Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Различие также состоит в том, что в песне «Надо уйти» герой не видит для себя выхода: «Смыкается круг — не порвать мне кольца!», — а в «Балладе о гипсе» он не только смиряется с этой ситуацией, но даже радуется ей (при этом иронизируя над собой): «И клянусь, до доски гробовой / Я б остался невольником гипса!»7‘9
***
Находясь в гербарии, лирический герой понимает, что уже сам начал сливаться с остальными «насекомыми» и терять человеческий облик («Мой класс — млекопитающий, / А вид… уже забыл» /5; 70/, «Уж мой живот зазеленел, / Как брюшко у жуков» /5; 369/), поэтому он решает «сорваться со шпилечек» (АР-3-14), «напрячься и вос-кресть» (АР-3-10).
Такое же намерение встречается в следующих цитатах: «И если бы оковы разломать — / Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни» /4; 66/, «Я перетру серебряный ошейник / И золотую цепь перегрызу» /4; 63/, «Я из повиновения вышел / За флажки — жажда жизни сильней!» /2; 130/.
Неудивительно, что это стремление к свободе охватывало
1746
Зорина И. Карякин, Таганка, Высоцкий // В поисках Высоцкого. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2011. № ЕС. 13.
1747
Московская область, г. Фрязево, войсковая часть № 20760, 07.05.1972.
Теперь остановимся на связях «Гербария» со стихотворением «Я скачу позади на полслова…» (1973): «Я похож не на ратника злого, / А скорее — на злого шута» = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу»; «Копьем поддели, сбоку подскакав» = «Корячусь я на гвоздике, / Но не меняю позы»; «Назван я перед ратью двуликим» = «Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых».
В стихотворении герой лежит на поле битвы, и власть, предварительно обезвредив его («Мечи мои поломаны, а топоры зазубрены»; АР-14-193), издевается над ним: «И топтать меня можно, и сечь». А в песне он лежит в гербарии, «проткнутый иголкой». В обоих случаях представлен мотив пыток.
Кроме того, власть изолирует героя, однако он по-прежнему мечтает о борьбе: «Меня на поле битвы не ищите — / Я отстранен от всяких ратных дел <…> Я брошен в хлев вонючий на настил» = «Лихие пролетарии, / Закушав водку килечкой, / Спешат в свои подполия / Налаживать борьбу, / А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой, / И пальцами до боли я / По дереву скребу».
И заканчиваются оба произведения тем, что герой вырывается на свободу из хлева и из гербария: «Влечу я в битву звонкую да манкую — /Я не могу, чтоб это — без меня!» = «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!».
В стихотворении «Я скачу позади на полслова…» лирического героя выбили копьем из седла, а в «Балладе о гипсе» его сбил самосвал. В результате герой оказывается в несвободе: «Зазубрен мой топор, и руки скручены <.. > Пожизненно до битвы не допущенный» = «И вот по жизни я иду, / загипсованный». Но, несмотря на это, он мечтает вырваться на свободу: «Влечу я в битву звонкую да манкую» = «Мне снятся свечи, драки и коррида»81. Поэтому в обоих произведениях встречаются рыцарские мотивы: «Я скачу позади на полслова / На нерезвом коне без щита <.. > Кольчугу унесли — я беззащитен / Для зуботычин, дротиков и стрел» = «Но… броня на груди у меня, / На руках моих — крепкие латы. / Так и хочется крикнуть: “Коня мне, коня!”,
– / И верхом ускакать из палаты» («скачу» = «ускакать»; «на… коне» = «Коня мне, коня!»; «кольчугу» = «бропя… латы»). В балладе герой хочет ускакать из палаты, а в стихотворении — вырваться из хлева: «Я брошен в хлев вонючий на настил».
Что же касается мотива революции в «Гербарии», то он восходит к «Песенке про Козла отпущения» и к «Песне мыши»: «Когда б превратились мы в китомышей — / Котов и терьеров прогнали б взашей!» /4; 334/ = «Мы с нашей территории / Клопов сначала выгнали / И паучишек сбросили / За старый книжный шкаф» [1748] [1749] . Сюда примыкает мотив избавления от советской власти и от негатива в целом: «Мы гоним в шею потусторонних — / Долой пришельцев с других сторон!»83 («Марш антиподов»), «Дурацкий сон, как кистенем <.. > Я силился прогнать его» (АР-8-67), «Мне снятся крысы, хоботы и черти.
