет жалость, если та, которая так прекрасно умеет учить, не получит возможности снова испробовать свои силы.

– У нее уже был случай испытать свои таланты на мне, – продолжала Эмма, – как у баронессы д’Альман – на графине д’Осталис из «Аделаиды и Теодоры» мадам де Жанлис… Вот увидите, ее собственная малышка Аделаида будет воспитана по более совершенной системе.

– Значит, – заметил мистер Найтли, – она избалует ее больше, чем избаловала вас, притом полагая, что вовсе не потакает ее капризам. Вот и вся разница.

– Бедное дитя! – воскликнула Эмма. – Если и так, то что с нею станется?

– Ничего особенно плохого… Ее ждет та же участь, что и тысячи других. Во младенчестве она будет несносна, но выправится, став старше. Любимая моя Эмма, мало-помалу я начинаю смягчаться по отношению к избалованным детям. Вам, вам одной обязан я своим счастьем! Если я проявлю суровость к испорченным детям, не будет ли это с моей стороны черной неблагодарностью?

Эмма рассмеялась:

– Однако вся ваша суровость призвана была помочь мне избавиться от потворства остальных. Сомневаюсь, чтобы я могла по собственному разумению преодолеть такое воспитание.

– Вы сомневаетесь? А я нет. Природа даровала вам разум, мисс Тейлор снабдила вас принципами. Несомненно, вы бы справились и самостоятельно. Мое вмешательство могло с таким же успехом навредить вам, как и помочь. Вполне естественно для вас было задаться вопросом: а по какому, собственно, праву он меня поучает? И боюсь, поучал я вас в неприятной манере. Нет, не верю, что мои поучения как-то помогли вам. Они помогли мне, потому что благодаря им вы стали для меня объектом нежнейшей заботы. Я поневоле много думал о вас и привязался к вам всем сердцем, я полюбил вас со всеми вашими недостатками! И, неустанно выискивая в вас недостатки, уже давно люблю вас – по меньшей мере с тех пор, как вам минуло тринадцать лет.

– Ваша помощь оказалась неоценимой! – вскричала Эмма. – Очень часто – чаще, чем я смела себе признаться, – вы побуждали меня к правильным поступкам. Я совершенно уверена в благотворности вашего влияния. И если малышке Анне Уэстон суждено вырасти избалованной девочкой, вы не придумаете ничего лучше, чем вмешаться в ее воспитание столь же круто, сколь вмешивались в мое! Смотрите только, не влюбитесь в нее, когда ей исполнится тринадцать.

– Помню, в детстве вы частенько говаривали мне с хитрой улыбкой: «Мистер Найтли, я собираюсь сделать то-то и то-то… папа разрешает» или: «Мисс Тейлор не возражает», вы собирались сделать нечто такое, что, как вы знали, я не одобряю. В подобных случаях мое вмешательство только удваивало вашу злость.

– Да, мистер Найтли, видно, несносным ребенком я была! Неудивительно, что мои прочувствованные речи надолго сохранились в вашей памяти.

– «Мистер Найтли»… Вы всегда зовете меня «мистер Найтли»… Я так к этому привык, что ваше обращение не кажется мне сухим. И все же оно официальное. Мне бы хотелось, чтобы вы называли меня как-то по-другому, только не знаю как.

– Помню, однажды я назвала вас Джордж – из озорства. Это было лет десять назад. Я назвала вас так, потому что думала, что такое обращение вас обидит, но так как вы не были против, я никогда больше не обращалась к вам по имени.

– А сейчас вам трудно звать меня Джорджем?

– Невозможно! Я никогда не смогу называть вас иначе, чем мистер Найтли. Я даже не обещаю следовать изысканной краткости миссис Элтон и звать вас мистер Н. Но, – добавила она вскоре, смеясь и краснея, – уж один-то раз я непременно назову вас по имени. Не скажу, когда и где это произойдет, но, возможно, вы и сами догадываетесь… там, где Н. соединят с Э. для жизни «в горе и в радости».

Эмма жалела, что не может открыто признаться еще в одном своем заблуждении, в котором она прежде упорствовала вопреки здравому смыслу: в свое время она не прислушалась к его совету и приблизила к себе Харриет Смит. Ее упорство стало причиною многих бедствий. Однако вопрос был слишком щекотлив. Она никак не могла первой заговорить на эту тему. Харриет почти не упоминалась между ними. Вполне возможно, что он и не думал о ней, но Эмма склонна была приписывать его нежелание говорить о Харриет его деликатности. Кроме того, в голову ее закралось одно небезосновательное подозрение: тесной дружбе их приходит конец. Она сама сознавала: расстанься они при других обстоятельствах, они, конечно, завязали бы оживленную переписку, она не успокоилась бы, как теперь, получая о подруге сведения лишь из писем Изабеллы. Возможно, от мистера Найтли это не ускользнуло. Вынужденная кое-что скрывать от жениха, Эмма терзалась угрызениями совести, они лишь немногим уступали страданиям от сознания того, что она стала причиной несчастья Харриет.

Изабелла, как и следовало ожидать, прислала вполне благоприятный отчет о своей гостье. Когда та только приехала, Изабелле показалось, что она несколько угнетена, что было совершенно естественным, так как ей предстояло посетить зубного врача, но с тех пор, как дело было сделано, она стала снова прежней Харриет, какой все ее знали. Правда, Изабелла наблюдательностью не отличалась, и все же, если бы Харриет проявляла несвойственное ей уныние, играя с детьми, от Изабеллы бы это не укрылось. Известие о том, что Харриет пробудет в Лондоне дольше, чем думала вначале, утешило и обнадежило Эмму; две недели превращались по меньшей мере в месяц. Мистер и миссис Джон Найтли собирались приехать в Хартфилд в августе, они предложили Харриет остаться до тех пор и вернуться в Хайбери вместе с ними.