Эмма

— Я никогда другим людям пакостей не делал! — Помолчал, потом добавил тихо так. — Никогда!

И пропуск на другой завод у него на воротнике так и висит, забыл снять. Парни ржут над ним, один другого подначивает:

— Тебе кабель RS-232 и насадка к нему нужны?

— Не-а, — другой хохочет, — я люблю только «1» с «0» соединять, но без проводов и без насадки.

Тогда этот, с пропусками на заводы, так неодобрительно мне в глаза посмотрел, будто я собралась на его кабеле сериальной связи белье сушить, или много лет замужем за ним, и он вдруг меня с другим в постели застукал.

И вот не знаю, что на меня накатило в тот миг — завелась с пол-оборота, жутко вспомнить. Выхватила пистолет из кобуры. Выстрелила дважды в упор. Из табельного оружия — прямо в сердце этого дурака».

Второй, напоминаю, — «Выбор профессии»:

«Пробудившись ото сна в спальне собственного дома под звук тихого журчания, я встрепенулся, решив, что прорвало бойлер. Резко развернулся в постели, не протирая глаз скрюченными пальцами, но одним только усилием воли преодолел утреннюю нечеткость зрения и тут же обнаружил, что источник звука — не льющаяся с потолка вода, — это журчит над моей кроватью голос очень молоденькой женщины с плоским, круглым лицом и на азиатский манер суженными глазами. Одета она была в национальный костюм с расшитыми юбкой и блузой, а поскольку декоративные одеяния всех народов, от Японии до Португалии, для меня выглядят на один лад, то я и не стал определять, традицию какой именно нации она представляет у меня в спальне. Я, конечно, заинтересовался содержанием ее журчания, но вслушиваться не стал, а сразу поставил вопрос с максимально возможной определенностью: в чем состоит цель ее посещения, спросил я, а затем конкретизировал вопрос — какие именно услуги она предоставляет.

— Я могу присесть к вам на кровать, — пролился ее ответ, словно прозрачная струя кипятка из чайника в чашечку.

Я посмотрел на нее — глаза-щелочки пылали энтузиазмом, будто она только что окончила курсы посредников по торговле недвижимостью, и я первый клиент, которого ей предстоит облапошить. Немного полновата, определил я, но, в общем, ничего, вполне миловидна.

— Пока, пожалуй, не нужно присаживаться, — ответил я, полагая, что ни в каком деле не стоит потакать женщине и допускать, чтобы события развивались по заготовленному ею сценарию.

Прошедшая ночь была теплой и влажной. Я подумал, что нужно, прежде всего, принять душ и сменить постельное белье. Вот она пусть и сменит, пока я буду мыться, решил я. А потом и ее отправлю под душ, не с полки же холодильника, где стоит пиво, она явилась ко мне. Я постарался, насколько возможно незаметно для нее, принюхаться. Она пахла той необычайной свежестью, в облаке которой приходят в первый раз на первое место работы ответственные молодые девушки.

— Смените простыню, пока я буду там? — спросил я, кивая в сторону шкафа, когда произносил слово «простыня» и в сторону ванной комнаты, когда перерезал нить фразы вопросительным знаком.

— Пожалуйста, — ответила она, — так даже лучше будет.

Что-то в ее ответе меня смутило.

— А что собственно вы собираетесь делать, после того, как присядете ко мне на кровать? — поинтересовался я.

— Я пришла подготовить вас к смерти, — был ответ.

Я, конечно, опешил.

— Спешу вас огорчить, — произнес я нарочито деликатным тоном, — я совсем недавно прошел подробное медицинское обследование, найден не идеально здоровым, но моей жизни в ближайшее время ничего не угрожает.

У меня сложилось впечатление, будто я сказал банальность, к которой ее заранее готовили на курсах. Она победно просияла:

— Но все умирают рано или поздно.

Черт, подумал я, ведь появилось же каким-то образом перед моей постелью это привидение в расшитых одеждах, таким непонятным образом, пожалуй, и грузовик может вылететь на меня из унитаза. Мне стало не по себе, проще сказать, — я изрядно струхнул. Я заглянул ей в глаза и тут вдруг почувствовал слабость. Затем пришла боль, сначала в груди, следом — в левой руке, а оттуда она стала распространяться к шее.

— Помогите мне, — попросил я, глядя теперь уже не в глаза ей, а на расплывчатую, словно все уплотняющимся облаком затягивающуюся луну ее лица.

— Вот видите, — скорее разгадал я движение губ, нежели услышал ее ответ.

Она вначале, как обещала, присела на кровать, а затем тяжело для такой маленькой руки закрыла ладонью мой рот. Большим и указательным пальцами другой руки уверенно и плотно свела она вместе ноздри моего же носа. «Это нос, а не пипетка», — была моя первая мысль. «Вот и зря гонялся я вчера за волоском в ноздре перед зеркалом!» — об этом я подумал следом, и картины всей прошедшей жизни не пожелали сменяться перед моим внутренним взором».

14

Во снах желания мои сильнее действительности, в них и сейчас мы с Эммой нередко бываем вместе. Правда, в последнее время в видениях этих она упрямо, а я настойчиво ссоримся, чего никогда не было в жизни. Проснувшись, я таю от нежности и уже наяву затеваю схоластическую дискуссию Родольфа «А» с Родольфом «Б», что присоединить к чему — ссоры к нежности, или нежность к ссоре, принимая и то, и другое как дар, как развитие наших отношений.

Тогда же, поначалу, когда казалось, что у пустоты, есть свойство сгущаться, сгущаться вокруг меня, неотличимые друг от друга дни раздражали как докучливые паразиты, а с наступлением ночи душа будто коченела. Отражение приступов моего отчаяния сконцентрировалось в рассказе «Вши», где в тогдашнем своем состоянии я (не знаю, с какой целью и чего ради) растворил, как бело-блестящий сахар в непрозрачной черноте кофе, впечатление, будто одиночество рассказчика является его добровольным выбором. И даже пытался шутить, бравируя вымученной свободой.

«Осенью, когда вши улетают в Африку, время отращивать густые и теплые волосы.

Когда они уже не торчат, а согласно ложатся, раз в неделю, всегда по приходу субботы, я смещаю пробор на толщину пальца. Я прикладываю его ребром к голове рядышком с пробором прошлой субботы и намечаю с другой его стороны пробор субботы пришедшей, получается, что я переношу его на расстояние, равное переменной ширине пальца. Пробор отступает и немного поворачивается. Так новая суббота оказывается непохожей на ушедшую, но меня все же можно узнать.

Но узнавать меня некому, вши — в Африке, и у меня нет зеркала. Зеркала нет, потому что, если купить, то поселить его нужно в комнате, полностью задрапированной в черное, чтобы зеркало отражало только меня и не смешивало с тем, что у меня за плечами. Чтобы комнату оббить черным, нужно накупить тьму тонкого крепа и вызвать мастеров, которые умели бы драпировать не только стены, но и потолок с полом. Насколько я знаю, таких мастеров нет, а если б и были, они успели бы смертельно мне надоесть своей возней и стуком молотков.

В самый постный зимний день года я включаю телевизор. В этот день на всех каналах одни лишь заставки. Когда я добираюсь до кроличьих ушек, я усаживаю на диван перед телевизором женщину, мною придуманную и в жилище моем наяву не присутствующую. На ней муаровое строгое платье из блестящих серых и матовых белых полос. Она узнает меня, несмотря на косой пробор. Но выглядит она недовольной, она не хочет соседства муарового платья и кроличьих ушек в одном пространстве. Я согласно киваю ей, выключаю телевизор, и тогда она вежливо и достойно уходит.