Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Герой называет представителей власти своими прежними собратьями не только потому, что они причислили его к насекомым, а сами как бы остаются людьми, но также и потому, что еще в «Мистерии хиппи» лирическое мы провозгласило полный разрыв с советской властью и государством.

Итак, к герою подходят его «собратья прежние», о принадлежности которых к разряду «гомо сапиенс» он говорит с явной иронией: «.Двуногие, разумные, — / Два пишут — три в уме. / Они пропишут ижицу — / Глаза у них не нежные. / Один брезгливо ткнул в меня / И вывел резюме: / “Итак, с ним не налажены / Контакты, и не ждем их. / Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых”».

У строки «Один брезгливо ткнул в меня» имеются черновые варианты: «А гид брезгливо ткнул в меня», «А он указкой ткнул в меня» (АР-3-17), что напоминает более раннее стихотворение «Жизнь оборвет мою водитель-ротозей» (1971), где лирического героя выставили в виде музейного экспоната (в «Гербарии» он также скажет о себе: «И вот в лаборатории — / Наглядное пособие»; АР-3-20) и снова «вывели резюме»: «Мне глаз указкою проткнет экскурсовод / И скажет: “Вот недостающее звено!”». А перед этим были такие слова: «В музее будут объегоривать народ, / Хотя народу это, в общем, все равно» (точно так же власти «объегоривают народ» в «Гербарии»: «Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых»). Здесь налицо — мотив равнодушия к судьбе лирического героя, который встречается и в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (1970): «Пронесите меня, чтоб никто ни гу-гу: / Кто-то умер — ну что ж, всё в порядке…».

В «Гербарии» имеется еще один автобиографический образ. В основной редакции лирический герой говорит о сверчке как о своем друге: «Пригрел сверчка-дистрофика — / Блоха сболтнула, гнида». Однако первоначально этот образ он применял к самому себе: «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18). И если учесть, что годом ранее в «Балладе о детстве» лирического героя дразнили «недоносок», а в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…» (также — 1975) он называл себя «уродом» («Я не был тверд, но не был мягкотел, / Семья пожить хотела без урода»), то личностный подтекст данного образа станет еще очевиднее.

Далее в «Гербарии» читаем: «Сверчок полузадушенный / В полсилы свиристел, / Но за покой нарушенный / На два гвоздочка сел». А раз сверчок является одной из авторских масок, становится ясно, что именно лирический герой Высоцкого нарушил покой, и его за это упрятали в «гербарий». Подобная ситуации — но уже в публицистической форме — была представлена в стихотворении «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…» (1973): «Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну / За то, что я нарушил тишину, / За то, что я хриплю на всю страну…». Да и позднее, в стихотворении «Что быть может яснее, загадочней, разно- и однообразней себя самого?» (1977), лирический герой «нарушит тишину» («Но когда я молчанье своим хрипом пройму…»; АР-3-104), и за это его тоже «пришпилят шпилечкой»: «Вот привязан, приклеен, прибит я на колесо весь».

Кроме того, если в основной редакции «Гербария» «свиристел» сверчок, то в черновиках этот глагол применяется к самому лирическому герою: «Пищат: “С ума вы спятили. / О чем, мол, свиристели? / Вон ваши все приятели / На два гвоздочка сели”» /5; 369/, - то есть, мол, «зачем ты поднял шум? Из-за тебя уже посадили “на гвоздик” всех твоих друзей…» [1732] . Как тут не вспомнить стихотворение 1975 года: «То друзей моих пробуют на зуб, / То цепляют меня на крючок» («Копошатся — а мне невдомек…» /5; 330/). Причем в черновиках «Гербария» говорится о том, что «сверчок» пал жертвой прослушки: «Пронюхали, подслушали, / О чем он свиристел, — / И вот, врасплох укушенный, / На два гвоздочка сел» /5; 369/. Именно с этой целью агенты КГБ «подслушивали» и самого Высоцкого: «Подступают., надеются., ждут, / Что оступишься — проговоришься» /5; 330/. Более того, глагол пронюхали говорит о том, что власть сравнивается со специально обученными собаками, как в другом стихотворении 1975 года: «Ведь направлены ноздри ищеек / На забытые мной адреса» («Узнаю и в пальто, и в плаще их…» /5; 24/).

1732

Кррметтго, стррои «Вонвал^иввеприяя^ели/ Наддв гвозддокасслиисловов словопреддосххщают реплику самогв поэта в песне «Граждане, ах, сколько ж я не пел, но не от лени…» (1980): «Некому: жена — в Париже, все дружки — сидят».

Может показаться странным, но сюжет «Гербария» во многом повторяет даже «Песню попугая» (1973): «И начал я плавать на разных судах / В районе экватора в северных льдах» = «Стыл в Арктике, но к нашему / Я вышел шалашу» (АР-3-20); «Послушайте все — О-хо-хо! Э-ге-гей! — / Меня, попугая — пирата морей! <…> Я Индию видел, Китай и Ирак» = «Я мок в Японском море, и / Подсох в пустыне Гоби я» (АР-3-20); «Сказал вместо “Здравствуйте” — “попка-дурак”» (АР-1-138) = «“Мышленье в ём не развито”» [1733] ^{[1734] [1735]} : «А я уже был говорящий» = «“И речь его не развита”» (АР-3-16); «Я — инди-и-видум, не попка-дурак!» = «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!»; «На палубе, запертый в клетке, висел» (АР-1-140) = «На стеночке вишу».

