Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Более того, даже с «Марафоном» (1971) у «Гербария» можно найти несколько общих мотивов: «Гчяди вон, обошел на третий круг» [1736] = «Гляди вон, два пишут — три в уме» [1737] ^[1738] . В обоих случаях лирический герой говорит о своих врагах. Причем если гвинейца он называет бывшим другом («Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук»), то о зоологах говорит, что они его «собратья прежние». И в обоих случаях герой испытывает злость: «Ну а теперь — достань его! / Осталось — да просто злиться»7² = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу».

1736

Париж, студия М. Шемякина, апрель — май 1976 (2-я запись).

1737

Москва, у В. Туманова, май 1977.

1738

Кишинев, Зеленый театр, 24.04.1972.

Однако самой ранней песней, в которой была заявлена тема «Гербария», можно считать «Серебряные струны» (1962): «Век свободы не видать из-за злой фортуны!» = «Навек гербарий мне в удел?! / Расчет у них таков» /5; 369/; «Кто бы заступился за мой возраст юный?» = «Но кто спасет нас, выручит?»; «…расступитесь, стены!» = «На стеночке вишу»; «Но гитару унесли, с нею и свободу» = «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14); «Влезли ко мне в душу, рвут ее на части» = «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими…».

В «Гербарии» власть хочет, чтобы герой потерял свою индивидуальность и слился с толпой: «Чтоб даже думать бросил я, / Что сапиенс и гомо» (АР-3-13). Такая же ситуация была в песне «О поэтах и кликушах» (1971): «Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил, / И гвозди в лоб, чтоб ни о чем не думал» (АР-4-188).

В первом случае герой приколот шпилечкой (варианты: булавочкой, иголкой и даже кнопкой: «Заставят, чтоб откнопили»), а во втором — об Иисусе Христе сказано, что он пронзен гвоздями. Как видим, Высоцкий вновь сравнивает себя с Христом (и даже говорит о нем как о писателе, фактически имея в виду самого себя: «Чтоб не писал и чтобы меньше думал» /3; 40/). Кроме того, в «Гербарии» он также упоминает гвозди: «Корячусь я на гвоздике», «Пусть что-нибудь заварится, / А там — хоть на три гвоздика! /Ас трех гвоздей, как водится, — / Дорога в небеса» (согласно католической традиции, Христос был прибит к кресту тремя гвоздями). То есть лирический герой готов «заварить кашу» даже с учетом того, что его могут за это распять (что и произойдет через год в стихотворении «Что быть может яснее, загадочней, разно- и однообразней себя самого?»: «Вот привязан, приклеен, прибит я на колесо весь»).

В черновиках песни «О поэтах о кликушах» поэт обращается к самому себе: «Но счастлив ты висеть на острие. / Зарезанный за то, что был опасен» (АР-4-192). И в таком же положении он окажется в «Гербарии»: «Корячусь я на гвоздике <…> На стеночке вишу».

В обоих случаях поэт сетует на скуку: «Приходят мысли грешные от скуки на мели» (АР-4-192) = «А я лежу в гербарии — / Тоска и меланхолия» (АР-3-12) (во втором случае он также находится на мели: «Но не меняю позы»), — и говорит о своей окровавленности: «И ранишь в кровь свою босую душу» = «Тянулся, кровью крашенный…». А власть хочет его наказать: «Укоротить! — как выход прост и ясен! — / И укротить!…» (АР-4-192) = «Уж мне пропишут ижицу» (АР-3-4). И поскольку в ранней песне лирического героя «распяли пару раз, не очень строго», во второй он скажет: «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскрестъ\», — что опять же соотносится с распятием и воскресением Христа.

Между тем, в черновиках песни «О поэтах и кликушах» автор говорит о себе не только во втором, но и в третьем лице: «Поэт не станет жителем утопий» (АР-4188). Два года спустя эта мысль повторится в «Приговоренных к жизни»: «Мы гнезд себе на гнили не совьем». Поэтому и лирический герой не намерен «вить гнездо» в гербарии: «Я не желаю, право же, / Чтоб трутень был мне тесть», — поскольку жизнь в последних двух песнях приравнивается к пытке. Отсюда: «Мы лучше верной смертью оживем!» (1973), «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!» (1976). Причем если в «Приговоренных к жизни» героев «равняют с болотной слизью», то в гербарии власть причислила лирического героя к «навозной голытьбе». А сделала она это для того, что сломать героя и превратить в раба: «Чтоб начал пресмыкаться я / Вниз пузом, вверх спиною» («Гербарий»), «Если попросили бы вас потом /Ив самом деле стать скотом…» («Если бы спросили вас о том…»). Обе песни написаны в 1976 году. Эта же тема разрабатывалась в «Случаях» (1973), но уже применительно ко всем советским людям: «То гнемся бить поклоны впрок, / А то — завязывать шнурок».

Лирический герой пытается убедить власть имущих, что в его случае «ошибка вышла»: «Заносчивый немного я, / Но в горле горечь комом. / Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!». Сравним в других произведениях: «Поет душа в моей груди, / Хоть в горле горечи ком» /5; 100/, «Хлебнули Горького, глаголят нам, что правы» /2; 310/, «Правда, пиво, как назло, / Горьковато стало», /2; 36/, «А в спорах, догадках, дебатах / Вменяют тарелкам в вину / Утечку энергии в Штатах / И горькую нашу слюну» /2; 64/, «Во рту скопилась пена / И горькая слюна, — /Ив позе супермена / Уселся у окна» /4; 220/, «Не привыкать глотать мне горькую слюну» /4; 29/, «Он обиды зачерпнул, зачерпнул / Полные пригоршни, / Ну, а горя, что хлебнул, / Не бывает горше» [1739] /5; 64/. Процитируем также черновик «Баллады о ненависти» и песню «Случаи»: «И в плену горьких мыслей нам душно сейчас» (АР-2-203), «И, горьким думам вопреки, / Мы ели сладкие куски» /4; 161/.

