Эммаус

— Я заглянул к тебе домой, но мне сказали, что ты здесь.

Он протянул мне руку, я пожал ее.

Он спросил, не хочу ли я немного прогуляться с ним.

Я толкал велосипед, он нес в руке портфель. Прогуляться. У меня уже давно был этот камень на сердце, так что я почти сразу заявил:

— Простите, что я не пришел на похороны Луки.

Он махнул рукой в воздухе, словно отгонял от себя кого-то. Ответил, что я правильно поступил, что для него присутствие там стало настоящей пыткой: он не выносит, когда люди «выставляют напоказ свои эмоции».

— Они все хотели, чтоб я что-то сказал, — продолжал он, — но я отказался. А что тут скажешь? — добавил он.

Мы немного помолчали, потом он сообщил, что Святоша явился на похороны и произнес речь: подошел к микрофону и спокойно, недрогнувшим голосом заговорил о Луке и о нас. Отец Луки не помнил, что именно говорил Святоша, потому что, как он мне объяснил, у него не было желания проявлять свои чувства там, перед всеми, так что он стал думать о другом, стараясь не слушать. Но он хорошо помнит, что Святоша смотрелся великолепно: стоял у микрофона торжественный, словно античный герой. Под конец он провозгласил, что Лука забрал с собой смерть и теперь нам остается чистый дар жизни в ослепительном блеске веры.

— Всякую смерть и всякий страх, — уточнил отец Луки. — Мне кажется, он именно так сказал: всякую смерть и всякий страх забрал с собой Лука.

Эту фразу он услышал и хорошо ее запомнил.

— Странный мальчик, — заметил он.

Я не ответил, думая о том вечере в их доме, о застольной молитве.

Некоторое время мы шли молча или говорили ни о чем. Конечно же, нам предстоял разговор о том, почему Лука так поступил, и мы некоторое время бродили вокруг да около. Наконец он ступил на главную дорогу: он спросил меня об Андре.

— Она особенная девушка, верно? — полюбопытствовал он.

— Да, особенная.

— Она приходила на похороны и вела себя весьма учтиво, — сообщил он. Потом добавил: — У выхода сидел на скамейке Бобби и плакал. Она подошла к нему, взяла его за руку, подняла и увела с собой. Меня это поразило, потому что она шла очень прямо и шла как будто ради него одного. Не знаю. Она выглядела королевой. Она и впрямь королева? — спросил он.

Я улыбнулся:

— Да, она королева.

Он пояснил, что так они говорили в молодости. Некоторые девушки были королевами.

Потом он поинтересовался у меня, что произошло между ней и Лукой.

Он знал, что Лука был влюблен в нее. Дома они об этом не говорили, но он понял по кое-каким признакам, да и другие об этом судачили. Еще он знал о том, что Андре ждет ребенка. Он много об этом слышал в те дни, и, согласно одной из версий, Лука имел отношение к ее ребенку. Но его отец не совсем понял, в каком смысле. И спросил меня, не могу ли я помочь ему разобраться в этом.

— Он не поэтому покончил с собой, — сказал я.

Я считал иначе, но необходимо было убедить в этом отца Луки. В остальном мне предстояло разобраться самому.

Отец Луки ждал. Он настаивал, хотел знать, возможно ли, что это ребенок Луки. Этот вопрос терзал его.

— Нет, — ответил я. — Это не его ребенок.

На самом деле мне хотелось немного помучить его, но пожалел его ради Луки. Я чувствовал, что у меня есть обязательство перед ним: ведь он говорил, что не может поступить так со своим отцом.

Поэтому я заявил, что это не его ребенок.

Именно за этим ответом он и приходил ко мне. В нем сразу как будто что-то оттаяло, и на протяжении всего остального пути он сделался совершенно другим человеком, которого я никогда прежде не видел. Он начал рассказывать мне о годах их молодости. Он старался втолковать мне, что они тогда были счастливы. Их родные не хотели, чтобы они поженились, но они сами этого страстно желали, и даже когда им пришлось ненадолго отложить эту затею, он все равно знал, что они добьются своего. Так и произошло. Их родственники вели себя ужасно, так он сказал, и жизнь представлялась им вполне сносной лишь в те часы, которые они проводили друг с другом. По его словам, им постоянно читали мораль, но они испытывали такое сильное желание вырваться из этого круга, что вскоре начали заниматься любовью всякий раз, как представлялась возможность, тайком от всех.

— Меня спасала ее красота — чистая, та же, что у Луки, — промолвил он.

Потом он, видимо, заметил, что мне неловко слушать исповедь такого рода, и умолк. Действительно, сексуальная жизнь наших родителей — одна из немногих тем, которых мы предпочитаем не касаться. Нам нравится думать, что этой жизни у них нет и никогда не было. Мы искренне недоумеваем, какое место ей отвести в нашей системе координат, принимая во внимание тот факт, что они произвели нас на свет. В общем, он стал рассказывать об их первых годах после свадьбы, о том, как много они тогда смеялись. Я уже не так внимательно его слушал. В сущности, подобные истории всегда схожи: у всех нас родители в молодости были счастливы. Я больше интересовался тем, когда все это прекратилось и пришла беда, скрываемая рамками приличия, — та, которую мы застали. Видимо, я хотел понять, почему в какой-то момент его настигла болезнь.Но об этом он не говорил. Или, может, говорил, но очень туманно. Я снова стал прислушиваться к его словам, когда он ровным голосом сообщил мне, что жена его очень изменилась со дня смерти Луки: очевидно, она обвиняла мужа в случившемся и не могла его простить.

— Она меня держит в черном теле, — добавил он. — Иногда возвращаюсь домой, а она даже ужин не приготовила. Начинаю привыкать к консервам. К замороженным полуфабрикатам. Замороженный минестроне не так уж плох, рекомендую, — заметил он.

Он строил из себя эдакого доброго малого.

В какой-то момент он остановился, выставил вперед ногу, положил на нее портфель, открыл его.

— Я подумал, что надо отдать их тебе, — проговорил он. И вынул из портфеля какие-то бумаги. — По-моему, это песни, которые написал Лука, мы нашли их среди его вещей. Уверен, он бы хотел оставить их тебе.

Это действительно оказались песни. Или стихи, но скорее все же песни: в некоторых местах рядом с текстом были обозначены аккорды. А вот мелодию Лука унес с собой навсегда.

— Спасибо, — произнес я.

— За что?

Мы подошли к моему дому, оставалось только распрощаться. Однако у меня было странное впечатление, что мы так толком и не поговорили. И тогда, прежде чем сказать ему «до свидания», я спросил:

— Можно задать вам вопрос?

— Конечно, — ответил он.

В тот момент он чувствовал себя вполне уверенно.

— Однажды Лука рассказал мне, что дома во время ужина вы иной раз встаете из-за стола и выходите на балкон. По его словам, вы стоите там, опираясь на перила, и смотрите вниз. Это правда?

Он взглянул на меня с некоторым изумлением.

— Может быть, — ответил он. — Да, вполне вероятно.

— Во время ужина, — повторил я.

Он продолжал смотреть на меня изумленно.

— Да, возможно, такое случалось. А что?