Эммаус
Шрифт:
— Я заглянул к тебе домой, но мне сказали, что ты здесь.
Он протянул мне руку, я пожал ее.
Он спросил, не хочу ли я немного прогуляться с ним.
Я толкал велосипед, он нес в руке портфель. Прогуляться. У меня уже давно был этот камень на сердце, так что я почти сразу заявил:
— Простите, что я не пришел на похороны Луки.
Он махнул рукой в воздухе, словно отгонял от себя кого-то. Ответил, что я правильно поступил, что для него присутствие там стало настоящей пыткой: он не выносит, когда люди «выставляют напоказ свои эмоции».
— Они все хотели, чтоб я что-то сказал, —
Мы немного помолчали, потом он сообщил, что Святоша явился на похороны и произнес речь: подошел к микрофону и спокойно, недрогнувшим голосом заговорил о Луке и о нас. Отец Луки не помнил, что именно говорил Святоша, потому что, как он мне объяснил, у него не было желания проявлять свои чувства там, перед всеми, так что он стал думать о другом, стараясь не слушать. Но он хорошо помнит, что Святоша смотрелся великолепно: стоял у микрофона торжественный, словно античный герой. Под конец он провозгласил, что Лука забрал с собой смерть и теперь нам остается чистый дар жизни в ослепительном блеске веры.
— Всякую смерть и всякий страх, — уточнил отец Луки. — Мне кажется, он именно так сказал: всякую смерть и всякий страх забрал с собой Лука.
Эту фразу он услышал и хорошо ее запомнил.
— Странный мальчик, — заметил он.
Я не ответил, думая о том вечере в их доме, о застольной молитве.
Некоторое время мы шли молча или говорили ни о чем. Конечно же, нам предстоял разговор о том, почему Лука так поступил, и мы некоторое время бродили вокруг да около. Наконец он ступил на главную дорогу: он спросил меня об Андре.
— Она особенная девушка, верно? — полюбопытствовал он.
— Да, особенная.
— Она приходила на похороны и вела себя весьма учтиво, — сообщил он. Потом добавил: — У выхода сидел на скамейке Бобби и плакал. Она подошла к нему, взяла его за руку, подняла и увела с собой. Меня это поразило, потому что она шла очень прямо и шла как будто ради него одного. Не знаю. Она выглядела королевой. Она и впрямь королева? — спросил он.
Я улыбнулся:
— Да, она королева.
Он пояснил, что так они говорили в молодости. Некоторые девушки были королевами.
Потом он поинтересовался у меня, что произошло между ней и Лукой.
Он знал, что Лука был влюблен в нее. Дома они об этом не говорили, но он понял по кое-каким признакам, да и другие об этом судачили. Еще он знал о том, что Андре ждет ребенка. Он много об этом слышал в те дни, и, согласно одной из версий, Лука имел отношение к ее ребенку. Но его отец не совсем понял, в каком смысле. И спросил меня, не могу ли я помочь ему разобраться в этом.
— Он не поэтому покончил с собой, — сказал я.
Я считал иначе, но необходимо было убедить в этом отца Луки. В остальном мне предстояло разобраться самому.
Отец Луки ждал. Он настаивал, хотел знать, возможно ли, что это ребенок Луки. Этот вопрос терзал его.
— Нет, — ответил я. — Это не его ребенок.
На самом деле мне хотелось немного помучить его, но пожалел его ради Луки. Я чувствовал, что у меня есть обязательство перед ним: ведь он говорил, что не может поступить так со своим отцом.
Поэтому я заявил, что это не его ребенок.
Именно за этим ответом он и приходил ко мне. В нем сразу как будто что-то оттаяло, и на протяжении всего остального пути он сделался совершенно другим человеком, которого я никогда прежде не видел. Он начал рассказывать мне о годах их
молодости. Он старался втолковать мне, что они тогда были счастливы. Их родные не хотели, чтобы они поженились, но они сами этого страстно желали, и даже когда им пришлось ненадолго отложить эту затею, он все равно знал, что они добьются своего. Так и произошло. Их родственники вели себя ужасно, так он сказал, и жизнь представлялась им вполне сносной лишь в те часы, которые они проводили друг с другом. По его словам, им постоянно читали мораль, но они испытывали такое сильное желание вырваться из этого круга, что вскоре начали заниматься любовью всякий раз, как представлялась возможность, тайком от всех.— Меня спасала ее красота — чистая, та же, что у Луки, — промолвил он.
Потом он, видимо, заметил, что мне неловко слушать исповедь такого рода, и умолк. Действительно, сексуальная жизнь наших родителей — одна из немногих тем, которых мы предпочитаем не касаться. Нам нравится думать, что этой жизни у них нет и никогда не было. Мы искренне недоумеваем, какое место ей отвести в нашей системе координат, принимая во внимание тот факт, что они произвели нас на свет. В общем, он стал рассказывать об их первых годах после свадьбы, о том, как много они тогда смеялись. Я уже не так внимательно его слушал. В сущности, подобные истории всегда схожи: у всех нас родители в молодости были счастливы. Я больше интересовался тем, когда все это прекратилось и пришла беда, скрываемая рамками приличия, — та, которую мы застали. Видимо, я хотел понять, почему в какой-то момент его настигла болезнь.Но об этом он не говорил. Или, может, говорил, но очень туманно. Я снова стал прислушиваться к его словам, когда он ровным голосом сообщил мне, что жена его очень изменилась со дня смерти Луки: очевидно, она обвиняла мужа в случившемся и не могла его простить.
— Она меня держит в черном теле, — добавил он. — Иногда возвращаюсь домой, а она даже ужин не приготовила. Начинаю привыкать к консервам. К замороженным полуфабрикатам. Замороженный минестроне не так уж плох, рекомендую, — заметил он.
Он строил из себя эдакого доброго малого.
В какой-то момент он остановился, выставил вперед ногу, положил на нее портфель, открыл его.
— Я подумал, что надо отдать их тебе, — проговорил он. И вынул из портфеля какие-то бумаги. — По-моему, это песни, которые написал Лука, мы нашли их среди его вещей. Уверен, он бы хотел оставить их тебе.
Это действительно оказались песни. Или стихи, но скорее все же песни: в некоторых местах рядом с текстом были обозначены аккорды. А вот мелодию Лука унес с собой навсегда.
— Спасибо, — произнес я.
— За что?
Мы подошли к моему дому, оставалось только распрощаться. Однако у меня было странное впечатление, что мы так толком и не поговорили. И тогда, прежде чем сказать ему «до свидания», я спросил:
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно, — ответил он.
В тот момент он чувствовал себя вполне уверенно.
— Однажды Лука рассказал мне, что дома во время ужина вы иной раз встаете из-за стола и выходите на балкон. По его словам, вы стоите там, опираясь на перила, и смотрите вниз. Это правда?
Он взглянул на меня с некоторым изумлением.
— Может быть, — ответил он. — Да, вполне вероятно.
— Во время ужина, — повторил я.
Он продолжал смотреть на меня изумленно.
— Да, возможно, такое случалось. А что?