1739

Мооив оббда.1 лиррчееккго героятакже встречается ддвольно часто: «На судд суддь сказал; / “Дввд-цать пять — до встречи!” <…> А теперь терплю обиду, / Не показываю виду» («Правда ведь, обидно»), «Судье — простор, и прокурор / Тотчат меня обидел» («Формулировка»), «Все обиды мои годы стерли» («Про попутчика»), «А я — я тешусь ванночкой / Без всяких там обид» («Гербарий»), «Обидно мне, досадно мне — ну, ладно!» («Невидимка»), «Оскорбили до ужата» («Вот главный вход…»), «Он же мне нанет оскорбленье: / Плюнул и прошел по коленям» («Разговор в трамвае»).

Упрятав лирического героя в гербарий, власти демонстрируют его в назидание остальным людям, подразумевая, что и они попадут туда же, если не будут жить «как надо»: «Мышленье в ём не развито, / И вечно с ним ЧП».

Власти смотрят на лирического героя как «двуногие, разумные» на насекомое. Под мышленьем здесь, безусловно, понимается «советское мышление», то есть умение мыслить «как все» и подчиняться вышестоящим. Власть же устала от непредсказуемого поведения героя и захотела от него избавиться, причислив его к насекомым: «А здесь он может разве что / Вертеться на пупе».

В первоначальном варианте текста после этого была такая строфа: «Вам противопоказаны / С ним игры, как со спичками, / Вы привилегированы, / А он — уже изгой, / Мы разным миром мазаны, / Другим добром напичканы, / Иным нафаршированы, / Мозги и цвет другой!» /5; 367/.

Здесь происходит раздвоение образа гербария на внутреннее и внешнее пространство: с одной стороны, остальные люди представлены в образе насекомых, приколотых вместе с лирическим героем, а с другой — власти поучают тех же людей, представленных уже в образе зрителей, что они не должны иметь с ним дела [1740] .

1740

Интереено, чтои оббаэллри^иеекс^гоггроо тоже ддооя. С оддой сттроны. он говорри оссбекак о насекомом: «Я с этими ребятами / Лежал в соеаляоонй баончае»; а с другой — как о человеке соедь насекомых: «Поймите: я, двуногое, / Попало к оасеанмым!». Кроме онгн, в последней цитате герой прнои-внпнсоавляео себя нсокльоым насекомым, ндоаан перед этим он звал к объединению: «Мы вместе горе мыкали — / Все прнокоуоы иголками, — / Забудем же, кем были мы, / Товарищи мои!». Да и после противопоставления герой тут же восклицает: «За мною — прнть со шпилечек, / Снграждаое-жуки!».

Сравнительный оборот «как со спичками» употреблен здесь не случайно: власти опасаются, как бы люди не «воспламенились» от лирического героя идеями свободы и борьбы, так как в этом случае «гербарию» пришел бы конец, чем, собственно, и закончится песня.

Кроме того, власти сами противопоставляют герою остальных людей: «Вы привилегированы, / А он — уже изгой». Но, как мы помним, в «Мистерии хиппи» герои уже называли себя изгоями: «Мы — как изгои средь людей», — причем изгоем лирического героя (а, значит, и лирическое мы в «Мистерии хиппи») сделала власть: «Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну», — которая прекрасно понимает, что они — суть продукты разных эпох («Мы разным миром мазаны»), и у них — противоположные взгляды и идеологии («.Другим добром напичканы»).

Итак, советская власть относится к лирическому герою, как к неразумному существу: «Мышленье в ём не развито», — и старается не замечать его существование. По этому поводу можно процитировать неотправленное письмо Высоцкого в Отдел культуры МГК КПСС (весна 1973): «И не отмахиваться, будто меня не существует, а когда выясняется, что я все-таки существую, не откликаться на это несостоятельными и часто лживыми обвинениями…» /6; 408/.

О том, что власть отрицает его существование, лирический герой говорит и в «Песенке-представлении орленка Эда» (1973): «Таких имен в помине нет: / Какой-то бред — орленок Эд… / Я слышал это, джентльмены, леди!». И поэтому он вынужден отстаивать свою индивидуальность. В «Песне попугая» он делает это «в образе злого шута»: «Я — инди-и-видум, не попка-дурак!». А в Гербарии» — в своем истинном облике: «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!».

И если в «Песне попугая», когда герой, оказавшись у «турецкого паши», заговорил, того от удивления хватил удар: «Турецкий паша нож сломал пополам, / Когда я сказал ему: “Паша! Салам!” / И просто кондрашка хватила пашу, / Когда он узнал, что еще я пишу, / Считаю, пою и пляшу», — то в «Гербарии» на его слова власть уже никак не реагирует.

В черновиках «Гербария» лирический герой задается вопросом: «А может, это мания, / И скоро всё исправится?!» (АР-3-7). В таком же положении он оказывался в черновиках «Невидимки» (1967), где от постоянной слежки потерял покой: «Положенье жуткое: / Наважденье, тьфу ты ё!» /2; 374/.