1733

Такое же отношение к лирическому герою демонстрируют его враги в «Дворянской песне» и в песне «Ошибка вышла»: «Дурак! Вот как! Что ж, я готов! / Итак, ваш выстрел первый…», «Хотя для них я глуп и прост, / Но слабо подымаю хвост».

1734

Русские цари, как известно, любили щеголять в соболиных шубах и бобровых шапках.

1735

Здесь у сквалыги — худосочное пальто, а матросик назван пропащим.

Будучи запертым в клетке, попугай «пищи не брал, не прилег, не присел» (АР-1-140). Поэтому в черновиках «Гербария» лирический герой скажет: «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18).

Сожаление героя о том, что он «не прилег, не присел», говорит о его желании прилечь, которое встречается и в других произведениях: «Я отпустил, а сам — прилег» («Дорожная история»), «Он застыл — не где-то, не за морем — / Возле нас, как бы прилег, устав» («Енгибарову — от зрителей»), «Тот, кого даже пуля догнать не могла б, / Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб» («Конец охоты на волков»). Впрочем иногда этот глагол употребляется в негативном контексте: «А сугробы прилечь завлекали <.. > Дай не лечь, не уснуть, не забыться!» («Снег скрипел подо мной…»), «Кто не верил в дурные пророчества, / В снег не лег ни на миг отдохнуть — / Тем наградою за одиночество / Должен встретиться кто-нибудь!» («Белое безмолвие»).

Между тем и в «Песне попугая», и в «Гербарии» лирический герой хочет отомстить своим мучителям: «И, чтоб отомстить, от зари до зари / Учил я три слова, всего только три» = «Зоологам я мысленно / Кладу червей в постели» (АР-3-12); и преодолевает свою слабость: «Упрямо себя заставлял — повтори: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”» = «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!» (кстати, коррида — это фактически драка, о которой поэт мечтал еще в «Балладе о гипсе»: «Мне снятся драки, рифмы и коррида»; АР-8-176; а в «Гербарии» он скажет: «Дрались мы — это к лучшему: / Узнал, кто ядовит»). Поэтому все попытки врагов перевоспитать его заканчиваются безуспешно: «.Давали мне кофе, какао, еду, / Чтоб я их приветствовал: “Хау ду ю ду!” / Ноя повторял от зари до зари: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”» = «“Итак, с ним не налажены контакты, / И не ждем их. / Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых”».

Кстати, в черновиках «Песни попугая» поясняется, кто именно назвал его дураком: «Царь русский пришел в соболях и бобрах6⁸, / Сказал вместо “Здравствуйте” — “попка-дурак”» (АР-1-138).

Итак, дураком его назвал «царь русский», то есть советский…

Интересно, что в «Песне попугая» Высоцкий использует свой излюбленный прием аллюзий, когда речь заходит о представителях власти: «Но кто-то пришел в соболях и бобрах», «Какой-то матросик пропащий / Продал меня в рабство за ломаный грош», — что напоминает выражения, встречающиеся в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек» и в «Песне о вещей Кассандре»: «И какой-то зеленый сквалыга, / Под дождем в худосочном пальто, / Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает никто»/⁹ = «Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Кассандрой, / А как рабыней ненасытный победитель» (АР-8-30) (попугай, заметим, тоже оказался рабом: «Продал меня в рабство за ломаный грош…»).

На фоне сказанного уже не выглядят странными параллели между «Разговором в трамвае» и «Гербарием»: «Может быть, на ссору набиваетесь?» /5; 498/ = «Паук мне набивается / В приятели-знакомые» (АР-3-6); «Все мы пассажиры в этом обществе» /5; 497/ = «Все проткнуты иголками!» /5; 74/; «Он же мне нанес оскорбленье» /5; 498/ = «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18); «Почему же вы не пожалеете, / Что же вы все в окна глазеете?» /5; 498/ = «Ни капли снисхождения / К навозной голытьбе» (АР-3-18); «Вы ведь не допустите, сограждане!» = «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!»; «Жаль, что не могу пошевелиться я» = «Корячусь я на гвоздике, / Но не меняю позы»; «Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я!» = «Накажут тех, кто спутали»; «Это он неправ, да клянусь я!» = «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!».

В «Разговоре в трамвае» лирический герой восклицает: «Граждане, жизнь кончается! — / Третий круг сойти не получается!» /5; 164/. А в «Гербарии» жизнь у него уже фактически кончилась, поэтому он говорит: «Пора, пока не мощи я, / Напрячься и воскресть!» /5; 370/. В результате здесь он срывается со шпилечек, а в «Разговоре в трамвае» пытается сойти с круга.

Отметим также изменение двух мотивов: «.Драться не хочу, не старайтесь!» — «.Дрались мы — это к лучшему: / Узнал, кто ядовит»; «На скандал и ссору нарываетесь?» /5; 164/ — «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома» (АР-3-16).