Я / Гоню их прочь, стеная и браня» («Две просьбы»), «Сон мне снится — вот те на: / Гроб среди квартиры. / На мои похорона / Съехались вампиры. <…> Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою» («Мон похорона»). Причем черновой вариант последней цитаты: «Мне их выгнать бы давно» (АР-13-39), — еще больше напоминает «Гербарий»: «Мы с нашей территории / Клопов сначала выгнали». А реплика «антиподов»: «Мы гоним в шею потусторонних».– заставляет вспомнить «Песню о друге»: «Значит, рядом с тобой — чужой. / Ты его не брани — гони».
1748
Сравнение представителей власти (а точнее — лагерных надзирателей) с насекомыми встречается и в воспоминаниях бывшей политзаключенной Ирины Ратушинской: «Или, если уж совсем ничего в нем не найдете от человека, то вспомните, что тараканов из дому выводят без тени ненависти, разве только с брезгливостью. А они — вооруженные, сытые и наглые — всего лишь вредные насекомые в нашем большом доме, и рано или поздно — мы их выведем и заживем в чистоте» (Ратушинская И. Серый — цвет надежды // Родник. Рига, 1989. № 10. С. 55).
1749
Похожая мысль будет высказана в песне «Граждане, ах, сколько ж я не пел…» (1980): «Хорошо, что в зале нет / Не наших всех сортов».
Представляет интерес также черновой вариант «Гербария»: «И с нашей территории / Лазутчиков мы выгнали / Из высшего сословия — / Медянок и гадюк» (АР-314). Очевидно, что высшее сословие является символом власти, так же как в «Сказочной истории: «И пошли летать в столице / Нежилые небылицы <.. > И в мансардах возле крыши, /Ив местах еще повыше / Разговоры говорят», — и в черновиках «Заповедника»: «Дорогие высшие / Существа! / Вам лесные жители / Бьют челом» /3; 462/. В подобном ключе можно рассматривать и строку «Пусть в высшей лиге плетут интриги» из «Песни о хоккеистах», где мы предположили аналогичный подтекст, тем более что такие же интриги «плели» Кащей бессмертный в «Сказке о несчастных лесных жителях» («Девку спрятал, интриган!») и окружение лирического героя в «Моем Гамлете», где он выступал в роли принца — племянника короля Клавдия («Я прозевал домашние интриги»).
В заключительных строках «Гербария» место лирического героя занял «другой»: «Жаль, над моею планочкой / Другой уже прибит». Подобная же замена наблюдается в «Песне микрофона»: «Отвернули меня, умертвили, / Заменили меня на другой». И в обоих случаях герой говорит об этом с сожалением, хотя в большинстве случаев мотив преемника в его стихах носит позитивный характер: «Я ухожу — придет другой» /2; 204/, «И сегодня другой / Без страховки идет» /3; 218/, «Досадно, что сам я немного успел, / Но пусть повезет другому» /2; 88/, «Только чашу испить не успеть на бегу, / Даже если разлить — всё равно не смогу. <…> Что же с чашею делать
— разбить? Не могу! / Потерплю — и достойного подстерегу» /5; 189/, «Другие придут, сменив уют / На риск и непомерный труд, — / Пройдут тобой не пройденный маршрут» /1; 226/, - тот самый «маршрут», который лирическому герою не удалось пройти в «Натянутом канате» и в «Прерванном полете».
Но как ни хотел герой вырваться из гербария, всё же, когда ему это удалось, он сожалеет о том, что на его место «другой уже прибит», причем «прибит» именно на его место, так как оказался таким же смелым и непримиримым.
***
Многие мотивы из «Гербария повторятся в «Письме в редакцию телевизионной передачи “Очевидное — невероятное” из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи» (1977), которую мы подробно разбирали в предыдущей главе, показав, что поэт там вывел себя в образе целого ряда персонажей: «бывшего алкоголика, матершинника и крамольника», «бывшего физика Венцеля», параноика, «контры Рудика Вайнера» и механика (с. 133, 134, 168 — 176, 353, 492, 497, 564, 565). Однако многие мысли, близкие авторским, высказывают и все остальные обитатели Канатчиковой дачи.
Если лирический герой «к доске пришпилен шпилечкой», то пациентов психбольницы «прикрутили к спинкам коек».
В «Гербарии» дается описание различных видов «насекомых»: «Под всеми экспонатами — / Эмалевые планочки, — / Всё строго по-научному: / Указан класс и вид», — а в «Письме» тоже идет речь о разных социальных слоях: «Возлежит на сотнях коек / Населенье всех прослоек» (АР-8-52).
Лирический герой говорит от лица «насекомых»: «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими…», — а обитатели Канатчиковой дачи жалуются: «Нас врачи безбожно колют» [1750] . Поэтому лирический герой называет зоологов мучителями, а «параноик» называет врачей изуверами: «Мучители хитры» (АР-3-14) = «Развяжите поло-тенцы, / Иноверы, изуверцы!».
1750
Добра!2212.С. 224.